Пограничник. Том 8: Операция «Ловец Теней» Глава 1 — Только тронь, — сказал черноволосый, пригрозив Уткину пальцем, — только попробуй… Ну я, собственно говоря, и попробовал. Я тут же схватил старшего лейтенанта за выставленную руку, заломил ее, одновременно пнул под колено. Офицер рухнул на землю. — Берем их! — крикнул я, когда оказался на спине черноволосого. Уткин среагировал быстро. Он обхватил шею белобрысого могучей рукой и просто завалил его на землю, как ребенка. Остальные погранцы налетели, стали вытаскивать из кобур офицеров их пистолеты. — Ах ты… Ах да ты даже не поймешь, во что ввязываешься… — шипел подо мной черноволосый. Его фуражка упала в пыль, обнажив блестящую от черных волос голову. — Все, боец! Ты у меня на губе сидеть будешь! Под трибунал пойдешь! — Молчите, — сказал я сурово, — не усугубляйте свою ситуацию. — Кто тут усугубляет, так это ты! — прорычал черноволосый, а потом принялся плеваться земляной пылью, попавшей ему в рот и нос. — Всех! Ть-фу! Всех пересажаю! Все будете у меня на нарах сидеть! — не унимался старший лейтенант. А вот рыжий лейтенант был гораздо спокойнее. Он не бушевал и даже почти не сопротивлялся погранцам. Казалось, просто принял свою судьбу и все. Он спокойно лежал на земле, пока Матузный вязал ему руки за спиной. — Тихо ты, Ваня… — заговорил он вдруг, — пусть свое дело делают. Не нагнетай. — Это я-то нагнетаю⁈ Это они нагнетают! Вот что они делают! — кричал черноволосый, которого назвали Ваней, — ни черта вы не знаете, погранцы! Только под ногами путаетесь! В земле копаетесь! Слова старшего лейтенанта просто кричали о том, насколько уязвлена его офицерская гордость. Причем вел он себя так, будто с документами у него был не просто полный, а полнейший порядок. Возмущение его было настолько искренним, настолько убедительным, что у Матузного и у Малюги, который вязал ему руки, в глазах даже заплясало сомнение. — Когда во всем этом деле разберутся, вы у меня на губу пойдете! Все вчетвером! — орал старший лейтенант. Я вздохнул. Опустился к нему и негромко проговорил: — Молчите. Говорить будете, только когда спросят. — Ах ты… — стиснул зубы старлей. — Ваня… — остановил его лейтенант, — послушай сержанта. Старлей резко обернулся к своему приятелю. Уставился ему в лицо злобным взглядом. — Хватит, — сказал ему белобрысый. — Мы уже попались. А ведь я предупреждал, что торопиться не надо. Старлей глубоко дыша, возмущенно приоткрыл рот. Приоткрыл так, будто хотел что-то сказать, но промолчал. Он только отвернулся от лейтенанта и сухо сплюнул. Принялся бормотать что-то невнятное. Некоторое время нам потребовалось на то, чтобы обыскать обоих. У лейтенантов при себе и правда не было никаких документов. Мы изъяли два пистолета, две авторучки, пустую тетрадь и исписанный блокнот. Почерк в нем оказался размашистым и неразборчивым. Почти врачебным. Во время всего обыска белобрысый лейтенант молчал. Черноволосый, напротив, постоянно огрызался. Отпускал пограничникам колкости и злобно обещал им печальную расплату, когда «там разберутся». Я видел, как молодые погранцы все сильнее нервничают от слов старлея. Все сильнее напрягаются. Становятся злее. Создавалось такое впечатление, будто бы он намеренно их провоцировал. Будто бы понимал, что арест мы совершили по всем правилам. Совершили настолько четко, что и придраться не к чему. А старлей очень хотел придраться. И потому сам пытался создать такой повод. Надеялся, что кто-нибудь из погранцов сорвется. — Не слушать его, — приказал я тогда наряду, — всем делать свое дело. Когда из колокола, что висел недалеко, на столбе связи, донесся трубный вой, я понял — нас вызывает застава. Я отправил Уткина связаться с нашими. Когда он вернулся, сказал: — Поступил приказ этих двоих доставить на заставу. Тревожная группа выдвинулась. Нам приказано охранять нарушителей. — Тоже мне… — зло усмехнулся черноволосый старлей, — нарушители… — Молчите, — холодно сказал я ему, а потом обратился к Уткину: — Добро. Слушай мою команду: всем сохранять спокойствие и бдительность. Ждем тревожку. И тревожная группа Черепанова, и мой наряд прибыли на заставу в тяжелом молчании. Все были мрачными, словно грозовые тучи. Не менее угрюмым оставался и черноволосый лейтенант, который отказался сказать нам имя и фамилию, когда его пытались об этом спросить. А вот белобрысый вел себя иначе. Хотя он тоже отказался представляться: — У начальника своего спросите, — только и ответил он беззлобно. Тем не менее лейтенант, казалось, оставался совершенно безразличным ко всему, что произошло. Не выражал он ни гнева, как его «коллега», ни какого-либо страха, ни, тем более, раскаяния. Короче, видно было, что оба офицера совершенно не чувствовали за собой никакой вины. Уже на подъезде мы увидели у ворот заставы чужой УАЗик. Видимо, кто-то приехал из отряда. Это обстоятельство меня насторожило. Когда шишига заехала во двор, офицеры нас уже встречали. Я нахмурился, когда увидел, что у ступеней заставы стоят Таран и… начальник отряда подполковник Давыдов. Собственной персоной. Шишига замерла во дворе, и мы принялись выгружаться. Стали вытягивать из кузова наших нарушителей границы. Подвели их к офицерам. Черепанов, как старший по званию и командир тревожки, отрапортовал Тарану о произошедшем. Я глянул на начальника. Взгляд его на одно единственное мгновение скакнул на меня. И показался мне странным. Таран быстро спрятал глаза — просто глянул обратно на чеканившего доклад Черепанова. Но я успел заметить кое-что странное — Таран явно был растерян. Удивлен. Я бы даже сказал, чем-то ошарашен. Это обстоятельство насторожило меня еще сильнее. Тем временем я почувствовал на себе еще один взгляд. Понял, что это смотрит на меня Давыдов. Подполковник, в отличие от Тарана, взгляда от меня не прятал. И в его глазах читалось кое-что другое — какое-то… странное чувство вины? Но за что? За какое такое деяние Давыдов ощущал себя виноватым перед нами? Таран выслушал доклад Черепанова. Глянул на Давыдова. Тот вздохнул. А потом вдруг обратился к пойманным нами лейтенантам. — Я правильно понимаю: старший лейтенант Лазарев и лейтенант Вакулин? — Так точно, — самодовольно, с ухмылкой, сказал Лазарев. — Так точно, — проговорил Вакулин ровным тоном. Начальник отряда больше ничего у них не спросил. Ничего им не сказал. Он только вновь глянул на Тарана. Во взгляде созрел немой приказ. И Таран ему подчинился: — Освободить им руки, — сказал Таран жестко. — И верните личное оружие. На миг во дворе заставы повисла гнетущая тишина. Пограничники принялись удивленно, но украдкой, переглядываться. Черепанов нахмурился. Открыл было рот, но ничего не сказал. — Есть какие-то вопросы? — спросил Таран, тщательно пряча от меня взгляд. Он явно боялся на меня посмотреть. Что-то, по какой-то совершенно непонятной причине тяготило старшего лейтенанта. А еще мне было решительно непонятно, что вообще происходит. И тогда я принял решение разобраться во всем. Найти способ, чтобы понять, какая такая игра тут ведется. Что это за загадочные офицеры-нарушители? — Никак нет, — выдохнул наконец Черепанов. Обернулся к погранцам. — Вы слышали приказ? Выполнять. Матузный с Уткиным освободили загадочным лейтенантам руки. Белобрысый, которого назвали Лазаревым, глянул на меня. А потом беззвучно, одними только губами, кое-что мне сказал. Я смог прочитать по губам. «Я же говорил» — означала его беззвучная речь. — Товарищи офицеры, и вы, товарищ подполковник, — сказал Таран, — прошу, пройдемте в канцелярию, чтобы поскорее уладить это дело. — Да че за чертовщина тут творится? — прошептал Малюга, наблюдая за тем, как лейтенанты всходят по ступеням Шамабада. — Какого черта? У них же с собой ни пропуска, ни удостоверения личности! — Не знаю, — сказал я холодно, — но я обязательно это выясню. — Саша, ты? — спросил Таран. — Входи, не стесняйся. Я прошел в канцелярию. В кабинете было темно. Светила лишь настольная лампа, которую включил Таран. Сам начальник заставы сидел за столом в мрачной задумчивости. Времени заходило девять часов вечера. И начальник отряда Давыдов, и «залетные офицеры» уехали с заставы ближе к вечеру. Никто не знал, о чем они разговаривали в канцелярии. Таран приказал Пуганькову и Ковалеву выйти. Предусмотрительно закрыл форточки и окна. Офицеры разговаривали с начальником заставы долго. Не меньше полутора часов они просидели в кабинете. А потом уехали. Без объяснения причин. Без какой бы то ни было отчетности. Мой наряд даже не попросили дать объяснений по поводу случившегося. Только гробовое молчание было ответом и мне, и тем пограничникам, которые тоже недоумевали, что же сегодня произошло. — Я полагаю… — Таран, откинувшись на спинку стула, поигрывал авторучкой, — ты хотел поговорить со мной о том, что сегодня случилось. — Так точно, товарищ старший лейтенант. Таран поджал губы. Покивал. — Ну присаживайся. Я привычным делом взял стул у стены. Поставил перед столом Тарана. Лицо начальника заставы под светом настольной лампы казалось бледно-желтым. Тени падали ему под глаза. От этого Таран походил на живого мертвеца. — По-хорошему, я не должен отвечать тебе на вопросы, — сказал Таран. — Не должен ни словом обмолвиться о том, что за «неуставщина» сегодня тут у нас произошла. Я молчал. Просто ждал, когда же Таран выговорится. — Но знаешь что? — сказал он после недолгой паузы. — К черту. Тебе я расскажу. Только пообещай, что пока что оставишь все, что услышишь, в секрете. — Обещаю, товарищ старший лейтенант. — Можно просто Толя, — сказал вдруг Таран. — Хорошо, Толя. — Не моргнул я и глазом. Таран покивал. — Я… Знаешь что, Саша? — начал он, повременив несколько мгновений. — Я всегда считал бойцов с Шамабада своими младшими товарищами. Вроде младших братьев. Преданных, но иногда бестолковых. Шкодных. Таких, за которыми глаз да глаз нужен. Таран повесил вдруг голову. Ручка, которой он поигрывал, замерла в пальцах старлея. — Но ты — другое дело. Пусть ты и младше меня, но с определенного момента я стал воспринимать тебя как равного. Как еще одного брата, что приглядывает за остальными. За младшими. Такого, что тоже, как и я, не дает им набедокурить. Он замолчал. Потом сглотнул и продолжил: — Ведь это ты, Саша, помог мне с моим братом. Помог мне понять, как к нему относиться, — Таран вздохнул. — До того как я с тобой познакомился, до того как ты меня выручил, я ж в Афган рапорт за рапортом писал. Просился «За речку». А потом понял… Что тут мое место. Что здесь я нужнее. И вот уже несколько месяцев Давыдов от меня никаких рапортов не видел. Таран слабо улыбнулся и только сейчас решился посмотреть на меня. — Ты многое поменял на Шамабаде. Не знаю, как. Не знаю, откуда у тебя эти силы, но все же поменял. И я тебе за это благодарен. — Ты говоришь так, Толя, — сказал я, — будто прощаешься. Таран застыл на миг без движения. Сильно, до бела поджал губы. А потом кивнул. — Начальник отряда приезжал, чтоб кое о чем мне рассказать. А еще, чтобы сообщить — меня переводят, — начальник заставы поднял на меня взгляд. — Повышают в звании и переводят. — Тут надо бы поздравить, — сказал я мрачновато, — но кажется, ты, товарищ старший лейтенант, и не рад этому вовсе. Таран ничего на это мое замечание не ответил. Зато сказал другое: — Я покидаю Шамабад. У вас будет новый начальник заставы. И ты, Саша, уже успел с ним познакомиться. Глава 2 — Это, который, с черными волосами? Как там его? — спросил я. Таран не ответил сразу. Он на несколько мгновений уставился на ручку, которой сначала поигрывал, а потом прекратил. Теперь ручка снова заплясала в пальцах начальника заставы. — Старший лейтенант Лазарев Иван Петрович, — кивнул Таран, — его приказом начальника отряда переводят на Шамабад. — А что это они там терлись с его дружком? Что делали на границе, без документов? И почему ты приказал их отпустить? Этому вопросу Таран не удивился. Да только я видел по взгляду старшего лейтенанта, что он не хочет отвечать. Вернее даже не так. Он не не хочет. Он не может. — Я знал, что ты спросишь об этом, — Таран вздохнул. — Знаю, что в сущности, только за этим ты и пришел. Чтобы узнать, что это, мать вашу, такое было. Таран замолчал. Отложил ручку и сплел пальцы на животе. В глаза мне начальник заставы смотреть не спешил. То ли он и правда задумался о чем-то и оттого глядел вправо, то ли он просто не хотел на меня смотреть. Не хотел, потому что понимал — я жду от него правду. Да только он не может мне дать ее. По крайней мере в полном объеме. — Да, Толя, — нарушил я тишину, когда она слишком уж подзатянулась. Таран покивал. — Я не могу сказать, Саша. Я подписал кое-какие секретные документы о том, что не могу разглашать подробностей. Я удивился, но не выдал своей реакции Тарану. Раз он сам сказал мне о подписке о неразглашении, значит, он не может сказать. Но может намекнуть. Намекнуть, что в сущности все далеко не так просто, как может показаться. — А кроме того, — продолжал он, — я пообещал Давыдову, что буду молчать. Даже не так. Поклялся честью мундира. И пусть за разглашение сведений мне грозит статья, все же важнее для меня клятва. — Честь или собственные бойцы, — сказал я, — вижу, ты сделал свой выбор, Толя. Тарана, казалось, такой мой ответ обидел. Он на миг вскинул брови, но тут же взял себя в руки. — Если бы ты знал всю полноту картины, ты бы меня понял. И что-то мне подсказывает — что поступил бы так же. — И почему же ты так решил? — спросил я. Таран тяжело вздохнул. — Я хорошо знаю личный состав заставы. Не сказать, что хорошо, но все же неплохо знаю тебя. Ты человек, знающий простую истину, которая для нас, военных людей, очевидна — важнее человеческой жизни может быть только одно — две человеческие жизни. Таран глубоко вздохнул. — Знай ты то, что знаю я, ты бы понял, почему я поступил так, как поступил. Почему мне пришлось отпустить этих лейтенантов. — По-твоему, личный состав Шамабада должен рискнуть жизнями, чтобы сотни тысяч остались в безопасности. — Остались живы, — кивнул Таран. — Ведь для этого пограничные войска и предназначены, ведь так? Мы стоим у рубежей Родины, чтобы за нашими плечами обычные советские люди могли жить спокойно. В этом отношении ничего не меняется. — Ты говоришь очевидные вещи, Толя, — сказал я, — а я спросил тебя совершенно о другом. — Понимаю, — Таран покивал. — Но больше сказать не могу. Хотя… Он задумался. Думал долго. Глаза его остекленели. Взгляд будто бы провалился внутрь себя. Внутрь разума начальника заставы. Я не мешал ему. Только терпеливо ждал, когда же Таран, наконец, скажет свое слово. — Я не могу тебе сказать все прямо, — покачал головой Таран, — но ты парень умный. Умнее многих. И если приложишь достаточно усилий — сможешь догадаться сам, в чем тут дело… Он осекся. Поджал губы, пристально глядя мне прямо в глаза. — Но кое-какую подсказку я могу тебе дать. Могу сказать две вещи: первая — все, что будет на Шамабаде после прихода Лазарева — все это во благо. Даже несмотря на то, как это выглядит со стороны. Несмотря на то, как к этому будешь относиться ты и остальные парни с Шамабада. Я нахмурился. Но вновь ничего не ответил. — И второе… — сказал Таран и замолчал, как бы подбирая слова. Подумав так несколько мгновений, он, наконец, продолжил. И то, что он сказал мне, показалось бы человеку, совершенно непричастному, каким-то бредом. А может быть, шифром. — Засада, — начал он, — ловушка, Шамабад… Взгляд его стал жестче и холоднее. Напряженнее. Он стал таким, будто начальник заставы не перечислял мне странные, на первый взгляд никак не связанные друг с другом по смыслу слова, а шел босыми ногами по стеклу. Будто каждую секунду он рисковал упасть и погибнуть. — … компас, камень… — Толя насупил брови, — … призраки, пересмешник. Я не нарушил молчания. Не отвел от глаз Тарана своего взгляда. Я просто сидел и быстро соображал. Переваривал информацию, что только что смог дать мне Таран. — Это все, Саша, — наконец сказал он, — но даже о том, что я тебе сейчас сказал, ты должен молчать. От этого зависит моя жизнь. — Я буду молчать, — повременив, ответил я. — А еще докопаюсь сам. И никто не узнает, что ты дал наводку. Спасибо. Таран ничего не ответил, но кивнул. Потом снова, в неведомо какой раз вздохнул. — Я понимаю… — продолжил Таран, — что подобное слышать от меня странно, но скажу вот что, мои последние слова тебе сегодня: я всегда радел за то, чтобы наши парни стояли друг за друга. Чтобы офицеры стояли за солдат, а солдаты за офицеров. И пусть не всегда так получалось, но… я так обучен. Так воспитан в училище. И для меня это — суть всей службы. — Но? — тихо, но решительно спросил я. Таран сглотнул. А потом продолжил: — Но сейчас дело другое. Сейчас ты всегда должен держать в голове, что, чтобы ни решил Лазарев — он прав. Так надо. Надо, потому что две жизни важнее одной. Надо, даже если это может показаться несправедливым к тебе или к парням. Надо, даже если это кого-то заденет. Выбьет из колеи. И… Он замолчал, собираясь с силами. — И? — Я понимаю, что многого прошу, но хочу, чтобы ты пообещал, что так и будет, Саша. Я вздохнул. А потом встал. Казалось, скрежет, с которым отъехал мой стул, когда я поднялся, чуть было не заставил Тарана вздрогнуть. И тем не менее он не вздрогнул. Выдержал. — Я всегда считал и считаю, — начал я, — что мои принципы загонят меня в могилу. Рано или поздно… «Однажды так уже случилось, — подумалось мне, — в тот самый день, когда я попал сюда, в восьмидесятые». — Но иначе я не могу. Не могу изменять себе. И если мне придется защищать моих бойцов от кого бы то ни было, я стану защищать. Две жизни действительно важнее одной, Толя. Но это не значит, что та жизнь, которой придется пожертвовать, чтобы спасти других, — не имеет значения. И уж точно значение имеет ее честь. Таран стиснул зубы. Я понял это, потому что заметил, как заиграли желваки на его лице. — Мне кажется, ты меня не понял, Саша… — Я тебя прекрасно понял, — возразил я. — И благодарен за то, что ты дал мне наводки. Но теперь только я сам буду решать, что делать с этой информацией. Пока я говорил Тарану эти слова, начальник заставы не отрывал от меня своего взгляда. Он смотрел пристально, сочувственно, словно брат. В глазах его читалось бессилие, понимание того, что меня не остановить, что бы он ни сказал. Но в них не было никаких сомнений. И для меня именно это стало главным. — Ну что ж, — сказал Таран немного погодя. — Я знал, что ты можешь так сказать. — Хорошо. Значит, ты и правда меня немного знаешь. Начальник заставы кивнул. — Если ты правда поймешь, что тут происходит, то изменишь свое мнение, Саша. — Посмотрим, — сказал я беззлобно. — Ладно, бывай, товарищ старший лейтенант. — Бывай, Саша. Я надел фуражку, которую все это время держал на коленях, а потом пошел к выходу из канцелярии. — Саша, — остановил меня Таран. Я обернулся. — Совсем забыл сказать тебе еще кое-что. Кое-что важное. — Слушаю. Таран подался вперед. Лицо его, которое казалось мне уставшим, стало снова сосредоточенным и строгим, как на службе. — Начальник отряда просил меня кое-что передать тебе. Тебе и твоим парням. Таран замолчал, ожидая от меня какого-то слова. Какого-то ответа. Его не было. Тогда он продолжил: — Давыдов объявил вам благодарность. Я к ней присоединяюсь. — Благодарность? — Так точно, — кивнул начальник заставы. Потом едва заметно улыбнулся. — За бдительность и отлично проведенное задержание. Не каждый наряд решится взять офицеров. Если даже они без документов. Я тоже улыбнулся. — Горжусь вами, — сказал Таран. — Лазарев, правда, настаивал на том, чтобы вас наказали, но Давыдов не стал этого делать. Отверг все его обвинения. — Справедливо, — кивнул я. — Я тоже так думаю. Ну теперь все. Теперь можешь идти. Я ничего не ответил начальнику заставы. Кивнув, вышел вон из кабинета. В сушилке, как ни странно, было сухо. А еще прохладно. Летом ее редко протапливали. Затхлый, плохо двигающийся воздух неприятно щекотал нос. Застарелые запахи сохшей здесь когда-то кожи, ХБ, мокрой шерсти и сукна смешались в один общий тяжелый дух. Уличного освещения, то есть окон, тут не было. Только тускловатые лампочки освещали это небольшое помещение. Бельевые веревки и полки для сушки сапог отбрасывали под этим светом причудливые тени на бетонный пол. — Черт знает что на Тарана нашло после вот этой новости, что он уходит, — сказал Матузный как-то обиженно, — мы, значит, это офицерье борзое ловили, вязали, а он их — того! Отпускать! — А как ему было иначе? — низким баском спросил Уткин, — как ему еще поступать, раз уж Лазарева этого поставят теперь вместо Тарана? Первое стрелковое отделение, как я и просил, в полном составе собралось сегодня в сушилке. Редкой удачей было, что никто не был в нарядах. Некоторым в скором времени, кому-то в очень скором, предстояло идти на границу. Другие буквально недавно вернулись. В стрелковом отделении было одиннадцать человек, включая Мартынова. После ухода демобилизованных и моего перевода в это отделение нас осталось шестеро. Кто-то уехал домой, кого-то перебросили во второе. Вышло так, что отделение оказалось «молодое». Настоящим «стариком», даже сверхсрочником был здесь только Алим Канджиев. Еще в нем состояли Уткин, Матузный, Солодов, Малюга и, конечно, я. Вот и все отделение. Тем не менее мы ждали пополнения. Ждали того, что завтра на заставу прибудут новые люди. Новые бойцы окажутся приписаны к нашему первому стрелковому. Когда я зашел в сушилку, все были уже в сборе и даже не закончили своих обсуждений касательно произошедшего. — Да ладно с ними, с этими офицерами, — сказал Солодов хмуро, — вас че, не волнует совсем, что Таран уходит, а этого Лазаренко… Или как там его?.. — Лазарева, — напомнил Алим, поправлявший перевязь загипсованной руки на шее. — Да все равно, как там его! — возмутился Солодов, — вам все равно, что эдакая змеюка теперь будет у нас тут командовать? — Угу… У него рожа кирпича просит… — промычал Уткин. — А что сделаешь? — вздохнул Алим. — Начальство так сказало, значит так надо. — Душманы изжить нас не смогли, так этот старлейчик точно изживет, — прогундосил Матузный, сидя на деревянной лавке у стены. — Что-то вы тут совсем нюни распустили, — улыбнулся я. — Да какие нюни? — Матузный сухо сплюнул. — Возмущает меня, что Таран нас так запросто кидает на этого Лазарева! — Ты к Тарану не лезь, — нахмурился Малюга. — Таран тут причем? Ему сказали — перевод. Значит перевод. Приказ такой! Он же не сам перевестись решил! Если б мог, он бы с нами до последнего! — Если б был до последнего, — немного обиженно сказал Матузный, — тогда бы отказался! — Откажешься тут, когда начальник отряда сам к тебе приезжает… — пробурчал Солодов. — А ты давай, Тарана не оправдывай! — сказал Матузный, — и ты, Малюга, не оправдывай! У нас принято один за всех! — А ты на Тарана не наговаривай! — насупился Малюга. — А я и не наговариваю! Я по делу! — Ага… По делу. Просто так ты языком мелешь! — Братцы, давайте харэ, — сказал им Уткин, но пограничники уже завелись. — Вот если б я на месте Тарана был… — сказал было Матузный, но не закончил. Никто так и не узнал, что бы сделал Матузный, окажись он на месте начальника заставы. Не узнал, потому что я остановил этот балаган. — Мужики, я вас не затем тут собрал, чтоб вы как бабы базарные голосили. Пограничники притихли, сидя на лавках, все как один уставились на меня. — Так Таран… — с каким-то оправданием в тоне начал было Матузный. — Таран или не Таран, — снова прервал его я. — Это уже вопрос пройденый. Переводят его и точка. Нечего тут обсуждать. От того, что вы языками мелите, это не изменится. Нам остается только служить в новых условиях. Понятно? — Вот именно об этом, — начал Канджиев, поудобнее устраиваясь в уголке, — я все время вам и говорил, братцы. А вы — одно спорить да спорить. Никто не ответил Алиму. Матузный только глянул на него с укором, но тоже промолчал. — А условия, меж тем, изменятся. Таран тут по-своему рулил, и Лазарев рулить по-своему будет, — продолжал я. — И, как вы понимаете, после того, что было вчера, у нас служба с новым старлеем будет не сахар. Да только и это уже вопрос решенный. Сделанного не воротишь. — Вот я тоже думаю, — начал Матузный, оборачиваясь к своему другу Солодову, — я тоже думаю, что не надо было их задерживать. Верно, ведь говорю? Солодов было кивнул, но осекся, когда я сказал: — А я так не считаю. Если все отмотать назад, я бы, и зная наперед, как все выйдет, снова задержал бы эту сладкую парочку. Солодов, кажется, даже устыдился, когда услышал мои слова. Матузный недовольно вздохнул, но промолчал. — Но я собрал вас всех тут по другому поводу, — проговорил я. — Собрал, потому что Витя Мартынов меня попросил. В глазах пограничников заблестело любопытство. Кто-то, например Алим, уставился на меня, словно ребенок на мультик. Матузный с Солодовым даже нахмурились. Видимо, не зная, что ожидать. — А все потому, что Витя хотел вам кое-что сказать, братцы, — я, все это время стоявший у входа, уселся на лавку рядом с Малюгой. — Сам он не успел. Знаете же, дембеля хоть и ждешь, а телеграмма все равно приходит, когда не ожидаешь. Вот и не успел он сказать вам, что хотел. Потому попросил меня. Никто не перебивал меня. Никто ни о чем не спрашивал. Все терпеливо ждали, что же я скажу дальше. — А между тем Мартынов хотел сказать вам вот что, — продолжал я. — Он сказал, что Шамабад — это не просто точка на карте, а наш Дом, который мы построили потом, кровью и взаимовыручкой. Он просил нас хранить этот дух. Не давать этому месту стать просто службой. Просил держаться друг за друга, как братья. Помнить тех, кто был до нас. Смотреть за молодыми. Чтобы мы дали им понять, за что тут дерутся и умирают — не только за приказ, не только за Родину, но и за этот клочок земли, который стал роднее, чем родной порог. Погранцы слушали внимательно. Никто не решался вставить хоть слово. Казалось, они старались уловить каждое слово, ведь за ними стоял не кто-нибудь, а человек и командир, которого эти люди уважали. Который в равной степени смело ходил с ними и в наряды, и в бой. — Но знаете, что мне Витя сказал передать вам главного? — спросил я, не ожидая, в общем-то, ответа от парней. — Он сказал — стоять друг за друга горой. Ведь Шамабад стоит, пока стоят люди, кто его защищает. И сейчас идут времена, когда всем должно быть за одно. Когда я закончил, в сушилке повисла тишина. Погранцы сидели на лавках и смотрели на меня так, будто бы я должен был продолжить свою речь. Да только я передал им все слова, что хотел. — Шамабад стоит, — внезапно и очень тихо проговорил Алим Канджиев, сидя от меня дальше всех. Слова его звучали так, будто бы он дал нам обещание. Обещание в том, что Шамабад выстоит, что бы ни случилось. — Стоит, — согласился вдруг Вася Уткин. — Шамабад стоит, — кивнул ему Матузный. — Шамабад стоит, — сказал Солодов тихо. — Стоит наша застава, и будет стоять, — Матузный даже встал с места, — вопреки всему. Даже вопреки тому, что какой-то до жути вредный офицеришка будет тут свои законы устраивать! А мы все равно будем по-старому! По-тарановски! — Ну! — Верно говорит! — Так и будет! Я слушал, как бойцы первого отделения обещают держаться друг друга. Защищать друг друга, чтобы ни случилось, и перед лицом любого, кто попытается им навредить. Слушал и понимал, что Таран вчера вечером просил у меня совершенно противоположного — не сопротивляться. Просил принять эти новые изменения, которые придут вместе с новым начальником. Ведь он считал. Нет, он «знал», что, что бы ни случилось, все будет делаться «на благо». А еще я понимал, что Мартынов, старший сержант, что вчера покинул заставу, завещал своим бойцам совсем другое. Он завещал им защищать друг друга, несмотря ни на что. Понимал, что бойцы, доказавшие это единство делом уже давно, сегодня подкрепили свои намерения еще и словом. Понимал, как капитально противоречат друг другу последние заветы старшего лейтенанта Тарана и старшего сержанта Мартынова. «Шамабад вновь ждут сложные времена», — подумалось мне. Ведь раньше, что бы ни случилось, Шамабад оставался единым перед лицом трудностей и опасности. А сейчас, казалось мне, что станет он разделяться. Разделяться внутри себя. А это всегда самое страшное, когда дом внутри себя разделяется. «Ничего, сдюжу, — промелькнула у меня в голове мысль. — Сдюжу, потому что знаю, какую сторону мне надлежит принять. Знаю, что делать, чтобы дом наш устоял». Глава 3 — Кто старший⁈ — крикнул Черепанов. Мы с Алимом поставили пустые ведра себе под ноги. — Приехали, что ли? — спросил Канджиев, поправляя повязку загипсованной руки. Сегодня мне надлежало идти в наряд во второй половине дня. Времени подходило около десяти часов утра, и потому мы с Канджиевым и еще несколькими свободными погранцами хлопотали по заставскому хозяйству — поливали капусту, что росла на нашем небольшом огородике. Когда по дороге, что бежала у заставы, потянулись Шишиги, везущие вновь прибывших на границу солдат, на Шамабаде стали готовиться принимать новеньких. И принимать их, и вводить в курс дела, насколько я понимал, все еще обязан был Таран. Начальник заставы не распространялся о том, когда же сложит с себя полномочия и уедет на новое место. Тем не менее он постоянно ходил напряженным. Будто бы «отсутствующим». Казалось, телом Таран здесь, на Шамабаде, но умом далеко-далеко — где-то в собственных мыслях. — Видать, приехали, — сказал я. Мы не слышали, как Черепанову ответили. Только то, что ответил он: — Добро. Заводи людей, старший сержант. Он в сопровождении часового по заставе вошел во двор, а потом мы пронаблюдали, как следом сквозь распахнутую калитку принялись заходить вновь прибывшие солдаты. Оказалось, их около пятнадцати человек. Из них трое младших сержантов и сержантов, а также один старший, видать, новый комтех. Остальные — солдаты, рядовые и ефрейторы. — Становись! — скомандовал Черепанов, вытянувшийся перед ними по струнке. — А ведь когда-то и ты там стоял, Сашка, — разулыбался Алим, наблюдая за тем, как вновь прибывшие выстраиваются в шеренгу — совсем зеленый был. — Говоришь так, будто на заставе родился, — обернулся я к Алиму. Канджиев вдруг погрустнел. Я знал, что Канджиев уже давно «переслужил». Да только Таран лично просил его остаться на Шамабаде. Другого такого стрелка, как Алим, тут не было. И пусть я и сам был не промах в работе с СВД, признавал, что, каким-то чудом, Канджиев превосходил в этом деле даже меня. Талант. Ничего не скажешь. Помнил я, как Алиму хочется домой. Чувствовалось, что этот немного странноватый, но честный человек испытывает немалую досаду, немалую растерянность от того, что начальник заставы, лично попросивший его пойти на сверхсрочную, теперь уходит с Шамабада. Да и что чувствовал сам Таран, я прекрасно представлял. Как только я подумал о начальнике заставы, он в сопровождении замбоя и зампалита Пуганькова вышел на сходни. Глянул на нас, но ничего не сказал. Только поправил фуражку и пошел встречать вновь прибывших. — Да я тебе говорю! Так все и было! — смеялся Солодов за обедом. — Да иди ты! — отвечал ему один из новобранцев по имени Артем Петренко. Это был крупный, широкоплечий парень с веселым, открытым и немного наивным лицом и стриженым под ноль черепом. — Так и было! Прям по голове! Стаканом из-под танкового снаряда! — И че? Он потом пошел? — удивленно расширил глаза Петренко. — Пошел? — ухмыльнулся Матузный. — Пуганьков, что ли? Да побежал, вот что он сделал! Только шишкой и отделался! Сразу после приезда Таран повел новеньких бойцов в столовую, чтобы первый раз покормить их здесь, на заставе. Шашлыка Гия им сегодня не предоставил, ведь барашка-то не было. Зато была тушеная свинина, домашняя тушенка из той же свинины, только что извлеченная из печи, душистый, еще не остывший хлеб, лепешки, а еще молодая картошка. Много картошки. Гия сварил ее, сдобрил сливочным маслом, которое специально по такому случаю достал неведомо где, а еще насыпал в тазики, где вся эта вкуснятина лежала, много-много заставской петрушки. Надо ли говорить, что бойцы, несмотря на нехитрую, но обильную пищу, уплетали все как надо. И хотя до обеда было еще далеко, Таран позвал всех наших, кто был вне наряда, и отправил отобедать вместе с вновь прибывшими. В столовой расселись за столики. Сержанты сразу заняли отдельный. Впятером уселись за него и принялись тихо, по-деловому обедать. При этом они особо ни с кем не разговаривали. Остальные бойцы тоже пока еще старались держаться особняком, и все же некоторым пришлось занять место рядом с нами, с парнями, кто в их глазах уже были настоящими старожилами заставы. Петренко сидел рядом с Солодовым, за нашим столом, напротив меня с Матузным. Еще из новеньких за нашим столом оказался неприметный парень по имени Виталик Громов. Тем не менее фамилия этого Громова ну никак уж не отражала его самого. Это был худощавый, сутуловатый, но жилистый парень с короткими темными волосами и немного угрюмым взглядом. Он почти ни с кем, кроме Петренко, не разговаривал и поглядывал на остальных с опаской. За соседним сидели Нарыв с Алимом, болтали о чем-то еще с тремя новенькими бойцами. — А слыхали такой анекдот? — сказал один из новеньких, жилистый паренек с веселым лицом и забавно вздернутой кверху короткой светлой челкой. — Приходит как-то офицер особого отдела к венерологу… — Да тихо ты, — прыснул Нарыв, — офицеров постесняйся, весельчак. — А мне интересно, — с таким лицом, будто ему было совершенно неинтересно, сказал широкогрудый новичок, явно спортсмен, с крупным отъевшим лицом. — Ну вот пускай Бондаренко, — Нарыв кивнул на «весельчака», — тебе потом и расскажет. А у нас тут все прилично. — Угу, — согласился Алим, — товарищ старший лейтенант нецензурщины за столом не любит. Здоровяк хмыкнул, но ничего не сказал. Только выбрал большой кусок свинины и стал вгрызаться в него зубами, словно бойцовый пес. Я выбрал кусок мяса пожирнее, взял хлеб и принялся есть. При этом краем глаза я постоянно замечал, как молодой Петренко украдкой поглядывает на меня. Поглядывает так, будто хочет что-то спросить или сказать. Но он не спрашивал. Стеснялся. — Чего ты, боец? — спросил я первым. Петренко растерялся. Зрачки его забегали в каком-то замешательстве. — Слушай, — вдруг сказал мне Петренко, — а это не ты, Селихов? — Он, — улыбнулся Матузный, — он и есть. А ты что, про него слыхал? — А как же! — Петренко тут же повеселел. — Слыхал! Необстрелянный паренек повернулся ко мне и продолжил: — Нам на учпункте мужики про тебя рассказывали! Вроде как ты тут, в первый день, душмана тяпкой зарубал. — Да иди ты, — усмехнулся я. — Да! Так и рассказывали! А что, не правда⁈ — Правда, — вздохнул Солодов. — Просто Сашка у нас скромничает. Петренко, кажется, окончательно завелся, уставился на меня как первоклассник на Гагарина и принялся тараторить: — И что ты в свой первый наряд сынка душманского главаря захватил, тоже правда? — Чистая, — невозмутимо, но с улыбкой сказал Матузный. Я вздохнул. — А про портянки? Про портянки правда? — Какие еще портянки? — спросил я. Спросил бесэмоционально, однако расспросы паренька уже начинали меня раздражать. Хотя я и не показывал своих эмоций. — Ну как же⁈ Когда душманы проникли к нам, окружили твой наряд, а ты добровольно к ним в плен пошел, чтоб остальные парни могли до заставы добраться! А потом собственными портянками своих же на след душманья и навел! — И это правда, — рассмеялся Матузный. — Вон, у Алима спроси. Он подтвердит. Петренко уставился на Алима выжидающим взглядом. Канджиев в ответ только смутился. Прочистил горло и ничего не сказал. Сделал вид, что выбирает картошку побольше. — Так что, действительно правда? — теперь Петренко посмотрел уже на меня. — Парень, ты ешь, — сказал я с легкой ухмылкой, — не проворонь сегодняшний обед. Каждый день тут такого не будет. Из наряда я вернулся часов в семь, когда до боевого расчета оставалось тридцать минут. Все это время новеньких бойцов водили по заставе. Показывали, как тут все устроено. Знакомили с собаками и лошадьми. Последних, к слову, у нас теперь было четыре. Две остались после Бидо и еще двух нам перевели с другой заставы. Потом обещали еще дать, но пока было так. Познакомились парни теперь и с собаками. И в этот раз псы вели себя хоть и настороженно, но вполне добродушно. Даже переученный мною Булат ни на кого не кидался, а даже наоборот, давал потрепать себя по холке молодым парням. Нарыв, к слову, все время, пока парни были в питомнике, рассказывал им истории про меня и Булата. Про Пальму, которая подружилась с Радаром в самый неподходящий момент и о том, как мы принимали у нее роды, пряча молодую маму от особиста. Всего этого я не слышал, но по словам Васи Уткина, к этому времени вернувшегося с границы, хохота было хоть отбавляй. Парни-новечки веселились так, будто казалось все это место им веселым зоопарком. Ну ничего. Успеют они еще хлебнуть «веселой заставской жизни». В общем, первый день на заставе был у новеньких поприятнее, чем у нас. После боевого расчета Таран их никуда не отправил. Только объявил, кто из сержантов на какую должность пришел. Спросил у солдат, кто хочет отправиться в отделение «хвостов» и отобрал троих человек. Остальных распределил по другим отделениям. К слову, ко мне в первое стрелковое попало четыре человека. Первым оказался рядовой Женя Костров — стройный и высокий парень с невзрачными, очень «обычными» чертами лица и крайне внимательными маленькими глазками. Вторым — Олег Белов. Крупнотелый, почти как Вася Уткин, он тем не менее казался гораздо более грубоватым, чем Уткин. У него было некрасивое лицо и маленькие, глубоко посаженные глазки. Вася Уткин был крупным сам по себе. Да только пограничная служба «высушила» его тело до такой степени, что нельзя было найти у него на животе или боках отчетливо видимого жира. Белов же был не такой. Он оказался крупным и слегка полноватым богатырем. Полнотелость его даже учебка не смогла до конца искоренить. Тем не менее я был уверен, что на заставе этот парень быстренько схуднет. А вот последние два новых члена моего отделения оказались мне уже знакомыми. Это был весельчак Артем Петренко и сутуловатый Громов, чья фамилия совершенно не соответствовала его образу. Что ж, пополнение наше было таким, каким было. Эти ребята казались мне неказистыми, какими-то необтесанными. Да только не скрою, что и те парни, с которыми я попал на Шамабад, тогда выглядели примерно так же. И сейчас разительно отличались от себя прежних. Удивительно, как тяжелая служба может изменить человека за неполный год. И этих тоже поменяет. После отбоя я направился в ленинскую комнату. Привычно душная пограничная ночь была тихой, а еще казалась спокойной. Сквозь окно можно было увидеть, как часовой по заставе почти в полной темноте меряет шагами двор Шамабада. Услышать, как высоковато воет в ночи шакал. Как играют свои трели неугомонные кузнечики. Ничего не указывало на то, что где-то там, за системой, несут свою напряженную службу наряды, ушедшие сегодня в ночь. Я шел по пустому коридору здания заставы. Еще не дойдя до двери ленинской комнаты, услышал за ней какое-то копошение. Шаги, приглушенные голоса. Я замедлил шаг. Прислушался. Внутри кто-то был. Признаться, я не придал этому обстоятельству особого значения. После отбоя некоторые погранцы могли, совсем как я сегодня, пойти туда, чтобы завершить какие-нибудь свои дела. Чаще всего — написать письмо домой. Потому я почти без всякой задней мысли потянулся к крупной дверной ручке. Да только не успел за нее взяться. Дверь скрипнула, и ее открыли с той стороны. В проходе стояло четверо. Это были новые сержанты, прибывшие сегодня на заставу. И хотя я еще не успел пообщаться с ними, от других пограничников уже слышал их имена. Дверь мне открыл Сергей Волков — старший сержант и новый комтех. Невысокий и коренастый, он посмотрел на меня немного снизу вверх. У него было круглое, простоватое лицо со слегка прищуренными глазами. Вторым был сержант Барсуков — высокий и подтянутый боец. Он держался настолько прямо, что любой офицер мог бы позавидовать его выправке. Третьего, должно быть, звали Димой Соколовым. Он тоже был сержантом. Плотно сложенный, словно крестьянин, он носил грубоватое обветренное лицо и недобрые, холодные глаза. Этот, насколько я знал, заменил нашего механика Хмелева. Последним меня встретил младший сержант Новицкий. Парень среднего телосложения, он тем не менее был несколько пухлощеким. Если остальные сержанты смотрели на меня как-то настороженно или даже неприязненно, этот скорее с удивлением. Вся четверка застыла передо мной, словно пойманные с поличным заговорщики. — А я и не думал, что у вас тут, на Шамабаде, принято после отбоя по заставе шляться, — сказал Волков мрачновато. — Не думал, а шляешься, — сказал я. Волков нахмурился. Бросил взгляд остальным своим товарищам. А потом снова глянул на меня и сказал: — Знаешь, старший сержант, а ведь подслушивать чужие дела совсем нехорошо… Остальная его компания молчала. Они будто бы ждали того, чего же случится дальше. Все, даже Новицкий, стали напряженными, как струна. — Нехорошо, а еще непорядочно, — закончил Волков, сверля меня взглядом. Глава 4 — А че? У тебя есть что скрывать от товарищей пограничников? — Не повел я и бровью. Волков сжал губы. И без того крупные ноздри его большого носа несколько возмущенно надулись. Стали еще больше. — Слушай, товарищ сержант, — вылез вперед коренастый Дмитрий Соколов, — ты давай, демагогию не разводи, а лучше иди отсюда куда подальше. Не видишь, у нас тут дела? При этом Соколов набычился. Глядел зло и говорил дерзко. — Я тебе вот что скажу, — продолжал он, — мне все равно, что ты полевой сержант, не из учебки. Будешь часто нос не в свое дело совать, я тебе его быстро укорочу. Он аккуратно подвинул насупившегося Волкова и перекрыл своим широким телом весь проход. Уставился на меня исподлобья. — Ну укороти, давай, — кивнул я ему нахально. Сержант, кажется, растерялся на миг. Видимо, не ожидал он такой от меня реакции. — Слышь… — Начал было он, но его тут же перебил прямой как палка Барсуков. — Дима, погоди, — сказал он и воспитанно протиснулся вперед сам, — не дело то, что мы тут устраиваем. Соколов уставился на Барсукова. Несколько мгновений они словно бы мерялись взглядами, сверлили друг друга. Сверлили так, будто бы понимали один другого без всяких слов. Понимали, потому что оба знали больше, чем знаю я. Соколов не выдержал взгляда своего дружка. Отвел глаза, а потом на миг зыркнул на меня. Поняв, что своими зенками навыкате напугать меня не получится, Соколов зло хмыкнул, а потом обернулся к своим и столь же зло сказал: — Ну раз так, тогда с этим Селиховым сами разбирайтесь. При этих словах он особенно зло уставился на Барсукова. А потом пошел прочь. Тогда я крикнул ему вслед: — Ну что, сержантик, нос-то укорачивать будем, или ты так, трепло? Соколов, уверенно шагающий прочь, на миг замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Я ожидал, что он обернется, однако Дмитрий этого так и не сделал, а просто снова зашагал дальше. Остальные сержанты при этом мрачно насупились. — Слушай, Саша, — вышел ко мне Барсуков, — ты извини. Видать, недопонимание у нас случилось. Барсуков говорил четко и отрывисто, почти не меняя интонации. Он напомнил мне типичного салдафона, которых так часто показывают в кино или о которых так часто пишут в книжках. — Давай отойдем. Поговорим с тобой откровенно, как мужчина с мужчиной. «Вот сучок, — подумалось мне, — на понт берет». Барсуков, видимо, решил меня попугать. Отвести в сторонку и объяснить, что «так делать не надо». Признаюсь, вся эта ситуация меня немало веселила. Сержанты, видать, решили, что я услышал что-то не то, и всеми силами пытались узнать, действительно ли я что-то пронюхал. Да только — я не слышал. Отреагируй они спокойно и тихо, у меня бы даже задней мысли не появилось. А теперь… Теперь мне стало, как белый день ясно — эти проходимцы что-то скрывают. Если они там прячут карты с голыми бабами — пусть хоть с головы до ног обпрячутся. Ну а если это что-то значительное? Что-то такое, ради чего обязательно нужно попытаться взять за горло якобы «услышавшего» лишние сведения солдата? — А при товарищах по-мужски разговаривать, выходит, нельзя? — Я кивнул на остальных сержантов, — обязательно нужно отходить? — Разговор, скажем так, будет личным, — сказал Барсуков, немного помолчав, чтобы подобрать слова, — и я бы предпочел поговорить тет-а-тет. Я ухмыльнулся. — У нас на Шамабаде не принято ничего друг от друга скрывать. Не потому что мы тут все такие открытые, а потому, что даже если постараешься — не скроешь. Сержанты переглянулись, но смолчали. — Так что, если бы вы что-то скрывали, — с иронией в голосе проговорил я, — то я б не советовал вам это делать. Другие бойцы не поймут. А когда боец бойца не понимает — всегда какая-нибудь херня случается. — Это лишь разговор с глазу на глаз, больше ничего такого, — покачал головой Барсуков. — Если ничего такого, тогда говори прямо сейчас, — возразил я. Тут даже дисциплинированный Барсуков не выдержал. Оставаясь со все такой же каменной физиономией, он сказал: — Слушай, Селихов… — Слушай, Барсуков, — перебил я его, — ты собираешься со мной разговаривать, или я до ишачьей пасхи буду ждать? Барсуков, наконец, нахмурился. Его белесые брови поползли к переносице, а тонкие губы неприятно искривились. — Я… — Заикнулся было он, но не успел ничего сказать. Потому что подключился младший сержант Новицкий. — Ребзя, ребзя, ребзя… — Весело проговорил он и пролез вперед, открыто мне улыбаясь, — ну вы че? Мы ж тут все культурные люди! Все сержанты! Чего на пустом месте разводить не пойми что? Младший сержант очень по-доброму глянул на Барсукова, и тут, к моему удивлению, которого я, конечно же, не выдал, спрятал от него глаза. — Чего цепляться к старшему сержанту Селихову, а? Он, мож, по своим делам шел себе да шел. Никого не трогал. А мы, как нелюди, какие-то. Новицкий глянул на меня и продолжил: — Саша, ты нас прости, будь другом. Сам понимаешь, мандраж первого дня. Парни с учебок все на взводе. Переживают, как служба тут, на Шамабаде, сложится. Вот за просто так в ссору и лезут. Тебе тут, в ленинской, что-то надо было? Я не ответил на его вопрос. Только пристально смотрел в глаза. Новицкий неловко хохотнул. — Так проходи, не стесняйся! А мы пойдем. Спать уже хочется. А завтра — служба, какая ни какая. Завтра уже не до хихонек. Ребят, ну чего вы? — Он обратился к Волкову и Барсукову, — пойдем, а? Не будем мешать человеку делами заниматься. Новицкий пошел было прочь, но обернулся на остальных. Чуть-чуть погодя за ним пошли и Волков с Барсуковым. При этом каждый из них наградил меня суровым взглядом. Только когда они спустились по лестнице на первый этаж, я вошел в полутемную ленинскую комнату. «Чего ж они такого скрывают, сучки?» — Подумалось мне. Впрочем, долго я не гонял в голове эти мысли. Все же у меня и правда было важное дело. Я занял одну из парт, а потом принялся писать письмо своему брату Саше. Давно мы с ним письмами не обменивались. Пора бы узнать, как он там. — Ну привет, бродяга, — улыбнулся я, отпирая клетку Булата. Следующим днем, после наряда, который длился с раннего утра до полудня, я зашел к своему старому другу. И хотя было жарко, в питомнике преимущественно стояла тень. В обнесенный рабицей двор питомника ее бросало здание вольера. А в выгулах, где сидели заставские собаки, и вовсе не пекло. Собак защищали от солнца навесы. Тут пахло пылью и сухой травой. Привычный, терпкий аромат собачьей шерсти узнаваемо щекотал нос. Пес тут же подошел ко мне, виляя пушистым хвостом. Я опустился к нему, запустил руку в жесткую, маслянистую шерсть на загривке, второй стал трепать его по мохнатой голове. — Как ты тут без меня, а? Живешь? Булат, вывалив язык, заглянул мне в глаза. Потом вдруг подобрал его и закрыл пасть, потянулся большим, мокрым носом к моему лицу, понюхал, как бы стараясь еще раз почувствовать мой запах. Ничего поделать было нельзя. После того как меня перевели в стрелки и дали под командование отделение, с Булатом я больше не работал. Пса надлежало передать в новые руки. Новому солдату-хвосту, кто только вчера пришел к нам на заставу. Не скрою, от этого было мне немного грустно. Но в то же время я испытывал и определенную гордость. Гордость тем, что смог помочь травмированному псу снова встать в строй. Пережить утрату своего прошлого хозяина. Булат снова вывалил язык и вдруг лег к моим ногам. Принялся поскуливать. — Ну ты чего, дружище? — Сказал я с улыбкой, — Я ж никуда не деваюсь. Приписаны мы друг к другу не будем, но зато видеться сможем регулярно. Буду тебя навещать. Ну? Чего нос повесил? Булат протяжно заскулел, положил голову на лапы. Однако его орехово-желтые глаза все равно пристально смотрели на меня. Не теряли из поля зрения. Не теряли так, будто он хотел насмотреться на меня в последний раз. — Ну чего ты на ровном месте драму разводишь, а, пес? — Я улыбнулся. — Мы с тобой все равно навеки останемся друзьями. Буду приходить к тебе. Чистить иногда. Гулять, играть. Ну? Булат совсем по-человечески вздохнул. Грузно поднялся и уселся рядом со мной. Принялся тыкаться носом мне в лицо, облизывать щеки. — Знаю-знаю. Если б была моя воля, я б тоже с тобой остался, дружище, — улыбнулся я, стараясь отстраниться от слюнявой морды пса. — Но сам понимаешь, раньше у меня был один ты, а теперь целый десяток парней, за которыми нужен глаз да глаз. Булат поднял голову и звонко гавкнул. — Да ладно тебе, Буля. Не нагнетай, — разулыбался я. — Чего ж это я, не справлюсь с десятком погранцов, по-твоему? В прошлой жизни вон ротой рулил, и ничего. Удачно рулил. Буля опустил нос и пристально уставился мне в глаза, задрав светло-желтые брови. — Уж с тобой справиться было посложнее, чем с отделением. Так что будь спокоен. Пес, конечно же, мне не ответил. Только сделал такой взгляд, будто вот-вот что-то мне скажет. На миг мне даже показалось, что Буля, в общем-то, и мог бы заговорить, такие умные у него были глаза, да только не хотел. И, конечно, не заговорил. Вместо слов пес подошел ближе и как бы совершенно случайно положил большую голову мне на плечо. Я обнял Булата. — Хорошо все будет, Буля, — прошептал ему я. — Я тебе сам, лично, бойца подберу. Толкового. Будешь из него пограничника воспитывать. Я аккуратно отстранил его голову от себя, заглянул в глаза. — Ведь будешь же? Пес звонко, с определенным энтузиазмом гавкнул. — Ну и хорошо, — я улыбнулся. — Обещаю, что парень будет толковый. Ну, чтоб тебе с ним поменьше возиться пришлось. Но если что — ты знай, я у всегда у тебя на подхвате. Буля снова гавкнул. А потом вдруг напрягся. Уставился куда-то над моим плечом. Я обернулся по его взгляду. За моей спиной, в нескольких метрах, замер молодой солдат. Один из тех, кто приехал к нам на Шамабад только вчера. Довольно высокий, примерно с меня ростом, но сухощавый, он держал в руках миски с собачьей кашей. Солдат, кажется, растерялся, когда понял, что я его заметил. Видимо, слушал, как я разговариваю с Булатом. — Ты чего тут? — Спросил я. Солдат осекся, будто бы вздрогнул и проговорил немного растерянно: — З-здравия желаю, товарищ старший сержант. Да вот… Дневальным по питомнику поставили… Меня товарищ старший сержант Нарыв ввел в курс дела. Сказал… — Можно на ты, — перебил его я. — Тебя как звать? Парень походил на мальчишку. Несмотря на возраст совершеннолетия, выглядел он младше — лет на шестнадцать или семнадцать. Казалось, за его ростом тело не поспевало, и оттого плечи его все еще оставались узковатыми, а шея по-мальчишески тонкой. Лицо — с округлыми, мягкими чертами. — Илья меня звать, — проговорил парень чуть смущенно. — Илья Кузнецов. — Сам пошел в собачники, или так определили? — С-сам, — парень явно смутился от моего вопроса. Даже опустил глаза. Потом добавил: — Я всегда хотел с собакой служить. Думал даже призваться со своим кобелем, с Рексом. Но мне Рекса забраковали. Сказали, старый для службы уже. Я хмыкнул. Глянул на Булата. Тот смотрел пристально, оценивающе. — Как тебе? — Спросил я, почесывая Булю по широкой груди. — Ну… Красивый, — улыбнулся Илья немного смущенно, — почти такой красивый, как мой Рекс. Только этот молодой. — Ты меня, конечно, извини, Илья, — рассмеялся я, — но я вообще-то не тебя спрашивал. Так как он тебе, Булат? Пес звонко гавкнул. Потом вывалил язык и склонил большую голову немного на бок. Принялся вилять широким хвостом. Кузнецов только что рот не разинул от удивления. — Кажется, ты нравишься Булату, — обернулся я к Илье. — Ану, подойди. Попробуй его погладить. Парень немного опешил от такого предложения. Стал зыркать по сторонам, как бы ища поддержки, пусть даже и у остальных собак. — Я? — Спросил парень удивленно. — Ну не я же. Давай. Не робей. — А он не кусается? — С настороженностью спросил Илья. — Кусается, — кивнул я. — Еще как кусается. Это ж пограничный пес. Ему кусаться по службе положено. Да, Буля? Булат гавкнул, быстро и радостно задышал, снова завилял хвостом. Парень тем временем неуверенно замялся. — Или не хочешь? — Хитровато улыбнулся я. — Если нет — то ничего страшного. Тогда Таран тебе какую-нибудь другую собаку припишет. Илья уставился сначала на Булата, потом, с угрюмой задумчивостью, себе под ноги. А затем решился. Он опустил чашки с кашей на землю. Медленно пошел к нам с Булатом. К моему удивлению, пес не насторожился. Кажется, не чувствовал он в молодом, пока еще совсем неопытном «хвосте» никакой угрозы. А это был хороший знак. Я бы даже сказал — определяющий. Когда Илья приблизился, то на несколько мгновений замер, уставившись на крупного овчара. Тот смотрел в ответ. Мне показалось, что во взгляде Булата, направленном на паренька, читалась даже какая-то покровительственность что ли. Я молча наблюдал за мальчишкой. Смотрел, решится ли он подойти к большому, незнакомому псу. Илья Кузнецов решился. Он наконец приблизился и опустился рядом с Булатом. Принялся аккуратно гладить его по загривку. — Ну, и он как тебе? — Хмыкнул я. — Отличный пес! Мощный! — Разулыбался Илья Кузнецов. Я тоже улыбнулся, глянул на молодого солдата. А потом проговорил: — Это я опять не тебе, Илья. Таран был у руля еще три дня. На четвертый, с самого утра приехали Лазарев с Вакулиным, чтобы сменить Тарана на его посту. Уже давно, еще с первой нашей встречи со странными лейтенантами, по Шамабаду потянулись слухи, что Пуганькова тоже переводят на новое место. Что его должность, должность замполита займет Вакулин. Ни Таран, ни сам Пуганьков этих слухов не подтверждали. Но и не опровергали. Больше отмалчивались. Как оказалось позже — слухи были правдой. Сам я не видел, как Пуганьков уезжал с заставы. Был в наряде на левом фланге весь день. Не видел я так же, как уехала супруга и дочка Тарана. Как загрузил бывший начальник Шамабада свои нехитрые пожитки в заставскую машину. Зато видел его самого, оставшегося на последний свой боевой расчет на четырнадцатой заставе. — Застава! — Крикнул нам Лазарев, вставший там, где обычно стоял Таран, — стройся! Вместе с ним был и Вакулин с Ковалевым. С кислым лицом, на своем обычном месте стоял старшина Черепанов. Был с офицерами и Таран. Бывший начальник заставы казался собранным. Не выглядел он сейчас, в этот свой последний день тут потерянным человеком, как раньше. Казалось, Толя собрал себя в руки перед сегодняшним построением. — Товарищ старший лейтенант, — обратился к нему Лазарев, — вы хотели что-то сказать личному составу? — Да. Спасибо, — суховато ответил ему Таран. — Прошу вас, — Лазарев указал Тарану выйти вперед. Бывший начальник заставы прочистил горло. Шагнул к нам. — Ну что ж, товарищи, — начал он, — три года. Три долгих года я служил здесь, на этой славной заставе начальником. Вместе с Шамабадом прошел я многое. Многому научился. Много тяжелых трудностей преодолел… Он осекся на несколько мгновений. Опустил глаза и прочистил горло. Потом каким-то машинальным, выученным движением поправил фуражку. — Но всему приходит конец. Вот конец подошел и моей службе здесь, — Таран растерянно улыбнулся. — Перевожусь. Потом начальник заставы снова посерьезнел. — Я всегда говорил и буду говорить, что Шамабад — не застава. Не эти стены. Ни это здание, что стоит у меня за спиной. Шамабад — это люди. И я был горд стоять на рубежах Родины бок о бок с вами… На некоторое время Таран вдруг замолчал. Замолчал так, будто бы не мог найти слов. — Это все, товарищ старший лейтенант? — Глянув на Толю искоса, сказал Лазарев. — Так точно. Все. Вернее, почти все. — Ну тогда продолжайте. Прошу вас не занимать лишнего времени, — сказал Лазарев. — У нас, все-таки, боевой расчет идет. Таран бросил Лазареву холодный взгляд. И больше ничего не сказал. Вместо этого он пошел к нам, к солдатам. И стал жать руки. Он жал пятерню каждому: и тем, кто стоял в первых рядах и остальным. Даже пролазил дальше, ломая строй. И погранцы ломали его, этот строй. Ломали, чтобы попрощаться со своим командиром, что стоял с ними здесь, на Границе. Чтобы выразить ему свое уважение ровно так, как и он выражал нам свое. Нужно было видеть лицо Лазарева, который с дурными глазами наблюдал за тем, как ломается построение заставы. Как бойцы покидают свои места, чтобы подойти к Тарану. И тем не менее ни он, ни даже опешивший от возмущения Ковалев ничего не сказали. Хоть какое-то уважение проявили. — Ты хороший боец, Вася, — сказал он Уткину, — я рад, что служил с тобой. — Взаимно, товарищ старший лейтенант, — Кивнул Уткин. Тогда Таран пошел ко мне, и бойцы расступились перед ним. — Селихов, — сказал он, став прямо передо мной. — Товарищ старший лейтенант. Таран покивал. — Славно мы с тобой здесь, на границе стояли. Многому друг у друга научились. Он протянул мне руку. Я пожал. — Может, когда-нибудь еще свидимся, — грустно улыбнулся Таран. — Может, — ответил я. Таран снова покивал. И потянулся к Нарыву, чтобы попрощаться. Так он подошел к каждому пограничнику. Каждому пожал руку. Каждому сказал несколько слов. Последним, с кем он попрощался, был Черепанов. Прапорщик буквально вцепился в рукав Тарану, когда тот протянул ему пятерню. Вцепился двумя руками. — Тяжковато тут без вас будет, — сказал Черепанов. — И мне будет тяжковато без тебя, старшина, — улыбнулся Таран, — хороший ты прапорщик. Наверно, лучший, что был тут, на Шамабаде. Я заметил, как у Черепанова блестят глаза. Старшина поспешил их спрятать от нас. Отвернулся. Таран ничего ему больше не сказал. Он сухо попрощался с офицерами и направился к выходу, туда, где его ждала машина. Когда бойцы принялись провожать его взглядом, Лазарев вдруг прервал личный состав. Крикнул: — Становись! Равняйсь! Смирно! Конечно же, застава подчинилась. Строй снова выровнялся, и мы стали ждать первого боевого расчета под командованием нового начальника. Однако я успел услышать, как хлопнула за Тараном калитка. — Здравствуйте, товарищи! — Крикнул Лазарев. Застава ответила: — Здравия желаем, товарищ старший лейтенант! — Проводится боевой расчет по охране государственной границы Союза ССР на предстоящие сутки! — Проговорил Лазарев, — как вы знаете, я теперь начальник заставы. С новых суток Шамабад переходит под мое командование. Звать меня Лазаревым Иваном Петровичем. Это вот, — он указал на нового зампалита, — товарищ лейтенант Вакулин. Он вступает в должность замполита заставы так же с этих, новых суток. Итак, начнем. Лазарев кратко довел до нашего сведения новости и то, как обстоят дела на границе. Тут ничего удивительного. Не удивило нас так же и то, как он привычным для начальника делом стал распределять пограничников на службу. А вот то, что было сделано потом, повергло пограничников в замешательство. — Боевой расчет окончен, — сказал Лазарев, а потом, не дав ни команды «вольно», ни команды «разойтись», просто обернулся и пошел в здание заставы. Вместе с ним потопал Вакулин. Несколько озадаченно последовал за ними и Ковалев. Только Черепанов остался во дворе, недоумевая от происходящего. — Какого черта творится? Он куда? — Спросил Уткин, стоящий рядом со мной. — А что? Тут так заведено? — Обернулся ко мне и спросил Петренко, — так всегда бывает, что начальник просто так берет да уходит? — Нет, Артем, — провожая взглядом офицеров, поднимавшихся по ступенькам заставы, сказал я, — так у нас не заведено. Глава 5 Застава стояла по стойке смирно. Стояла в полнейшем, абсолютном молчании. Я бы даже сказал в гробовом. Я знал — некоторые решительно не понимают, в чем тут дело. Другие, которых было меньшинство, понимают, но, лелея раздражение, или даже холодную злость, не решаются ничего делать. Черепанов удивленно глянул сначала на нас, потом обернулся, уставившись на здание заставы. Он тоже был в замешательстве. — Это он из-за дурости, или как? — выдохнул Матузный, стоявший у меня по правому плечу, — или мож у него чувство юмора такое дурацкое? — Чай не первое апреля, — мрачно сказал Малюга, стоящий у нас за спиной. — Шутить тут как-то совсем не время. Наряды через тридцать минут должны выходить. — Саша! — Тихий, полушепот раздался немного справа. — Сашка! Это звал меня Нарыв. Я выглянул из строя. — Да он над нами издевается! — возмущенно проговорил Нарыв настолько громко, чтобы я его мог услышать, — делать что-то надо! Иначе, он нас тут продержит до ишачьей паски, а потом будет парней подгонять, чтоб быстрее к нарядам готовились! В шею гнать нас будет! Я кивнул Нарыву. Выпрямился в строю. Тем временем Черепанов чертыхался себе под нос. Он то и дело оборачивался то к нам, то к заставе. Потом не вытерпел и быстрым шагом потопал к зданию заставы. Видимо, наконец решил узнать, что это за фортель такой выкинул Лазарев. А я-то знал, что он выкинул. Это была подлая месть за то, как мой наряд обошелся с ним тогда, на границе. Месть мерзкая, а еще коллективная. Направленная на всех разом. Ну и, к тому же месть провокационная. Если кто-то решит «нарушить дисциплину», останется виноватым. Станет козлом отпущения. И вот путем такого коллективного наказания он и хотел вынудить определенных людей действовать. Лазарев надеялся на определенный исход. Я даже знал, на какой именно. Хитрый гад, этот Лазарев. Тут стоит отдать ему должное. И все же я должен был действовать. В конце концов — нужно было показать лейтенантику, что он недооценивает нас. — Подвинься-ка, дружок, — сказал я, отстраняя Петренко, стоявшего передо мной, с пути. Мальчишка удивился, обернулся. Выпучил на меня глаза. Я вышел из строя. К этому времени застава уже зарокотала. Слышны были тихие голоса недовольных «стариков», которые не желали терпеть такого к себе отношения, но все еще не понимали, что же им делать. Когда я вышел и встал туда, где обычно стоит начальник заставы, все затихли. — Ну что, братцы? — сказал я с улыбкой, — Видали, как наш новый начальник сходу себя поставил, а? Кто-то, переняв мой внешне смешливый настрой, хохотнул. Кто-то крикнул: — Ну! — Еще как видали! — Че это он удумал, а? — Не знаю, что он там себе удумал, парни, — сказал я, — но граница сама себя на замок не поставит. Некогда нам тут стоять и терпеть чужую заносчивость. Так? — Так! — Дело говоришь, Сашка! — Ну! Так и есть! — Товарищ старший лейтенант хочет посмотреть, насколько мы «дисциплинированные», так? Сколько стоять тут будем без приказа, и как впопыхах на границу бежать, когда время подожмет. Так? В ответ мне снова понеслись бойкие ответы: — Ну! — Так и есть! — Да! Пограничники уже не стояли смирно. Они расслабились, сами себе дали команду «вольно». — Ну ничего, — хмыкнул я снисходительно, — начальник у нас новый, молодой. Еще, видать, не понимает, как тут все устроено. Ну так давайте, братцы, его научим! — Давай научим! — Ну! Еще как научим! — Ага! Я стоял расслабленно. Даже засунул большие пальцы за ремень. А потом услышал шаги на ступенях заставы. Услышал шаги, но не обернулся, чтоб посмотреть, кто идет. Только понял по наполнившимся страхом глазам некоторых погранцов, что из здания вышли офицеры. Наверняка увидели из окошка, что тут происходит. Прибежали. — Застава! — выпрямился я по струнке, — Ровняйсь! Смирно! И хотя погранцы не должны были меня слушаться, подчинились. Подчинились старики, понимающие, к чему идет дело. Подчинились новенькие бойцы, следуя общему настроению. Только новые сержанты, с которыми я сцепился у ленинской комнаты, недоуменно стояли и наблюдали за мной. Не собирались они исполнять команду. Отщепенцами себя строят. Умники. Я осмотрел выпрямившиеся ряды пограничников, а потом скомандовал: — Вольно! Разойтись. И они разошлись. Разошлись так, будто приказ отдал сам начальник заставы. Молодые бойцы чуть-чуть помешкали, а потом и сами пошли вместе с остальными. Только новенькие сержанты остались стоять, уставившись на офицеров, что приближались у меня за спиной. — Селихов! — услышал я раздраженный крик Лазарева, — какого черта тут творится? Я обернулся. Вся троица офицеров топала ко мне. За ними, чуть-чуть позади, догонял Черепанов с растерянным лицом. — Команды разойтись не было! Какого черта⁈ — снова закричал Лазарев. Я ничего ему не ответил. Он приблизился почти вплотную. Заглянул мне прямо в глаза. — Что, нарушаем дисциплину, так что ли⁈ Команды разойтись не было! Вакулин стоял молча по правое плечо Лазарева. Растерянный Ковалев, который, тоже, видимо, не совсем понимал, что вообще происходит, — по левое. — Думаешь, самый умный, Селихов? — мерзко искривил губы Лазарев, — думаешь, можешь своевольничать⁈ — Гляньте на часы, товарищ старший лейтенант, — сказал я. — Чего? — насупился Лазарев, но все же машинально глянул. — Время наряды на границу готовить, а не стоять столбами, — ответил я холодно, — или как? Граница нынче сама себя будет охранять? Лазарев с кислым лицом поднял на меня глаза от часов. Лизнул высохшие губы. — Старший сержант Селихов, — проговорил он, — за мной. Сейчас мы поговорим про твою самодеятельность. В канцелярии было мрачновато. Царила какая-то неразбериха и кавардак. Столы офицеров, особенно Лазарева, были завалены какими-то бумажками, документами и книгами учета. Новый начальник заставы, видимо, разбирался, как обстоят дела на заставе. Когда я вошел в кабинет, то застыл посреди комнаты. Лазарев перебросился с Вакулиным настороженными взглядами, после чего новый замполит пошел к столу Пуганькова. Присел. Присел за свое место и Ковалев. Только тогда Лазарев вальяжно направился к своему месту. Медленно отодвинул стул. — Что-то я не понял, старший сержант Селихов, — начал он негромко, — а что это сейчас такое было? Он уселся на свое место и почти сразу откинулся на спинку стула. Сложил руки на животе, сплетя пальцы. — Мне тоже интересно, товарищ старший лейтенант, — не повел я и бровью. — Что это за нарушение устава вы сейчас устроили. Лазарев вздохнул. — Тебе, значит, старший сержант, лычки сержантские малы стали? Решил примерить лейтенантские? — Давайте не будем прикрываться лычками, погонами и прочей чепухой, — сказал я прямо. Лазарев напрягся. На лице его было властное, спокойное выражение. Сейчас оно сменилось на заинтересованное. Вакулин нахмурился, но ничего не сказал. А зам по бою Ковалев, видимо, до сих пор решительно не понимал, что происходит. — Мы оба знаем, на что была направлена эта ваша выходка, — сказал я. — Вот как? Выходка, значит? — Если вы закусили удила, то отыгрывайтесь только на мне. Посмотрим, как это у вас получится, — продолжил я. — Но остальных парней я трогать не позволю. Не позволю устраивать на заставе цирк. Лазарев хмыкнул. — Значит, вы считаете, что я устраиваю цирк? — усмехнулся Лазарев. — А как это еще назвать? — кивнул я дерзко. — Слушайте, Селихов, — Лазарев подался вперед и положил локти на стол. — Я — начальник заставы. Я не обязан отчитываться перед вами за все свои действия. Если я что-то делаю — уверяю вас, у этого действия есть глубокий смысл, который вы вряд ли поймете. — Не сомневаюсь, что смысл есть, — пожал я плечами, — да только никакой он не глубокий, а самый поверхностный. — Ишь какой умный, — хмыкнул Лазарев, — решил, что можешь в голову офицеру залезть? — Мне даже и залазить не надо, — покачал я головой. — И так все видно. Лазарев насупил брови. В канцелярии повисла тишина. — Ну что, давайте, применяйте свои санкции, — сказал я, — чего притихли, товарищ старший лейтенант? Я что, зря пришел? — Ну наглеж… — покачал головой Лазарев, — Ну наглеж… Да я… Он ничего не успел сказать. Не успел, потому что в дверь постучали. Стук оказался резким и напористым. — Ну, кто там еще⁈ Чего надо⁈ — раздраженно крикнул Лазарев. Дверь со скрипом приоткрылась, и в проеме появилось угрюмое лицо Нарыва. — Товарищ старший лейтенант. У нас к вам дело, — проговорил Нарыв недовольно. — Какое дело? Не видишь, занят я! — Срочное, — буркнул Нарыв, а потом распахнул дверь. В канцелярию тотчас же вошли пограничники. Было их не меньше пятнадцати, а может и двадцати человек. Все «старожилы». Пришли среди них и Вася Уткин, и Матузный, и Малюга, и Солодов, и много кто еще. Все сурово уставились на старшего лейтенанта Лазарева. Новый начальник заставы стал чернее тучи. Потом переглянулся с Вакулиным. — Товарищ старший лейтенант, — начал Нарыв, — мы недовольны тем, как вы сегодня поступили. Верно, братцы? Погранцы, все как один, загомонили: — Верно! — Да! — Нельзя так с личным составом! — Неуважительно это. — Вот! — Нарыв помрачнел еще сильнее, — слышите, что парни говорят? Неуважительно это. И мы не потерпим, чтоб с нами так обходились. Пока что говорим вам это по-хорошему. По-цивилизованному. — И Сашку… Вернее старшего сержанта Селихова отпустите! — выкрикнул Уткин. — Точно! — поддакнул Малюга, — он все сделал, как надо! — Ну! — Да! — Нечего его за просто так строить! Я хмыкнул. Отрадно было видеть, как погранцы в очередной раз сплотились перед общей бедой. Все же Шамабад, граница закалили их. Дали понять, что только вместе можно продержаться в этих суровых местах. — Вот значит как, — вздохнул Лазарев. — Значит что? Мятеж? — Вы себя слышите? — Я встал к остальным пограничникам. — Вы вообще понимаете, что вы творите? Видимо нет. Потому, раз не понимаете, товарищ старший лейтенант, то коллектив вас сам научит, как можно себя вести, а как нельзя. Со всех сторон снова полетели одобрительные выкрики погранцов. Лазарев сидел с каменным лицом. Лишь слегка прищуренный взгляд выдавал его эмоции. А вот Вакулин держался иначе. Я заметил, как он, сидящий в тени, едва заметно улыбается. И улыбка его тоже оказалась странной. Не было в ней ни злорадства, ни нахальства. Только какая-то странная удовлетворенность. Будто бы даже гордость. «Гордость за кого? За нас?» — подумал я, нахмурившись. Что-то во всем этом было не так: «заговорщики» сержанты, странное поведение начальника, слишком нахальное даже для «гаденькой мести», о которой я подумал сначала. А теперь еще и эта улыбка Вакулина. На Шамабаде что-то происходило. И я должен узнать что именно, и насколько это опасно для нас. — И как же личный состав меня «научит»? — хмыкнул Лазарев. Я уже хотел было ему ответить, но не успел. Все потому, что из-за своего стола резко поднялся зам по бою Ковалев. — Так все, — сказал он при этом, — это уже превращается в какой-то дурдом. Лазарев, скрипнув стулом, обернулся к замбою. Глянул на него и Вакулин. — Извините, товарищ старший сержант, но это уже переходит все границы, — сказал Ковалев. А потом вдруг, в абсолютной тишине, что повисла в кабинете, прошагал к нам и встал рядом с пограничниками. — Вы нарушили устав, товарищ старший лейтенант, — сказал Ковалев, заняв место рядом со мной, — и такого я стерпеть уже не могу. Глава 6 Лазарев прищурил глаза. Уставился на Ковалёва с настоящей, немой немощью во взгляде. — О каких это нарушениях устава вы говорите, товарищ лейтенант? — сказал Лазарев после недолгого молчания. — Можно ли узнать? — Коллективные наказания запрещены, — решительно ответил зам по бою Ковалёв, — а то, что вы устроили сегодня во дворе, видится мне именно таким наказанием. И мы с вами оба знаем за что. Пограничники, не на шутку удивлённые переходом Ковалёва на нашу сторону, затихли. Нарыв, что стоял рядом с ним, украдкой бросал на замбоя короткие взгляды. А для меня «бунт» Ковалёва не стал неожиданностью. Скорее — дополнительным аргументом в нашу пользу. Не скажу, что Ковалёв нравился кому-то на Шамабаде. Нет, это был сложный и достаточно закрытый человек, который никогда не переходил какую-то, самому себе выставленную границу в общении. На Шамабаде у него не было друзей. Только коллеги-офицеры и подчинённый личный состав. Он никогда не позволял себе сближаться с сослуживцами. И это казалось остальным, особенно бойцам, крайне странным. Самого Ковалёва считали на заставе нелюдимым. А ещё до ужаса вредным. Но кое-чего у него было не отнять — уважения к уставу. Ковалёв всегда чётко следовал правилам. Хотя иногда и понимал эти самые правила своеобразным образом. Потому я знал — случившееся сегодня между нами и Лазаревым совершенно противоречило внутренним убеждениям зама по бою. В жизни так иногда бывает, что сам не знаешь, когда получишь внезапного союзника, с которым только вчера у вас не было ничего общего. — И за что же мне наказывать личный состав, по-вашему? — спросил Лазарев. Ковалёв нахмурился. — Я бы на вашем месте не стал бы обсуждать подобное в присутствии солдат, — покачал головой Ковалёв, после того как недолго подумал над ответом. — Нет, мне очень интересно, что вы думаете, товарищ лейтенант, — настоял Лазарев, — давайте, скажите мне это в лицо. — Я бы на вашем месте, товарищ старший лейтенант, не стал бы усугублять ситуацию, — вклинился я. — Иначе вы рискуете растерять остатки вашего офицерского авторитета. — А ты, Селихов, рискуешь уехать на гауптвахту, — зло сказал Ковалёв, глянув на меня исподлобья. Пограничники всей гурьбой принялись возмущаться. Сначала они зарокотали, но когда Лазарев сказал: «Тихо! Тихо всем! Отставить разговоры!» — рокот перешёл в возмущённые возгласы. — Ну давайте, отправьте, — выступив вперёд и стараясь перекричать голоса парней, сказал я. — Посмотрим, как вы будете объясняться перед начальством после такого. — Может, — помрачнел Лазарев, — напомнить, что было, когда ты, Селихов, привёл меня сюда, на Шамабад, в наручниках? — Я жду, — невозмутимо сказал я, — прикажите арестовать меня прямо сейчас. Лазарев поджал губы. Внешне он казался совершенно спокойным, разве что во взгляде его поблёскивала раздражительность вперемешку со злостью. И тем не менее по лицу его, по тому, как нервно он крутил большими пальцами сплетённых рук мельницу, я понимал, что он раздумывает. Решает, как ему поступить. — Это будет произвол, — снова выступил вперёд Ковалёв, — если вы отправите старшего сержанта Селихова на гауптвахту — знайте, завтра же я подам рапорт о переводе на другое место службы. Я не стану служить там, где не уважают совсем никаких правил! «Вот как. А Ковалёв-то оказался смелым парнем, — подумал я, — принципиальным. Кажется, я начинаю его уважать». Ковалёв при этом глянул на меня. Решительный взгляд его тут же стал несколько растерянным. Он не выдержал смотреть мне в глаза и торопливо отвел их. Несколько замешкавшись, сказал: — Ничего личного, Селихов. Меня волнует только надлежащее исполнение правил. Ничего не сказав ему в ответ, я только хмыкнул. Зато обратился к Лазареву: — Не многовато ли происшествий для одного дня, а, товарищ старший лейтенант? И меня на губу, и рапорт от товарища замбоя. У начальства будут вопросы. Ни единая мышца не дрогнула на лице Лазарева. Только лишь большие пальцы продолжали торопливо мелькать в сплетённых у него на животе руках. А потом он внезапно вдохнул. — Ладно. Кажется, я погорячился. Такая его реакция, откровенно говоря, меня удивила. Я ожидал, что он, как настоящий баран, станет упираться до конца. Станет психовать, закатит истерику, но точно не включит заднюю. Даже пограничники принялись переглядываться в полнейшем недоумении. — П-правда? — округлил глаза Ковалёв. — Правда, — Лазарев медленно встал. — Товарищи пограничники, а также вы, товарищ лейтенант. Выражаю вам свои извинения. Признаю — погорячился. Первый опыт у меня в должности начальника заставы. Раньше только зампалитом служил. Так что вы понимаете, все допускают ошибки. Ну и я допустил. Потому впредь заверяю — такого больше не повторится. Нарыв, наблюдая за Лазаревым, даже приоткрыл рот. Его извинения стали для остальных погранцов обезоруживающими. Для меня — в высшей степени подозрительным. «Всё, что делается тут, на Шамабаде, будет служить благой цели» — вспомнились мне слова Тарана. Неужели и эта сумасбродная выходка тоже? И чего добился этот человек? Этот Лазарев? Какая у него была цель? Мерзкая месть? Тогда бы он пошёл до конца, а я и правда бы сидел на губе. И хотя это меня мало волновало, он бы повёл себя так, как и надлежит вести себя офицеру-самодуру — до последнего настаивать на собственной правоте, когда уже и самому очевидно, что попал впросак. Так чего он добился? Только одного — окончательно уронил собственный авторитет. Всё. И для меня это выглядело так, будто такой исход и был запланирован. Ну или Лазарев конченый идиот. Да только не походил он на идиота. А что бывает, когда командир роняет авторитет? Верно — подчинённые слушают его вполуха и ни во что не ставят… Интересно… Очень интересно… — Ну так что, товарищи пограничники, — Лазарев тем временем улыбнулся, как ни в чём не бывало, — конфликт исчерпан, а? Я переглянулся с Нарывом. Кажется, старший сержант совершенно не понимал, как себя вести в такой ситуации. Тогда я решил понаблюдать. Собрать дополнительные сведения, прежде чем делать однозначные выводы. А потому сказал: — Да. Исчерпан. * * * Когда дверь в канцелярию захлопнулась, в кабинете воцарилась тишина. Оба офицера прислушались. Из коридора, за дверью, всё ещё доносились звуки шагов многочисленных сапог и голоса пограничников. Только когда шум этот стих, Вакулин сказал Ковалёву, сидевшему на своём месте, как мышь под метлой: — Товарищ лейтенант, а вам не пора отпускать наряды на границу? Ковалёв очень устало глянул на Вакулина. Потом на Лазарева. Затем принял какую-то таблетку, глянул на часы и поднялся. — Вы правы. Пора. Товарищ старший лейтенант, разрешите идти? — Разрешаю, — ответил Лазарев не сразу. Вакулин едва заметно улыбнулся, но почти сразу задавил свою улыбку. Всё же его коллега отыгрывал мастерски. И неплохо изображал тяжёлую задумчивость. Всегда предельно формальный Ковалёв отдал честь и вышел из канцелярии. Они подождали ещё немного. А потом Вакулин встал и подошёл к окну. Закрыл форточку и закурил. — А неплохо ты сыграл, — сказал Вакулин негромко. — Я, признаться, думал, ты решишь и правда Селихова этого отправить на губу. — Зачем? — погодя немного, спокойно ответил Лазарев. — Я хотел просто узнать, действительно ли он таков, как о нём говорили. — Таков, — сдержанно улыбнулся Вакулин. — Таков, — кивнул Лазарев. — Да только замбой учудил. Уж я не ожидал, что он переметнётся. Хотя… Хотя тут нам тоже на руку. Офицеры немного помолчали. Вакулин закурил при закрытой форточке. Резкий запах табачного дыма тут же дотянулся до Лазарева. — Ну я ж просил… — обернулся тот хмуро. — А… — Лазарев затушил сигарету в банку из-под тушёнки, которая пепельницей стояла на подоконнике, — извиняй. Ты ж спортсмен. Лазарев снова отвернулся. Принялся смотреть что-то в документах. — Ловкий ход провернул, — снова сказал Вакулин, — и всё же, отправь мы Селихова на губу, могли бы дней на десять от него отделаться. Раз он и правда оказался такой деятельный, как нам говорили. — Не… Слишком много шума. А с Ковалёвым — ещё больше было бы. Действовать нужно спокойно и тихо. Чтобы всё выглядело естественно. Вакулин разулыбался. — Куда уж естественней? Ты вон на всю заставу опозорился. — Тем меньше придётся прилагать усилий, — кивнул Лазарев. — Бойцы сами всё сделают. — Согласен, — Вакулин отошёл от окна. Сел за стол и сделал задумчивое лицо. — Да только риск определённый остаётся. Видал, как они сплотились? Сознательные нам попались ребята. — Ты что, солдат не знаешь? — обернулся к нему Лазарев. — Чуть удел расслабить — и пошло-поехало. А эти ещё молодые. Говорю, всё будет по плану. — Центры кристаллизации, так сказать, у них имеются, — сказал Вакулин с лёгкой улыбкой. — Ты всё про Селихова, — тяжело вздохнул старлей. — Ну. Про кого ж ещё? — Имеются да. Но у меня… — Лазарев снова повернулся к столу и уставился в бумаги, — но у меня по нему другие мысли имеются. Он же всё-таки на службе. Рычаги, как его задвинуть, есть. — Ну что ж, — Вакулин откинулся на спинку стула, завёл руки за голову и даже прикрыл глаза, — раз есть, значит, будем считать, что разведка боем прошла успешно. — Успешно-то успешно, — задумался Лазарев, — да только знаешь что? — Что? — Есть у меня одна идея, как разобраться с этими «точками кристаллизации». * * * — Это что было-то? — спросил Малюга мрачно, — до сих пор в толк не возьму. Мы прошли в ворота системы, и Уткин принялся закрывать их за нашими спинами. Наряд закончился на рассвете. Похолодало. Скупые росы выпали на местную, не менее скупую растительность, и если идти по бровке пограничной тропы, сапоги быстро мокрели, а потом столь же быстро покрывались налипшей на влагу дорожной пылью. Мой наряд принялся медленно и устало подниматься от системы вверх, к заставе, которая уже виднелась впереди. — Что-что? — вздохнул Матузный, шедший рядом со мной, — взбрыкнул новенький. Решил, что ему тут всё можно. Но мы его быстро поставили на место. — И не кажется тебе, что больно шустро он согласился на место поставиться, — спросил Рахим Умурзаков — ефрейтор второго года службы из второго стрелкового отделения, — упирался-упирался как барашек. Крылья вот так раздвигал. Показывал всем, какой он важная птица. И тут на тебе. Лапы кверху. — А что ему ещё делать-то оставалось? — хмыкнул Матузный. — Мы ж его к стенке приперли! Если б упёрся рогом — так начальству пришлось бы подавать доклад, какого лешего у вас там, на заставе происходит. Что вы такое сделали, что один старший сержант на губе вдруг оказался, а замбой решил переводиться. Ему явно такого веселья в первую же неделю на новой должности не надо. — А зачем тогда расфуфыривать хвост? — задумчиво промычал Вася Уткин. — Да чёрт его поймёт… Чудак человек… — сказал Умурзаков. — Баран, а не человек. Вот что, — мерзковатым тоном сказал Матузный. — Как такого вообще допустили людьми руководить? — Ну и что нам с ним делать? — спросил Уткин угрюмо. — А что с ним ещё делать? Выжить его к чёртовой матери с Шамабада, чтобы неповадно было, — решительно сказал Матузный, а потом поправил ремень автомата. Обернулся к Уткину, который шёл последним. — Чтобы не думал, что может чудить, а ему всё с рук сойдёт! — И как же ты его выживешь? — спросил Умурзаков. — Не знаю, — пожал плечами Матузный, — это нужно как-то коллективно решать. Как-то все вместе. Надо, чтобы все собрались — кто второго года службы, кто постарше — ну и решили, что с Лазаревым делать. А то выходит: он тут свои порядки будет чинить, а мы его дурацким приказом подчиняться! Я вот вообще не согласен скакой-нибудь дрянью заниматься, если он чего удумает. — Фантазии, — буркнул Вася Уткин. — Да почему ж фантазии? — спросил Матузный раздражённо. — Я много с кем из парней разговаривал после вчерашнего. Много кто согласен. Я украдкой вздохнул. Видать, зреет на заставе «ядро» сопротивления новому начальству. Почувствовали свою силу после того, как Лазарев вчера дал задний ход. И слушая Матузного, мне вот какая мысль пришла в голову: если кто-то намеренно, с какими-то определёнными целями решил устроить раскол в коллективе заставы, у него это получилось. Всё больше и больше кусочков пазла складывалось у меня в голове. И теперь я подумал, что нужно бы не одному всё это в себе носить, а поделиться с доверенными людьми. Заручиться их помощью, чтобы до конца разгадать эту странную головоломку. — Вообще я думаю, что нужно этого «нового начальника заставы»… — Матузный по-учёному поднял руки, изобразив кавычки, — … прогнать. Но только по-хитрому, чтоб непонятно ему было, что мы против него настроились. А то он, этот Лазарев, злющий как пёс некормленный. Мало ли чего он ещё учудить может. Василий Уткин ничего не ответил Матузному. Только что-то забурчал себе под нос и отвернулся. Я тоже не спешил встревать в разговор. Думал, сопоставлял, пытался понять: если допустить, что раскол устроен офицерами намеренно, то с какой целью они это делают? Была у меня одна идея, додуманная по подсказкам Тарана, тем не менее рубить с плеча я не хотел. Нужно было получить хоть какие-то подтверждения моей версии. Подтверждения тому, что новое начальство заставы делает всё намеренно и с определёнными целями. А ещё окончательно исключить то обстоятельство, что Лазарев просто клинический идиот. Тогда я решил — буду наблюдать. Смотреть, какие ещё действия предпримет новый начальник заставы. Будут ли они подозрительными или просто походить на неумелое руководство. — А я с Матузным согласен, — сказал Умурзаков, по пути стараясь вытереть запылённый сапог о придорожный куст крапивы. — Я вот тоже считаю, что просто так сидеть нельзя. Что что-то надо предпринять. — А ты тоже с парнями это дело обсуждал? — спросил я. — Ну… Нет, — Умурзаков покачал головой. — Я слышал, что кто-то собирался в сушилке вчера, после отбоя. Это ж вы собирались, да? С этими словами он глянул на Матузного. — Так точно. Мы, — гордо кивнул он. — А чего ж нас с Сашей не позвали? — недовольно спросил Вася Уткин. Матузный вдруг удивлённо обернулся. Замялся на мгновение. — Ну… Как-то у нас всё было спонтанно. Если по-честному сказать — на эмоциях. Кто зашёл в сушилку, чтоб обо всём поговорить без посторонних ушей, те и стали решать, что да как делать. Я благоразумно не стал выспрашивать у остальных, кто именно был в сушилке и «решал» за всех остальных, что нам с Лазаревым делать. Вместо этого спросил Матузного: — И что же вы собрались делать? — А вот что: подлянки Лазареву чинить надо — вот и всё! Где-то набедокурить вроде как ненароком, где-то приказ не так уяснить… Ну а Лазарев — по нему сразу видать: человек-спичка, полыхнет, если ему что не так. Нету в нём терпения. Вот и выйдет, что он не выдержит напряжения, да сам уйдёт… Не справится, так сказать, с коллективом. — И что? — Вася Уткин удивлённо приподнял брови. — Вы что, с начальником заставы воевать собрались? А границу кто защищать будет? Это ж тогда прахом всё пойдёт! — Прахом всё пойдёт, — обернулся к нему Матузный, — если мы останемся с таким начзаставой тут на Шамабаде сидеть. Никакого житья, никакой службы! Он всё своими руками поломает, если будет и дальше такие номера выкидывать. Так не лучше ли первыми в бой пойти? Умурзакова такой напор Матузного, кажется, напугал. Он совсем притих. Вася Уткин шёл темнее тучи. Я молчал. Слушал, что же дальше будет вещать нам Матузный. А между тем он вещал очень интересные вещи: — Потерпим несколько месяцев… да и жертвы будут: кого-нибудь этот Лазарев точно «репрессирует». Но что делать? Или лучше, чтобы мы, а потом и наши новички до конца службы мучились? — А может, он сам уйдёт? — пробормотал Умурзаков неуверенно и обернулся к Матузному. — Нам ждать, пока Лазарев на заставе наиграется? — Матузный презрительно окинул Умурзакова взглядом. — Не, так не покатит. Терпеть его никто не хочет. А вообще, знаете что? Я хотел сегодня ещё наших собрать. Снова в сушилке после боевого расчета будем встречаться. Нам надо всем против Лазарева сплотиться, как вчера в канцелярии! Тогда ему точно путь на заставу заказан будет. Вдруг Матузный принялся на всех оглядываться: — Ну так что? Кто сегодня в сушилку со мной? Умурзаков, ты как? — Ну… пойду, наверное, — неуверенно промычал Умурзаков, снова вытирая сапог о мокрую траву. — А ты, Саша? Придешь? Я вздохнул, приказал: — Стой, парни. Перетереть надо. Бойцы остановились. Уткин нервно глянул на заставу, стены и строения которой уже виднелись впереди и вверху. Видимо, Вася опасался, что нас могут услышать. — Ты чего, Саша? — недоумённо спросил Матузный. — Думаю: глупости вы затеяли. — Это почему же? — Матузный нахмурился. — Потому что так вы только дисциплину пошатнете. Эффективность заставы упадёт. А Лазарева только злить будете. — В этом-то и штука! — оживился Матузный. — Пусть позлится как следует, плюнет да уйдёт! Я ничего не ответил пограничнику. Зато решил, что надо бы мне посмотреть на этих «заговорщиков». Послушать, что они говорят. Посмотреть, оценить, кто заводилы этого «заговора». А потом взять дело в свои руки. Направить недовольство в правильное русло. — А знаешь, я, пожалуй, приду, — улыбнулся я. Матузный с удивлением переглянулся с Умурзаковым. Лицо последнего выражало нерешительность. — Давай, — кивнул Матузный. — Все рады будут тебя в сушилке видеть. — Ну… — решился Уткин, — ну тогда я тоже приду. — О! Давай, Вася, — Матузный хлопнул по плечу Уткина, — чем больше народу, тем лучше! Мы двинулись дальше. До заставы оставалось метров сто, когда мы услышали далёкий рёв танкового двигателя и скрежет траков. Чем выше мы поднимались по тропе к заставе, тем громче был и рокот двигателя. — Танкисты разъездились? — мрачно спросил Матузный. — Сидели в окопах да на мосту не отсвечивали… А сейчас вдруг давай кататься туда-сюда? Странно это. Поднявшись на пригорок, мы увидели, что по гравийке, разминая её тяжёлыми траками, двигался Т-62 — тот самый, что долго стоял на правом фланге, прикрывая переправу через Пяндж. Танк медленно, словно огромный бронированный жук, полз по дороге. Из люка на полкорпуса торчал командир танка — старший сержант Фролов. Я выступил вперёд, оторвался от пограничников и бегом направился к танку. Стал махать Фролову. Тот, заметив меня, глянул вниз, в люк, что-то проговорил. Грохочущий и рокочущий, как железный монстр, танк замер на месте. — Здорово! — крикнул я, помахав ему рукой, — куда путь держите⁈ — Здорово, Сашка! — перекрикивая шум танкового двигателя, заорал Фролов. Потом, видимо, не расслышав меня, добавил: — Чего? — Едешь куда, говорю! — А! Так всё! К заставе! Командир взвода приказал! Сказал танки стягивать к Шамабаду! Послезавтра все! Уходим! Снимают усиление-то! Глава 7 — Ну вот, теперь еще и танкисты с заставы сматываются, — пробубнил Вася Уткин тихо, — сидели тут полгода, и вдруг внезапно все. Я не ответил ему сразу. Мы шли по темному коридору заставы. Завернув, стали спускаться по лестнице вниз, в подвал, где располагалась сушилка. Тем же вечером, после боевого расчета, мы с Уткиным направились на «сходку», куда приглашал нас Матузный. Признаюсь, мне было интересно. Интересно, кто же именно из пограничников решил устроить это тайное собрание. Я подозревал, что Лазарев намеренно разрешил пограничникам собраться в укромном месте и строить определенные планы. Не нужно семи пядей во лбу, чтобы разыскать и разогнать бойцов, устроивших в сушилке свою «партизанскую» штаб-квартиру. Если бы подобное случилось при Таране, уже через пять минут он, в компании Черепанова, пендалями выгонял бы погранцов вон из подвала. А потом устроил бы нам какой-нибудь марш-бросок в «условиях химической опасности». Да только Лазарев ничего подобного не делал. Даже не предпринимал. И чуйка подсказывала мне — это было нарочно. С утра, за день службы, я много думал обо всей этой ситуации. Сопоставлял все, что узнал. И что же мы имели? Два непонятных офицера без документов. Как потом говорил Таран, они «поторопились» осмотреть участок и поперлись на границу без разрешений начальника. Да еще они, эти офицеры, под определенным покровительством начальства отряда, раз уж их приказано было отпустить. Далее — постановка обоих на важные должности на заставе. Затем — провокация нового начальника, повлекшая за собой, по сути, раскол между личным составом и офицерами. А теперь еще и ослабление заставы посредством отзыва усиления. В эту же «кашу» приплетаем еще и «странных сержантов», держащихся особняком. Да и, если вспомнить, у них с офицерами нормальные отношения. Собрав все это в кучу, приправив намеками самого Тарана, я решил — Шамабад стал центром какой-то странной деятельности. Деятельности намеренной и, на первый взгляд, совершенно вредной. «Все, что не делается, все во благо» — этот смысл слов Тарана не покидал моей головы. Всегда держал я в уме те его слова. А еще тот странный набор терминов, что он мне выдал: ловушка, Шамабад, компас, камень, призрак, пересмешник. Тут мне все было очевидно — то что происходит, как-то связано с Призраками Пянджа и пересмешником. Вот только методы… Методы вызывали вопросы. — А ты что по этому поводу думаешь, а, Саша? — спросил меня Уткин, когда мы подошли к дверям сушилки. Его низковатый басок вырвал меня из размышлений. Я обернулся. — А что тут думать? Сейчас и посмотрим. С этими словами я постучал в дверь сушилки. Некоторое время ответа никакого не следовало. Потом суровый низкий голос, принадлежавший, по всей видимости, одному из наших радистов Максу Мухину, спросил: — Кто? — Ясень три, — ответил я нехитрым отзывом. Потом за дверью снова повисла тишина. Щелкнула щеколда. Дверь приоткрылась, и в проеме и правда появилось суровое лицо Мухина. — А, Сашка? А мы вас ждали. Кто там с тобой? Уткин. Так. Понятно. Ну проходите. Мухин распахнул дверь. Уставился на лестницу, чтобы посмотреть, нет ли за нами «хвоста». Ну точно, шпионский триллер какой-то, не иначе… Когда мы вошли, в сушилку уже набилось не меньше пятнадцати человек. Все они были молчаливыми и сосредоточенными. Почти все курили, и от этого под потолком сушилки висело дымное марево. Тяга вытяжки уже не справлялась. Впрочем, когда парни увидели, что мы «свои», то стали потихоньку возобновлять свой спор. В сушилке поднялся галдеж. — Никого больше не будет? — спросил тем временем Мухин. — Да не. Я больше никому и не говорил, — отозвался Матузный, сидевший в уголке. Парни расселись по низким лавкам у стен и будто бы разделились на три лагеря. В первом оказались Матузный, младший сержант Гамгадзе, тоже радист, ефрейтор Умурзаков, ну и сержант Мухин тоже к ним подсел. Эта пятерка расселась справа. Слева сидели четверо: Нарыв, Солодов, Алим Канджиев и Костя Филимонов. Последний был сержантом и встал на мою прошлую должность — должность старшего вожатого служебных собак. И эти две группки снова возобновили свой спор. А вот третья, наиболее многочисленная, — просто слушала их. Слушала молча и не перебивала. Я быстро смекнул, что тут происходит. Среди пограничников выделились две группы с разными убеждениями относительно происходящего и того, как стоит действовать. — Я говорю, нужно подляны! Подляны нужно! — говорил Матузный мерзковатым тоном. — Так и сживем с заставы эту падлу! — Какие подляны, акстись⁈ — возражал ему Нарыв. — Если уж противодействовать, то по закону! Нужно по линии политотдела идти. Написать жалобу, чтоб все как надо! — Да слить бензин с Шишиги, пускай побегает, поищет, — рассмеялся Умурзаков. — Ну, почти половина всего личного состава, — улыбнулся я, пока остальные спорили, — неплохо. — К нам потихоньку новые люди приходят, — похвастался Мухин. — Вот сегодня вы вдвоем пришли. Завтра, видать, еще кого притащим. Настроения у парней однозначные. Ну и мы не торопимся всех сразу вовлекать. Ну, чтоб Лазарев быстро нас не раскусил. «Кажется мне, он уже о вас догадывается, — подумал я, — да только с нами играет». — Ну, падайте, где место найдете, — сказал Мухин, а потом пошел к правой лавке, пихнул в плечо Умурзакова. Тот подвинулся. Дал Мухину место сесть. Мы с Уткиным потеснили парней. Уселись, куда пришлось. Я принялся и дальше слушать спор. Он, тем временем, становился все ожесточеннее, а голоса погранцов — громче. — Жалобы ваши ничего не дадут, Слава Генацвале, — покачал головой Гамгадзе, — ты что, не знаешь, как это бывает? — Ну и как же? — на выручку Нарыву пришел Костя Филимонов. — Долго, Костя, долго! — ответил ему Гамгадзе. — Вот, они так уже битый час, — шепнул мне Малюга, который явно не стремился вовлекаться в весь этот спор. — О чем спорят-то? — потянулся к нему Уткин. — Да о чем… — Малюга вздохнул. — Одни хотят саботировать приказы Лазарева. Другие — пойти по официальной линии, жалобы на него писать. — А ты что думаешь? — ухмыльнулся я Малюге. Тот вздохнул. — Да я не знаю… Мне что-то не то, не другое не по душе. Одно — мутное какое-то дело. Другое — бессмысленное. Так я считаю. — Ребята, — говорил тем временем Алим, стараясь пересилить всеобщий рокот, — вы же понимаете, как это непорядочно будет? Это ж вся служба, вся работа на заставе — псу под хвост. — Работа на заставе и так псу под хвост идет! — яростно ответил ему Матузный. — И так и будет, пока этот жлоб тут командует! Я слушал их спор недолго, а он, к слову, все не унимался и ходил по кругу. И в общем-то, показался мне бестолковым. Но кое-что интересное для себя я подметил — напор Матузного. Пусть остальные его «соратники» тоже отличались рвением, но он превосходил всех. Спорил яростнее остальных, кидался на любые аргументы, которые приводили Нарыв и его группка. — А тут таких много, — продолжал Малюга. — Каких? — спросил я с интересом. — Растерянных. Парни недовольны, но что делать — не знают. Я, вот, тоже не знаю. — Понятно, — сказал я, а потом хлопнул себя по бедрам и встал. Обратился к остальным: — Так, братцы, тихо. Спор, казалось, и не думал прекращаться. Пограничники так увлеклись, что совершенно меня не слышали. Тогда я закатил глаза и рявкнул: — Тихо, я говорю! Некоторые из спорщиков аж вздрогнули. Беспорядочный галдеж тут же затих. Я почувствовал на себе взгляды окружающих — заинтересованные, удивленные, а еще — недовольные. — Так, значит, с решением вы, как с Лазаревым быть, я смотрю, подкачали. — Как это, подкачали? — удивился Мухин. — Так. Не можете к общему знаменателю прийти. Тут со всех сторон, и от «саботажников», и от «официальщиков», как я окрестил для себя эти две группы, стали лететь недовольные выкрики. — А чем это тебе не нравится, чего мы предлагаем? — У тебя, Сашка, другие идеи есть? У меня вот нету! — Надо, все ж, жалобу. Так правильнее всего будет. — Послушайте, — поднял я две руки, но рокот остановился не сразу, — послушайте, я говорю. Тихо! Не сразу, но я все же смог утихомирить погранцов. — Значит, слушайте, — продолжил я, когда крики и рокот наконец стихли, — как известно: «критикуешь — предлагай». И я могу и покритиковать, и предложить. Ну как, готовы выслушать? Сначала несмело, но потом все активнее со всех сторон понеслись одобрительные выкрики: давай, мол, говори. — Значит, слушайте, что я думаю, — начал я. — С одной стороны, тут есть те, кто хочет дискредитировать Лазарева неподчинением. А также чинить мелкие неурядицы, чтоб подчеркнуть, что с обязанностями своими он справляется плохо. Так? — Так точно! — крикнул Матузный. — Ну. — Так и думаем! — Да только, — продолжил я, — только забываете вы, что в таком случае, можете подорвать боеспособность всей заставы. Способность ее выполнять свое прямое предназначение — охрану границы. — Так она и сейчас уже подорвана! — возмутился Матузный. — Уже все идет через хрен собачий! — Подорвана, говоришь? — улыбнулся я. — А ты что, в наряды не ходишь? Границу не меряешь шагами? Лазарев вторые сутки как начальник заставы, и по-твоему все прахом уже? «Саботажники» притихли. Принялись переглядываться. Вдруг Матузный снова подал голос: — Ну, может быть, еще не прахом, но скоро точно будет! — Обязательно будет, — согласился я, — если с Шишиги бензин слить, как тут кто-то предлагал, а тревожке надо будет на выезд. Умурзаков, предложивший слить бензин, стыдливо опустил глаза. — Ну вот! Саша дело говорит! — встал Нарыв. — Я ж говорю — надо жалобу написать! Надо по официальному каналу идти, чтоб все было как надо! Да, Саша? — По официальному, через полит отдел — долго, — покачал я головой. — А еще, неэффективно. Или все забыли, как Лазарева с Вакулиным сам начальник отряда покрывал? Нарыв удивленно округлил глаза. А потом медленно, аккуратно сел на место. В сушилке повисла тишина. Густая, душная, она душила, сдавливала горло. Все, кто тут был, уставились на меня. — И чего ж ты предлагаешь? — решился спросить Мухин. — А? Сашка? Я вздохнул, прочистил горло и офицерским тоном начал: — Подлянки — детский сад. Лазарев ждет этого. Это повод кого-то сгноить на губе или отправить на самый гиблый участок. Он выставит нас смутьянами перед отрядом. Мы потеряем моральное превосходство и единство. Пограничники слушали, не перебивая. Казалось, внимали каждому слову. Наученные армией, они подсознательно почувствовали лидера. А мне это и было нужно. — Да и второй вариант не лучше, — продолжал я. — Как я уже сказал, Давыдов уже покрыл Лазарева раз, когда мы их задержали. Да и политотдел — гиблое дело. Вакулин там теперь свой. Документ утонет, а Лазарев узнает и будет мстить нам точечно. В общем, это долго и ненадежно. Я сделал намеренную паузу. Обвел всех присутствующих взглядом. А потом заговорил: — Есть третий путь. Наблюдать. Фиксировать. Анализировать. Лазарев и Вакулин что-то затевают. Я думаю — это не просто вредный начальник. Нам нужно понять, чего именно они хотят добиться. Тогда мы ударим наверняка, зная их слабое место. А пока — внешне безупречная служба. Никаких глупостей. Помните: Шамабад — это мы. Не дадим им нас расколоть. Возьмем все в свои руки. Ведь мы не мелкие хулиганы. Мы не жалобщики и сутяжники. Мы — пограничники. Так давайте и действовать, как пограничники. Погранцы молчали. Смотрели на меня широко раскрыв глаза. Все сработало, как я и ожидал. Оставалось сделать последний шаг: — И сейчас я расскажу вам, братцы, — продолжил я, — как мы с вами будем действовать. «Совещание» в сушилке закончилось через пятнадцать минут после моего прихода. Пограничники, по одному, по двое, принялись расходиться. Ну, чтобы внимания не привлекать. Когда мы с Уткиным, Нарывом и Канджиевым поднимались по лестнице, нас вдруг догнал Матузный. — Слушай, Саша, — начал он с улыбкой, — ну ты, конечно, дал. Я знал, что ты балакать умеешь как надо. Но речь ты толкнул такую, что любой депутат на партсобрании позавидует. Алим с Нарывом переглянулись. Вася вопросительно приподнял бровь. Я молчал. — Слушай, а что делать-то будем, когда… — Матузный заговорщически втянул голову в плечи и зыркнул на выход в коридор. Продолжил: — Когда соберем информацию? — А вот когда соберем, — сказал я, — тогда и решим. Матузный задумался. Покивал. — Разумно. Ну лады. Давайте, пойду я, пока Черепанов не просек, что мы тут кучкуемся. Да и наряд у меня скоро. Так что — бывайте! Когда Матузный обогнал нас и исчез в коридоре, я притормозил остальных: — Братцы. Есть дело. Все трое: Алим, Уткин и Нарыв переглянулись. Потом с интересом и некоторым замешательством уставились на меня. — Слушайте сюда, — я приблизился, положил Уткину и Нарыву руки на плечи. Тогда все вчетвером мы образовали кружок. — Надо бы нам кое за кем тоже проследить. — За кем это? — удивился Уткин. — А вот слушай, — я обернулся, глянул, не идет ли кто следом. Никто не шел. — Сейчас все расскажу… — Значит, что мы имеем? — сказал я и глянул сначала на Матузного, а потом на Нарыва. — Давайте сложим все, что мы узнали. С момента того самого нашего «совещания» в сушилке прошло семь дней. На протяжении этого времени пограничники больше не собирались. Только несли службу. И стоит отдать должное — несли справно. Хотя и условия этой службы существенно изменились. Сегодня, после боевого расчета, я все же позвал парней в сушилку. Но позвал далеко не всех. Нас было шесть человек. Кроме меня пришли еще Нарыв, Матузный, Уткин, Канджиев и Малюга. — Саша, а ты ж говорил, что что-то придумал, а? — спросил Матузный нетерпеливо. — Сказал… — Придумал. Но не гони коней, — покачал я головой, а потом подался вперед, оперся о свои колени. Остальные уселись на лавку рядом или передо мной. Слушали. Ждали. — Значит, перво-наперво — наряды, — начал я. — Последние четыре дня почти по всему участку мы больше чем в двоем не ходим. Укрупненных нарядов на границу почти не отпускают. — Но они ж все-таки бывают, не? — удивленно округлил глаза Матузный. — Бывают, — кивнул Канджиев. — Я, как ты, Саша, и просил, старался запомнить, кто укрупненными нарядами в последнее время ходил. И куда ходил. У меня вот… Оберегая заживающую руку в гипсе, Алим привстал, достал свернутый тетрадный лист. Стал с трудом его разворачивать, показывая остальным свой корявенький почерк. — Так, — начал он. — Вчера укрупненный был на правом фланге. Ушли вчетвером. Старшим был Барсуков. Позавчера — Левый фланг у красных камней. Пять человек, рабочая группа, их комнех наш новый вел. — Под предлогом проверки системы, — вспомнил я. — Да только они с собой групповое оружие брали. Пулемет. Точно не рабочая группа — а настоящая засада. — Да и проблем с системой в тех местах не было, — сказал Нарыв, — все девять сработок отработали нормально. Я был на пяти. — И до этого, в среду, — продолжал Алим, вчитываясь в свои записи, — у Белой скалы снова укрупненный. Снова Барсуков старшим ходил. Брали пулемет. — А! В субботу еще засада была! — вспомнил Нарыв. — Укрупненная. Черепанов вел, но Барсукова все равно в наряд засунули. И застава — вхолостую. Я задумался. Забавно, но меня в последнее время ставили на участки подальше: то у моста часовым, то у Угры дозором ходить. На два дня уходили мы на Бидо конными. Вчетвером. Все было ясно — Лазарев старается держать меня подальше. Чтоб не отсвечивал. — Видите закономерность? — спросил я. — Да, — кивнул Нарыв сурово. — Почти по всему участку ослабили наряды. Но вокруг определенных мест — у Белой скалы и Красных камней — наряды укрупненные. Еще у Волчьего камня усиленным ходят. — Я был в трех таких, — сказал Малюга, — во всех нам предписали передвигаться строго с соблюдением маскировки. — Угу… — покивал я. — Почти везде надзор за границей оставили, но именно в этих местах шуруют как надо. Так… У меня уже были определенные мысли относительно того, что же происходит на заставе. И я почти уверен — мысли эти верные. Лазарев с Вакулиным пришли на заставу не просто так. Они ждут здесь Призраков Пянджа. Ждут, потому что, как мне рассказывал Марджара на Бидо, призраки считают, что капсула, которую спрятал когда-то в Бане Абади, все еще тут, на Шамабаде. Вот только… Вот только остается вопрос — зачем ослаблять всю охрану границы? Зачем идти на такой рискованный шаг и ставить под удар и без того рискующих пограничников? Ведь «Призраки» и сами прекрасно лезут на нашу территорию. Мы уже пресекли два их проникновения. И я думаю — будут еще. В общем и целом — методы офицеров казались мне неправильными. Рискованными. Но к этому моменту я ясно понимал — раз они считают именно такие методы оправданными, значит, тому есть причина. И теперь я должен ее узнать. Ведь рисковать парнями, рисковать Шамабадом только потому, что кто-то решил пойти по легкому пути такой ценой, я не могу. И не стану. Ну ничего. У меня был план, как можно привлечь внимание Лазарева и Вакулина. Как получить рычаг давления против них. — Ну, хорошо, узнали мы, как они работают, — сказал Матузный, — ничего хорошего. Ослабление по всему участку. А теперь что? Как работать будем? Какая у тебя идея, Саша, и зачем мы время тянули? — Идея простая, — пожал я плечами. — Дискредитация. Малюга с Нарывом и Алимом изобразили удивление. Переглянулись. Вася сидел напротив меня с каменным лицом. — Дискредитация? — спросил Нарыв. — Это как? — Смотрите, — начал я, — завтра в четыре утра мне в дозор, на правый фланг. Идем вдвоем с Петренко. В тех местах брод. Пярдж можно перейти совсем легко. План такой — мы с Петренко организуем ложную сработку. Стрельбой и ракетой имитируем нападение на наряд. Все слушали внимательно. Только Малюга с Матузным переглянулись. — Дальше — бой и ранение. Все будет выглядеть так, будто на наряд напали душманы. Наряд принял бой, но один из бойцов потерял боеспособность. — Значит… — Нарыв нахмурился, — ты хочешь таким образом сделать вид что… — Что методы, которыми работает Лазарев, опасны и неэффективны. Что он непонятно по какой причине ослабил наряды на границе, тем самым усилив риск нападения со стороны духов. — Если все получится, — Матузный разулыбался, — будет скандал! Начальник заставы ослабил охрану, и тут на тебе! Сразу весь отряд на ушах будет! — Да, — я кивнул. — Мы привлечем к себе внимание. А потом… Глянув на Нарыва, я продолжил: — А потом уже можно и коллективную жалобу на него подать. Подать всем личным составом. Тут уж в отряде никто не отвертится. Придется принимать меры. — Гениально… — Матузный аж расцвел. Я строго глянул на Уткина. Тот вспохватился. — А… А что ты говорил про ранение? — спросил он. — Ранение должно быть настоящим, — улыбнулся я, — и убедительным. Возможно, даже тяжелым. — Самострел? — нахмурился Матузный. — Если Артем не согласится стрелять, то да, — кивнул я. — Придется мне себя подстреливать. Все, кроме Уткина и Матузного, нахмурились. Последний просто сиял от какого-то странного возбуждения. — У меня после операции с каскадовцами осталось три трофейных патрона. От китайских Тип 56, что с наших АК слизаны. Кустарного производства. И пулю, и гильзу на экспертизе от советской легко отличат. — Вроде как душманы, — покивал Матузный. — Верно, — я притворно вздохнул, — братцы. Я почему вас собрал? Когда все проверну — из строя меня выбьет на некоторое время. А вы — самые надежные парни для меня. Только вам я могу доверить дальше всю эту ситуацию развивать. Именно на ваши плечи упадет ответственность за то, снимут наше новое начальство или нет. Все пограничники молчали. Все, кроме Матузного. Тот поторопился ответить: — Справимся, Саша. Можешь на нас рассчитывать. — Я знаю, — улыбнулся я, заглянув Матузному в глаза. — И последнее, пока что о нашей задумке никому. Ясно? Мы — могила. — Ясно! — кивнул Матузный решительно. — Ну, ясно, — промычал Уткин. — Ясно. А куда ж деваться? — вздохнул Нарыв. Малюга промолчал. Только кивнул. — Ну и хорошо, — сказал я с улыбкой. — Ну лады. Пойдемте. Тебе ж, Слава, скоро в наряд? — Через двадцать минут, — сказал Нарыв. Пограничники по одному, по двое принялись выходить из сушилки. Мы с Уткиным остались вдвоем, последними. — Ну, пойдем теперь мы, — сказал я с улыбкой, — Черепанов теперь за нас. Гонять не будет за сборище. Но если Вакулин или Ковалев увидят — будут вопросы. — Пойдем, — вздохнул Вася. Когда мы отправились на выход, Вася, шедший за моей спиной, вдруг окликнул меня: — Саш? — М-м-м? — я обернулся. — Думаешь… Получится? — Получится, Вася. Обязательно получится. Ночью я проснулся от того, что в коридоре, тянувшемся между нашими комнатками, зажегся свет. Затем в нем раздались звуки тяжелых офицерских шагов. Когда суровые тени появились в проеме комнатки, то свет зажегся и у нас. Остальные пограничники, кто жил здесь вместе со мной, сонно завертелись, закряхтели. Кто-то принялся разлеплять глаза. — Старший сержант Селихов, — сказал Лазарев на удивление холодным голосом, которого раньше за ним не замечалось. — Встать. Я уставился в проем. Их было пятеро. Лазарев стоял первым. По правое и левое плечо у него застыли Вакулин и совершенно растерянный Ковалев. А за ними, уже в коридоре, я смог разглядеть лица Соколова и Барсукова. — Я сказал, встать, — повторил Лазарев почти безэмоционально. От его голоса аж повскакивали остальные пограничники. Матузный зашевелился, поднялся на своей кровати. Подорвался и Гамгадзе. Солодов принялся сонно тереть глаза. Я медленно стянул с себя одеяло. Нарочито неторопливо встал и даже не стал принимать стойку «смирно». Только заглянул в глаза Лазареву. Тот приблизился. — Значит, решили устроить провокацию на границе, да, Селихов? — сказал он сурово, глядя мне в глаза. Взгляд Лазарева изменился. Казалось, будто на меня смотрел другой человек. В глазах его не было больше злобы. Только усталая раздраженность. Это меня не удивило. — Чего молчите? — спросил он. — А чего мне говорить? Лазарев нахмурился. Подался ко мне и проговорил тихо: — Меня о тебе предупреждали, но я даже и не думал, что ты станешь такой занозой в заднице. Я не ответил. Тогда Лазарев вздохнул. — Ты даже не знаешь, куда лезешь, Селихов. Молчишь? Ну ладно. Тебе же хуже, — Лазарев отстранился, а потом громко сказал: — Старший сержант Селихов. Вы арестованы. «Попался, — подумал я с ухмылкой, — ты попался, сукин сын». Глава 8 — Сержант Барсуков, — сказал Лазарев холодно, — наденьте на Селихова наручники. Барсуков, всё такой же прямой, как обычно, вышел вперёд. В руках у него были наручники. Он приблизился. Я совершенно спокойно протянул Барсукову руки. Сержант наградил меня хмурым взглядом. Несколько мгновений мне казалось, что он что-то скажет. Но Барсуков не сказал. Просто защёлкнул браслеты у меня на запястьях. — Обыскать его спальное место, — бросил Лазарев. Барсуков с Соколовым принялись шариться у меня по тумбочке. Они доставали и высыпали прямо на пол полупустые ящики. Шарились в высыпанной из них солдатской бытовой мелочи. — Ничего нет, товарищ старший лейтенант, — сидя на корточках, поднял голову Барсуков. — Проверьте кровать. Тогда они стали выворачивать мою кровать: разодрали пододеяльник и одеяло. Разорвали подушку. Вверх дном перевернули матрас. И ничего не нашли. Лазарев приблизился. Прищурил глаза. — Где патроны? — Где и должны быть, — пожал я плечами. — В оружейной. — Не притворяйся идиотом. Где патроны, которые ты хотел использовать в своей провокации? — Какие патроны? — хмыкнул я. Лазарев обернулся к сержантам, замершим за его спиной. — Растолкайте Петренко. Обыскать и его тоже. — Есть. — Есть. Соколов с Барсуковым вышли из нашей комнатки. Остальные солдаты недоумённо таращились на всё происходящее. Сонно переглядывались. Некоторые бойцы из других комнаток, разбуженные шумом и голосами, пытались заглядывать к нам в комнату. Их гонял Вакулин: — Вернуться на свои места! Тут вам нечего смотреть! Нечего, я сказал! — Ты не отвертишься, — покачал головой Лазарев, — не отвертишься, Селихов. Я знаю о твоих гаденьких планах. Ты… — Я не сомневаюсь, что вы знаете, товарищ старший лейтенант, — у вас очень внимательный информатор. Говоря это, я глянул на Матузного. Тот всё ещё казался сонным, но когда услышал мои слова, любой сон как ветром сдуло с его лица. Матузный побледнел. Несмотря на ночную прохладу, которой тянуло из открытой форточки, у него на лбу выступила испарина. Лазарев нахмурился. Он понял, что я всё знаю. — Плохие у вас методы, товарищ старший лейтенант. Если вы, конечно, старший лейтенант, — ухмыльнулся я. — Неуважаемые в солдатской среде. У нас не любят, когда шестёрок к личному составу подставляют. — Я тебя на губе сгною, — проговорил Лазарев беззлобно, но жёстко, — уж не переживай, найдём, под какую статью тебя подвести… Я пожал плечами. — Находите. — Двести сорок девятая УК РСФСР. Уклонение от воинской службы путём членовредительства или иным способом. От трёх до семи лет… — Теперь нотки в голосе Лазарева приняли угрожающий оттенок. — Все-то вы знаете, товарищ старший лейтенант, — я даже улыбнулся, — а главное — всё можете узнать. И друзей себе быстро находите. Да, Матузный? Ты как? Сдружился с Иваном Петровичем? Матузный аж побледнел. — Саша, да ты чего? Ты чего такое несёшь?.. — Ты чё, думал, мы не знаем, что ты на нас стучишь? — раздался вдруг злой голос Малюги из коридора. — Знаем! Всё знаем! Я думал, ты мне друг, Матузный, а ты падлой оказался! — Молчать, рядовой, — обернулся к нему Вакулин. — Падлой и крысой! Когда сержанты привели к нам перепуганного Артёма Петренко, Вакулин бросил им, указывая на Малюгу: — Уберите его отсюда. Соколов схватил Малюгу под локоть. — Пошли. — Руку уберите, товарищ сержант! — Пошли, говорю. — Не трожьте! Сам пойду! — Никого не подпускать! — распорядился Лазарев. — Всех держать в комнатах! Он обернулся к Петренко. Спросил у Барсукова: — Нашли? — Никак нет. У него тоже пусто. Тогда Лазарев спросил Петренко: — Рядовой Петренко, где патроны? — К-какие патроны? У меня ничего нет… Я всё сдаю… — Трофейные. Под китайский автомат типа пятьдесят шесть, которые тебе Селихов передал. Петренко удивлённо округлил глаза. — Я… Никто ничего мне не передавал! Да я… Я… — Нет у него никаких патронов, — сказал я холодно. Офицеры и сержанты, все как один, уставились на меня. — И ничего он не знает. Потому что я ему ничего не говорил ни о каких провокациях. Лазарев нахмурился. Вакулин тем временем подошёл к Петренко, положил ему руку на плечо и подался к нему так близко, что казалось, он вот-вот что-то скажет рядовому на ухо. — Старший сержант Селихов планировал провокацию с целью очернения офицеров нашей заставы. Планировал её сегодня утром, когда отправится в наряд на границу. Ты идёшь с ним. Вы собирались осуществить ложную сработку и имитировать перестрелку. В ходе этого ты должен был, по приказу Селихова, не смертельно его ранить из твоего оружия. Для стрельбы использовать трофейные патроны, которые передал тебе Селихов. Так? На лице Петренко отразился настоящий ужас. Глаза заблестели. Он торопливо покачал головой. — Нет… Нет, товарищ лейтенант. Я… Я в первый раз всё это слышу. В первый раз! Клянусь! Вакулин стал чернее тучи. Приблизившись к Лазареву, быстро что-то сказал тому на ухо. Старший лейтенант стал угрюмым, как могильная плита. Потом зыркнул на меня очень колким взглядом. — Он ничего не знает, — сказал я. — Потому что никакой провокации я делать не планировал. И история про патроны — тоже ложь. Зато ваша шестёрка её легко проглотила. Да, Матузный? Матузный трижды переменился в лице. — Саша… — Не нужно оправдываться, — сказал я. — Что сделано, то сделано. Я слежу за тобой с самого начала. Ещё с самой первой сходки. Очень уж мне показалось твоё рвение странным. Ты всегда трижды подумаешь, чтобы жопу поднять. А то вдруг проблемы. А тут — первым в пекло. Да ещё и остальных подстрекал, как надо. Разве не так? Матузный сглотнул. Умоляющим взглядом посмотрел на Лазарева. Тот с отвращением отвернулся. — Но знаешь, что мне все-таки интересно? — глянул я на Матузного. — Чего они тебе такого пообещали, что ты решил своих продать? Ты ж с нами весной за Шамабад стоял. С нами жизнью рисковал. А тут в шестёрки так легко подался. Остальные погранцы, что были в моей комнате, стали недоумённо поглядывать на Матузного. Тот это заметил. На глазах у него навернулись слёзы. — Саша… Да я… Да я никогда… — Только пятеро знали о моём маленьком плане — пустить дезинформацию, — продолжал я. — Знал я, Нарыв, Малюга, Вася Уткин и Алим Канджиев. Надо было мне тебя, понимашь ли, проверить. А не ошибаюсь ли я. Не ошибся ли Алим, когда видел, как ты под камень у генераторной записочки прячешь, а товарищ лейтенант… Я кивнул на Вакулина. — … по ночам их украдкой подбирает. Остальные погранцы стали осуждающе посматривать на Матузного. Тот утёр слёзы. — Саша… Да я бы никогда… — Всем выйти, — скомандовал Лазарев и обернулся к Соколову. — Матузного изолировать. Погранцы принялись медленно подниматься с коек и один за одним уходить из комнатки. — Пойдём, — Соколов подошёл к Матузному. — Пойдём, говорю. — Саша… Я… — глотая слова, пытался говорить Матузный. — Я не хотел… Просто… Я ничего ему не ответил. Только проводил холодным взглядом. — Товарищ старший лейтенант, — начал наконец Ковалев, когда, кроме меня в комнате не осталось других солдат. — Вы можете объяснить мне, что происходит? О чём говорит Селихов? Что… что вообще творится?.. Лазарев обернулся. Подошёл к Ковалеву почти вплотную. — Нет. Не могу, товарищ лейтенант. Ковалев сначала удивлённо вытянул лицо. А потом оно сделалось таким кислым, что я такого выражения у замбоя ещё ни разу не видел. — Это какое-то самоуправство. Какой-то бардак, — выдохнул он. — Я доложу в отряд. Немедленно напишу рапорт. — Пишите что хотите, — бросил Лазарев, будто бы потеряв к Ковалеву интерес. Замбой снял фуражку. Платком вытер лоб, а потом двинулся на выход. Однако застыл у проёма, потому что на пути его оказался Вакулин. — Дайте пройти. Вакулин молчал. — Я сказал, дайте пройти. Замполит наградил Ковалева ледяным взглядом. А потом пропустил. Зам по бою обернулся. Глянул сначала на Лазарева, а потом на меня. Взгляд его был суровым, но полным непонимания. Только тогда замбой вышел из комнаты. Тут в комнатку заглянул старшина Черепанов. На лице его возникло настоящее изумление, когда он увидел меня в наручниках. — Вам есть что сказать, товарищ прапорщик? — спросил у него Вакулин безэмоционально. — Что тут творится? Почему Селихов в наручниках? — Это не ваше дело, — несколько надменно проговорил Вакулин. — Нет, товарищ лейтенант, — покачал Черепанов головой. — Это моё дело. Извините, я требую объяснений. — Объяснений не будет, — сказал Лазарев. — Вы свободны. — Это какое-то самоуправство! — возразил Черепанов. — Вы… — Вы свободны, — с нажимом сказал Лазарев. — Идите, товарищ прапорщик, — сказал я. — Не встревайте. Вам всё равно никто ничего не ответит. Не ответит, потому что товарищи офицеры прямо сейчас находятся в полнейшей растерянности. Они рассчитывали, что у них появился повод от меня избавиться, но серьёзно прокололись. Черепанов хмуро глянул на меня. Потом, под взглядом Вакулина, всё же ушёл. — Теперь все видят, кто вы есть на самом деле, Иван Петрович, — сказал я. — Вся застава этой ночью поймёт, что вы не тот, за кого себя выдаёте. Что вы чужой. Возможно, даже не пограничник. Лазарев молчал. Вакулин тоже. Сержанты застыли в абсолютном безмолвии. — Одевайтесь, — сказал Лазарев. — Товарищ старший сержант. Вы всё ещё арестованы. — На каком основании? — я хмыкнул. — В чём меня обвиняют? Заговор, который вы тут упорно развенчивали — оказался фикцией. Я намеренно погасил его и поддерживал дисциплину. Занял погранцов делом — они наблюдали за вашими действиями на Шамабаде. Наблюдали пристально и чётко. И делали выводы. — Одевайтесь. Вы всё ещё арестованы, — словно робот, повторил Лазарев. Я хмыкнул. Глянул на Барсукова. — Подайте-ка мне галифе, товарищ сержант. А то в наручниках неудобно. Когда под конвоем из сержантов меня доставили в канцелярию, там сидел Ковалев. Сидел и писал рапорт. Отпустив Барсукова с Соколовым, Лазарев бросил замбою: — Вы свободны, товарищ лейтенант. Идите к себе. Замбой, невозмутимо писавший что-то на тетрадном листе, поднял на офицеров суровые глаза. Потом глянул на меня. Я, одетый в галифе, сапоги и майку, держался совершенно непринуждённо. — Вы свободны, — повторил Лазарев. Ковалев шумно встал. — Допишу у себя. Завтра в отряде узнают, что тут происходит… С этими словами он быстро вышел из канцелярии. Вакулин закрыл за ним дверь. Щёлкнул щеколдой. Мы остались втроём. — Думаешь, самый умный, да? — сказал Лазарев хмуро. — Я думаю, что вы заигрались. И проиграли, — сказал я. — Ты поставил всю операцию под удар, — покачал головой Вакулин. — В гробу я видал такие операции, — ответил я холодным тоном. Лейтенанты переглянулись. Лазарев вздохнул. — М-да… Не думал я, что с тобой будет так тяжело. — протянул Лазарев. В канцелярии повисла тишина. Тут было темно. Лишь настольная лампа на столе Ковалева едва разгоняла тьму, окрасив всё вокруг очень тусклым желтоватым светом. За окном тихо шумел ночной летний ветерок. Лазарев приблизился. Сунул руку в карман. Некоторое время мы просто сверлили друг друга взглядами. А потом старлей достал из кармана ключик. — Руки, — сказал он. — Дай, сниму с тебя браслеты. Глава 9 Ключик щёлкнул в личинке замка наручников, и Лазарев снял с меня правый браслет. Потом так же и левый. Я тут же скрестил руки на груди и оперся о стол начальника заставы. Посмотрел на обоих офицеров. — Это вы, конечно, поторопились, — улыбнулся я, — я предполагал, что может получиться так, как получилось. Но всё же мне казалось, что вы в первую очередь попытаетесь провернуть всё по-тихой. Вызвать меня на разговор, например. Лазарев молчал и стоял по стойке смирно, словно был на параде. За его спиной, чуть поодаль, глядел на меня Вакулин. Лица обоих лейтенантов ничего не выражали. Из-за игры светотени походили они на какие-то деревянные истуканы, искусно вырезанные из податливой древесины. — Если вы сняли с меня наручники, — продолжил я, немного погодя, — значит, всё же неплохо понимаете, в какой ситуации оказались. А раз уж притащили меня сюда, значит, хотите что-то сказать. Лазарев молча подошёл к стенке и взял стул. Поставил его прямо передо мной. — Ты давай, присаживайся, Саша. Видимо, надо поговорить. Внезапно в дверь грохнуло. Грохнуло так, что спокойный внешне Вакулин аж встрепенулся. Резко повернулся к двери. Туда глянул и Лазарев. — Зараза… — протянул он сквозь сжатые зубы. Грохнуло ещё раз. — Открывайте! — закричали из-за двери, и я узнал голос Черепанова. — Это беззаконие! Открывайте, кому сказано! А то дверь вынесем! Из-за двери, вперемежку с новым раскатом грохота, донеслись возбуждённые крики пограничников. — Ну вот. Вы добились настоящего бунта своими действиями, — хмыкнул я. — Что теперь будете делать? Вакулин подошёл к двери. Открывать её он не спешил, а только закричал: — Товарищи пограничники! Прошу вас, разойдитесь! Нет повода для таких радикальных действий! Ответом лейтенанту стал новый удар в дверь. Да такой, что задрожал косяк, а щеколда дзынькнула. Снаружи понеслась матерная брань, а ещё возгласы недовольных солдат: — Какие мы тебе товарищи, зараза! — Ну! — Точно! — Отпустите Сашку немедленно! — Да! Он ни в чём не виноват! — Это вы какую-то мутную игру затеяли! — Прошу вас, сохраняйте спокойствие, — не оставлял попыток Вакулин. — Мы освободили товарища Селихова руки и ведём с ним переговоры. Вы… — Закрой хайло! — Отпускай Селихова! А то мы сейчас свяжемся с отрядом и доложим о ваших вредительских действиях! — заорал Черепанов. — О действиях доложим, а вас — приложим! — рассмеялся какой-то шутник за дверью. Ну что ж. Этого следовало ожидать. Как я уже говорил, я рассматривал два развития событий. Первым было такое: я ожидал, что за мной по-тихому придут ночью. Что Лазарев вызовет меня к себе на разговор. Казалось мне, что такой исход в большей степени вероятен. Тем не менее лейтенанты пошли по иному пути. Более решительному, но и более рискованному. Я понимал, что может начаться, если они попытаются просто ввалиться ко мне ночью и арестовать. Это вызовет резкое недовольство у солдат. Солдат, которые мне доверились. И если они не «выразят своё неуважение» к офицерам сразу, то сделают это, когда осознают, что же творится. Значит, уже осознали. Казалось мне, что ни Лазарев, ни Вакулин не решатся на такие рискованные действия. Тем не менее решились. Почему? Вот это главный вопрос. — Товарищи… — попытался снова успокоить их Вакулин, но его прервал Лазарев. Он сам подошёл к двери и крикнул: — Разойтись немедленно! Вы даже не представляете, во что ввязываетесь! Какие последствия могут быть у ваших действий! Безопасность Селихова гарантируем! — Иди к чёртовой бабушке, контра! — раздался крик Нарыва. Затем снова грохнуло в дверь. Теперь с потолка даже посыпалась штукатурка. — Мы вас оттуда сейчас выковырим! Немедленно отпустите старшего сержанта Селихова! — крикнул Черепанов. — Вы удерживаете его там незаконно! Арест — незаконен! Только в этом случае мы будем вести с вами какие бы то ни было переговоры. Иначе — штурм, вот что! — Видишь? — обернулся ко мне Лазарев. — Видишь, что ты натворил своей выходкой? Солдатня взбесилась! — Взбесилась? — Я хмыкнул. — Да они с вами ещё вежливо разговаривают. Стучат вот… воспитанно. А могли бы уже вооружённые в окна залезть. Это не проблема. Оба лейтенанта застыли без движения. Оба уставились прямо на меня. — На Шамабаде нет солдатни, — похолодел я голосом, — только люди, только солдаты. И эти солдаты недовольны. А ещё — они дают вам шанс. Рекомендую им воспользоваться. Лазарев не выдержал первым. Он немного помолчал, а потом сухо сплюнул и выматерился. Холодным, странно хрипловатым голосом заговорил: — Это срыв операции, Селихов. Это крах. По твоей милости всё пошло к чёрту. И в этом виновен только ты! — Операция, значит… — я хмыкнул, но не договорил, потому что снова грохнуло в дверь. — Открывайте! — закричал Черепанов с той стороны. — Иначе сейчас будем входить по-настоящему! Я считаю до пяти! Лейтенанты переглянулись. Потом Лазарев вдруг глянул на сейф начальника заставы. — Я бы не советовал вам браться за оружие, — покачал я головой. — Так вы только всё усугубите. Шамабад в этом году уже трагедий натерпелся. Хватит. — Раз! — раздался громогласный голос Черепанова из-за двери. — Ты всё похерил, Селихов, — покачал головой Лазарев. — Теперь уже всё равно. — Вам даже всё равно на ваши жизни? — спросил я. Офицеры замешкались. Лазарев больше ничего не сказал. В глазах обоих совсем на мгновение блеснули нерешительность… а ещё страх. — Не всё равно. Я вижу. — Два! — вёл свой отсчёт Черепанов. — Уверяю, вас по головке не погладят за то, что вы тут, на Шамабаде, устроили, — решился сказать Лазарев. — Мы устроили? — Я нагло ему кивнул. — Вы появляетесь на границе без документов. Вас покрывает Давыдов после ареста, а потом ещё и назначает командовать заставой. А дальше начинается цирк. Про танковый взвод я не говорю. Это кто-то сверху подсуетился. Но ослабление боеспособности заставы налицо. И как вы думаете, как к этому отнесутся пограничники, которые не так давно стояли за заставу насмерть? Как получали ранения за неё? Кровь проливали? Некоторые даже погибли. — Три! — Всё пошло бы как нужно, если бы ты не влез куда не просят, — теперь подал голос Вакулин. Он говорил жёстко, но гораздо спокойнее. Да и к тому же выглядел сдержаннее Лазарева. И хотя новый начальник заставы тоже пытался сохранять хладнокровие, Вакулин гораздо лучше держал себя в руках. — Виноват тот, — сказал я, — кто решил провернуть вашу «операцию» именно таким методом. И не стоит винить в этом ни меня, ни личный состав заставы. — Четыре! Лейтенанты обернулись на голос Черепанова. Напряглись. Уставились на дверь. Мгновения до следующего счёта потянулись так, будто бы время превратилось в вязкий кисель. Лазарев не выдержал во второй раз. Обернулся: — Останови их, Селихов. Они тебя послушают. — Пять! — заорал Черепанов, и в дверь грохнуло так, что щеколду едва не сорвало с винтов. К тому же я заметил, как за окном кто-то подбирался к нам. Парни решили пойти и этим путём тоже. — Давай, выламывай! И… Раз! Бух! — И… Раз! Бух! С каждым ударом тяжёлая деревянная дверь из массива тряслась всё сильнее и сильнее. Казалось — удар-другой, и погранцы ворвутся внутрь. — Останови! — Лазарев нервно подошёл ко мне. — Это самоуправство! Это дебош и бунт! Я заглянул ему в глаза. А потом хитровато сказал: — Я могу попробовать. Возможно, они даже меня послушают. — Ну так давай! Бух! Я хмыкнул. — Но у меня есть условие… — Какое? — спросил Лазарев, строя невозмутимый вид. — Пока будем торговаться, парни уже зайдут, — сказал я, состроив самую мерзкую улыбку, на которую только и способно было моё лицо. Лазарев обернулся. Бух! Дверь с треском и грохотом откинулась. Я даже видел, как отлетела куда-то в угол щеколда. Погранцы, одетые кто как, вооружённые кто палкой, кто какой-то доской, кто железной трубой, найденной где-то во дворе, ворвались внутрь. Вёл их Черепанов с пистолетом в руках. — Согласен! — крикнул мне Лазарев, и голос его даже неприятно сорвался. Тогда я кивнул ему и вышел вперёд. — Братцы. Отставить, — сказал я строго. Лейтенанты, тем временем, все как один, кинулись мне за спину. Прижались спинами к столу начальника заставы. Потом с грохотом разбилось окно, и в канцелярию, буквально вынеся раму на своих плечах, влез Вася Уткин. За ним стал карабкаться ещё кто-то. — Вы… — запыхавшись, сказал Вася, утирая с лица кровь. — Вы арестованы, вредители! Немедленно отпустите Сашку! Офицеры изумлённо уставились на Уткина. Казалось, они даже вот-вот прижмутся друг к другу от страха. Но всё же так низко они не пали. — Отставить, Вася, — сказал я ему с улыбкой. — Свободный я. — Они тебя удерживали? Чего хотели? — спросил Черепанов, нахмурившись. — Теперь всё хорошо, братцы. Мы с товарищами офицерами договорились. — Договорились? О чём⁈ — кивнул мне Нарыв, уставившись изумлёнными глазами. Старший сержант вообще прибежал в одних только галифе да сапогах. В руках он держал какую-то доску, оставшуюся, видать, от стройки новой крыши на конюшне. Так или иначе, двенадцать человек, не считая меня, окружили лейтенантов. Я заметил, что даже дежурный по заставе с вооружённым часовым стояли за спинами Черепанова и Нарыва. Да что уж говорить, даже дежурные по связи и сигнализации прибежали на бучу. «М-да… — подумалось мне. — Даже в своём поражении эти двое лейтенантов парализовали работу заставы. Хорошо хоть остальные парни, что ушли в наряды, всё ещё стерегут границу». — О том, — начал я, — что товарищи офицеры нам всё объяснят. И введут в курс дела, почему они творят такое на Шамабаде. Погранцы замерли, не зная, что им делать: арестовывать офицеров или же расходиться. — Набрешут! — вдруг выкрикнул кто-то из пограничников. — Да! — Точно-точно! — Нет им доверия! Крысу подослали! Бойцы снова начали вскипать. Я решил быстро это купировать: — Не набрешут, под нашим строгим надзором, — я глянул на лейтенантов, — уж я не дам им набрехать. — Ничего не понимаю, — покачал головой Черепанов. — Я вообще перестал понимать, что на заставе творится! — Значит, так! — вышел я вперёд. — Всем без паники. Сохраняем холодный рассудок. Товарищ прапорщик, не могли бы вы организовать службу на заставе, как полагается? А то я вижу, у вас тут даже часовой пришёл. А кто ж патрулирует территорию? Черепанов замялся. Стал озираться. Остальные погранцы тоже притихли. Принялись переглядываться. — Спасибо, братцы, — продолжил я, — что пришли ко мне на выручку. Без вас было бы намного тяжелее. И всё же служба должна идти своим чередом. Я оглянулся на лейтенантов. Оба недоумённо нахмурились. То и дело бросали взгляды на ворвавшихся в канцелярию пограничников. — Где новенькие сержанты и Матузный? — спросил я. — Мы их арестовали, — сказал Черепанов. — Сидят в бане. — Хорошо. Пускай сидят. А всех остальных прошу, разойдитесь по местам, — сказал я. — Службу на заставе нужно возобновить как было. — Какая тут служба, когда такие крысы в Шамабаде сидят⁈ — крикнул Мухин, который был сегодня дежурным по связи и сигнализации, а потом ткнул пальцем в Лазарева. — Тихо, — сказал я ему. — Сохраняем спокойствие. Мы пограничники или кто? Предлагаю сделать так: сержантов с Матузным пока оставить в бане. Кто на службе — разойтись по постам. Кто отдыхает — отдыхайте. Оставьте только добровольцев. Пусть дежурят у бани и тут, у канцелярии. — А с этими что? — выкрикнул кто-то из погранцов. Я снова обернулся и глянул на Лазарева с Вакулиным. — А этих, — сказал я, — этих мы сейчас станем допрашивать. Узнаем, в какую игру они нашу заставу втянули. Глава 10 При помощи недолгих, но активных уговоров, а также такой-то матери, старшина Черепанов убедил-таки погранцов разойтись. Большинство ушло досыпать. Связисты, дежурный по заставе, а также часавой разбрелись по своим постам. В канцелярии остались лишь несколько человек. Кроме меня и офицеров добровольцами пошли Уткин, Нарыв и Малюга с Канджиевым. Солодов и еще несколько человек отправились к бане. Сменили там «конвой», что следил за сержантами и Матузным. Несмотря на то что на заставе поднялся кавардак, мы приложили все усилия к тому, чтобы возобновить службу в штатном порядке. Черепанов, например, почти сразу после того как помог мне разгрестись с последствиями лазаревской выходки, отправился отпускать на границу новый наряд. В канцелярии гулял сквозняк. Раму от разнесенного Васей окна Уткин аккуратно приставил к батарее. Короткие занавески окошка, вспучившись от стремящегося внутрь кабинета уличного ветерка. Он подхватывал со стола начальника заставы какие-то бумажки, словно шаловливый кот скидывал их на пол, а потом шустро устремлялся к распахнутой настежь двери. Последнюю, к слову, просто сорвали с петель, и теперь она держалась только на верхней. Не закрывалась до конца. Лазарев с Вакулиным сидели на стульях. Нарыв пододвинул им свободные, что остались у стены, и велел лейтенантам разместиться на них в середине комнаты. Нарыв с Васей Уткиным стояли у стола замбоя. Я оперся бедром на стол начальника заставы. Скрестил руки на груди. Кажется, никто из погранцов не решался занять места офицеров, особенно Тарана. Пусть нам ничего не мешало важно рассесться за этими столами, но тем не менее о таком «дерзком» шаге никто и не думал. Все же когда-то, к слову, не так давно тут сидел Таран. Казалось, пограничники не рисковали занимать его место. Не рисковали то ли из-за впитанной с заставской водой дисциплиной, то ли из уважения к бывшему начальнику заставы. Создавалось впечатление, что справедливый бунт против «чужих» офицеров для погранцов гораздо более приемлемая вещь, чем усесться на стул, где когда-то сидел Анатолий Таран. Малюга, тем временем, попытался прикрыть дверь в канцелярию. Она скрипнула, и верхняя петля не выдержала. Вместе с Алимом придержали тяжелую дверь, оперли ее о косяк. Стали рядом. — Ну что, товарищи офицеры, — сказал я и глянул на часы. — Времени половина третьего. Через час мне в наряд. Так что поторопитесь исполнить свою часть уговора. Лазарев с Вакулиным молчали. Потом они переглянулись. Вакулин сузил глаза. Поджал губы. Выглядело это так, будто лейтенант пытается мысленно, без слов передать старлею какой-то сигнал. — Пускай остальные выйдут, — сказал наконец Лазарев. Пусть голос его звучал спокойно, в глазах старшего лейтенанта я все же смог заметить едва видимую тревогу. — Об этом разговора не было, — пожал я плечами. — Я остановил парней. Теперь вы должны все рассказать. — Товарищ Селихов, — Лазареву на выручку пришел Вакулин, — то, что вы хотите узнать, является секретной информацией. Вы же понимаете, что ни нас, ни вас за разглашение такой информации по головке не погладят. — Понимаю, — я кивнул, — и все же совесть мне дороже. Вы должны были подумать об этом раньше. — Нас бы смела банда разъяренных солдат, — заметил Лазарев, неприятно скривив губы. — Значит, вы сделали свой выбор, — пожал плечами я. Лейтенанты затихли. Снова переглянулись. — Кто-то знает, что творится на заставе? Вы кому-нибудь сообщали? — спросил Лазарев. Я не ответил. Только сузил глаза. Потом позвал: — Малюга! — Я! — Найди старшину. Он там грозился доложить в отряд, что тут произошло. Спроси, докладывал ли. Ах да, еще сгоняй за лейтенантом Ковалевым. Он тоже там все рапорты пишет. Надо бы его сюда. На пару слов. — Есть! — по-солдатски четко ответил Малюга. Потом они с Алимом с трудом сдвинули тяжелую дверь, и Малюга исчез в проеме. Все это время лейтенанты наблюдали за обоими пограничниками. Казалось, они избегают лишний раз смотреть на меня. — И все же, — наконец сказал Лазарев, обернувшись, — я настаиваю на том, чтобы остальные вышли. Чтобы остаться только ты, Селихов. — Так уже не получится, — я покачал головой. — Вы сами усугубили ситуацию, когда пришли арестовывать меня среди ночи. Теперь имеем все, что имеем. Теперь многие пограничники, в особенности младшие командиры, захотят узнать, что тут творится. Лазарев вздохнул. Вздохнул протяжно и тяжело. А потом уставился на Вакулина, как бы перекидывая ответственность на него. Вакулин сглотнул. А потом заглянул мне в глаза. — Хорошо. Операция, видимо, и так уже пошла псу под хвост, Селихов. Теперь, я думаю, нас всех тут ждет трибунал. А потому… — Он глянул на Лазарева, — терять уже нечего. Старший лейтенант не выдержал взгляда Вакулина. Просто опустил глаза. И даже как-то ссутулился на стуле. Потерял офицерскую выправку. — Разрешите представиться, — сказал Вакулин тогда, — капитан Сергей Иванович Матросов. ГРУ. — Капитан Емельян Васильевич Пожидаев. ГРУ, — понуро и немного в нос пробурчал Лазарев, не поднимая глаз. Пограничники переглянулись. Я заметил, что в глазах Уткина заблестел настоящий страх. Во взгляде Нарыва — недоумение. — Какие-то вы молодые для капитанов, — скептически заметил Алим. — Специфическая операция, — обернулся к нему Вакулин, назвавшийся Матросовым, — специфическая внешность. — Так вы… Разведчики? — нахмурившись, спросил Нарыв. — Нет, мы деды морозы под прикрытием, — со злобным ехидством сказал Лазарев, назвавшийся Пожидаевым. — Слушай, кто бы ты там ни был, — кивнул «Лазареву» Нарыв дерзко, — откуда я знаю, что ты не брешишь? Вы тут уже воды намутили! Так, может, ты в очередной раз отбрехаться решил, а? — Ну позвони в отряд, — усмехнулся Пожидаев неприятно, — доложи, кого «задержал». Посмотрим, чего тебе на это ответят. Нарыв ничего ему больше не сказал. Только забурчал себе под нос какие-то ругательства. — Так, — я взял третий стул, поставил перед собой спинкой вперед и сел на него верхом, — ГРУ, значит. И, насколько я понимаю, вы ловите тут «Призраков Пянджа». Так? А вот этот мой вопрос точно поставил обоих «разведчиков» в тупик. Оба они удивленно расширили глаза. — Нас предупреждали, что с тобой будут проблемы, — сказал Матросов, он же Вакулин, — но что ты так хорошо осведомлен… — Да, неплохо, — покивал я. — Вы же слышали, что именно мне, и уволившемуся в запас старшему сержанту Мартынову, довелось взять на Бидо двух членов этого пакистанского отряда. Один из них — Марджара, рассказал мне много интересного. И про капсулу, и про призраков, и про «Пересмешник». Нарыв с Уткиным и Алимом молчали. Было видно по их глазам, по их лицам, что они не совсем понимают, что же тут происходит. Что за «Пересмешник» и что за «Призраки Пянджа». И хотя Мартынов вместе со мной слышал из уст Марджары многое на Бидо, он не слишком-то распространялся об услышанном. Я тоже не распространялся. Среди пограничников в подобном ключе, в ключе именно тайной операции вражеского спецназа на нашей территории, те события никто не обсуждал. Кто-то думал, что то были всего лишь немного лучше подготовленные душманы, навроде «Чохатлора», отряд которого мы уничтожили не так давно. Другие называли их «спецами», не слишком-то вдаваясь в подробности. В конце концов, у пограничника на заставе много забот, много работы и службы. И мало времени на то, чтобы разводить байки. — Хреново у вас тут особый отдел работает, — кисловато заметил Лазарев, который оказался Пожидаевым, — у них тут ходит солдат, который в курсе секретной информации. А они даже и не чешутся. — Что вы собирались сделать? Почему ослабляете боеспособность заставы? — спросил я мрачно. В сущности, я подозревал, какой будет ответ. Тем не менее мне хотелось удостовериться в том, правильный ли у меня ход мыслей. Лазарев/Пожидаев вздохнул. Снова глянул на Вакулина, но только мимолетно, как бы спрашивая разрешения. У меня уже давно сложилось впечатление, что время от времени «Лазарев» как бы выспрашивал у «Вакулина» разрешение на то или иное действие. По всей видимости, все же руководил операцией именно последний. Именно он был куратором миссии. — Операция «Ловец Теней», — сказал Лазарев, понизив голос, — мы должны были создать на заставе видимость суматохи, связанной с назначением нового начсостава. Видимость неопытности и слабости. — Это зачем это? — насупился Вася Уткин, но тон его, к слову, стал уже не таким дерзким. Видимо, на Уткина сработало то, что «лейтенанты» представились ему своими настоящими именами и званиями. Да и остальные пограничники, кто был в канцелярии, стали смотреть на этих двух ГРУшников несколько иначе: с настороженностью и опаской. — И тем самым спровоцировать «Призраков» на вторжение? — спросил я. — Спровоцировать их прийти сюда, на Шамабад, чтобы забрать капсулу? Лазарев промолчал. Вместо этого только всплеснул руками, мол, секретность аж некуда. — Именно, — ответил вместо него Вакулин. — Они предпринимали попытки и раньше, но эта должна была стать контролируемой. Стать просчитанной нами до мелочей. — Значит, — настороженно заговорил Нарыв, — сержнаты тоже… — Нет, они действительно сержанты, — сказал Вакулин, — спецназ КГБ. Операция межведомственная. Это радисты, водители. Но их навыков должно было хватить для того, чтобы выполнить задание. — Мы видели спецназовцев, — промычал Уткин, — Ребята Наливкина были ого-го. Им палец в рот не клади. А эти какие-то пожиже. Легко сдались. — Потому что они понимают цену того, что вы тут устроили, — сказал Вакулин холодно, — а еще понимают, что все кончено. Потому и сочли сопротивление плохой затеей. — А значит, операция, проводимая подобными средствами, затея хорошая? — спросил я ледяным тоном. — Использовать заставу как ловушку, а погранцов как каких-то клоунов. А самое главное — осложнить нам первоочередную задачу — охрану границы. Тот, кто составлял план операции, вообще думал о том, что служба нас ждать не будет? Только с момента как вы появились тут, на заставе, у нас было немало сработок. И вам повезло, что большинство из них ложные. А если бы нет? Вакулин и Лазарев молчали. — А если бы какая-нибудь гнида полезла сюда через границу? А у нас тут нарядами по два человека ходят. Об этом ваше начальство подумало? Вакулин поджал губы. — Это необходимая цена за то, чтобы остановить «Пересмешник». — Будь о вашей операции осведомлен хотя бы начальствующий состав, — сказал я, — риски можно было бы сократить. — Об этом бессмысленно разговаривать, — покачал головой Вакулин, — операция сорвана. Вы вынудили нас рассказать подробности. Теперь мы не сможем организовать облаву на призраков надлежащим образом. — Ваши усиленные наряды? — приподнял я бровь вопросительно. — Верно, — Вакулин кивнул. — Их старшие, они же наши сержанты, получили надлежащие инструкции к тому, как действовать при первых признаках проникновения врага. Они знали, в каких наиболее вероятных местах враги пойдут. Знали их тропы и их метки. — Электромагнитные маячки, — кивнул я. «Лейтенанты» снова застыли в плохо скрываемом удивлении. — Я видел их, — кивнул я. — И знаю, что один из таких расположен где-то близ Шамабада. В тот день, когда мы вас взяли, вы же искали именно его? — А ты точно просто солдат-срочник? — сузил глаза Вакулин. — Больно хорошо ты осведомлен о тех вещах, которые знать тебе не положено. — Мы договорились, — напомнил я. — И вы, товарищи разведчики, все еще не исполнили свою часть договора. Вакулин замолчал. Вздохнул. Вместо него нехотя начал Лазарев: — Да. Электромагнитные маячки. Нам не удалось найти их. По всей видимости, они спрятаны где-то на сопредельной территории и отмечают возможные маршруты движения врага. Те места, которые они сочли наиболее комфортными, чтобы перейти границу и подкрасться к заставе. — Ваши укрупненные наряды несли дежурство вблизи наиболее вероятных маршрутов движения нарушителей границы, — задумался вдруг Алим. — Верно, — обернулся к нему Вакулин. — Но по нашим данным, Призраки не знают о том, что мы держим их под особым контролем. Секреты, засады — все это призвано, чтобы выявить маршрут их движения. — И взять, — добавил Лазарев. — Ну или хотя бы ликвидировать лидера. — Тарик Хан, — сказал я. Лазарев хмыкнул. Вакулин тоже ухмыльнулся, но не издал ни звука. Погодя несколько мгновений, все же сказал: — Знаешь, Селихов. Пожалуй, я больше не буду удивляться такой твоей осведомленности. — Пожалуй, это лучшее ваше решение за последнее время, товарищ капитан, — я тоже ухмыльнулся. — Но знаете что? В целом ситуация мне ясна, однако меня интересует один вопрос. Разведчики ничего не сказали. Просто уставились на меня. — Вы могли сделать все тихо, — продолжил я. — Вызвать меня к себе и попытаться разобраться во всем так, чтобы не поднимать никакой бучи. Вы же решили пойти по другому пути. Пути, который привел ко всему этому. Оба ГРУшника молчали. «Лазарев» только сузил глаза и засопел. Вакулин поджал губы. — Но вы по какой-то причине решили рискнуть и просто арестовать меня. Ведь вы же не могли не догадаться, что так дискредитируете себя в глазах бойцов. Так вот. Почему именно так? Почему именно арест? Вакулин облизал подсохшие губы. В канцелярии было тихо. Казалось, пограничники даже затаили дыхание, ожидая ответа. — Мы торопились. Вот и все. С тобой нужно было что-то делать очень быстро. — Почему? — спросил я, впрочем догадываясь, какой будет ответ. — Поступила информация, — продолжил Вакулин. — Призраки готовят операцию завтра ночью. Глава 11 — Завтра между двумя и тремя часами ночи, — продолжал Вакулин хмуро, — призраки перейдут Пяндж. Они будут действовать малыми группами, по 3–4 человека. Насколько нам известно, одна из них должна осуществить ложную сработку. На каком именно участке — пока не знаем. Лазарев, слыша, как его товарищ выдает секретную информацию, сморщился. Он нахмурился, поджал губы, принялся то и дело бросать на Вакулина взгляды, полные неодобрения и подозрительности. — Известно, — продолжал Вакулин, — что призраков поведет лично Тарик Хан, но в какой именно группе — непонятно. Предполагаем, что в основной: той, что должна проникнуть на Шамабад и отыскать капсулу. — Вот так просто проникнуть? — спросил Нарыв недоверчиво. — А ничего, что на заставе человек пятнадцать личного состава? Их тут же повяжут. Или бой завяжется. Странный у призраков план вырисовывается. — Мы ожидаем диверсию, — вдруг вступил Лазарев. — Возможно, поджог. Возможно, провокацию. Сейчас сложно сказать. Говоря это, он с укором глянул на меня: — Согласно нашему плану, они не должны добраться до заставы, — продолжил Лазарев. — Наши группы свяжут их огнем и заставят отступить. Вперед, в тыл, они не пойдут — слишком рискованно. А по пути обратно, к Пянджу, мы планируем перехватить их и уничтожить. — Или, по крайней мере, одного Тарика. — Добавил Вакулин. Я задумался. Значит, ГРУшники готовили капкан. Вероятно, их агенты должны были направлять пограничников, для которых прорыв выглядел как всего лишь очередное малочисленное вторжение. Никто из шамабадцев не знал бы об истинной игре. Что ж, в этом был смысл. Но я по-прежнему считал: ГРУ и руководство не имели права использовать заставу так. Не имели права рисковать безопасностью границы и использовать личный состав как приманку. — Но все, о чем мы тут говорим, — сказал Вакулин, — теперь не имеет смысла. Когда они пойдут, мы не сможем встретить их надлежащим образом. И тогда все. Конец. — Либо откажутся от своей затеи, — сказал Лазарев, — либо нас ждет очень тяжелая ночь. — У нас в любом случае будет тяжёлая ночь, — сказал я холодно. Нарыв, стоявший у стола в оцепенении, вдруг пошевелился, прочистил горло и робко зашагал ко мне. Подавшись вперёд, он тихо спросил: — Саша, можно на два слова? Я глянул на лейтенантов. Оба молча уставились на меня. В их взгляде явно не было интереса к нашему с Нарывом разговору. После того что произошло сегодня на заставе, они будто бы потеряли всякую волю к борьбе и, казалось, не знали, как всё исправить. Зато знал я. Я кивнул Нарыву, и мы отошли к столу замполита, что располагался у задней стены, почти в углу кабинета. — Саша, — прошептал Нарыв, — а правильно ли мы поступили? Это ж выходит… Мы операцию разведки сорвали… Во взгляде Нарыва поблескивали искорки горького сомнения. Он явно был растерян. Явно не понимал, что делать. — Может, надо было плюнуть… Рукой махнуть? — Спросил он, заглянув мне в глаза. В них читался хоть и немой, но явный вопрос: «Что нам делать, Саша? Подскажи… Оправдай всё то, что мы сделали сегодня ночью. Скажи, что всё было не зря. Что мы поступили правильно». И я сказал. — Застава стоит здесь для того, чтобы охранять границы нашей Родины, так? — Проговорил я вполголоса, но так, чтобы оба «лейтенанта» меня слышали. Нарыв обернулся к Уткину, как бы не зная, что ответить. Как бы не понимая, к чему был этот мой вопрос. Уткин молчал. На лице его читалась полнейшая растерянность. — Т-так… — Нерешительно ответил Слава. — И что сейчас изменилось? — Сказал я. — Кроме того, что мы теперь знаем правду — ничего. Ничего не изменилось. И мы по-прежнему будем действовать как и раньше. Как застава, как пограничники. — Ты это о чем? — Не понял Слава Нарыв. — Если враг, — начал я уже совсем громко, — попытается пересечь границу, мы его остановим. Остановим и захватим нарушителей. Вот что мы будем делать. Нарыв с Уткиным снова переглянулись. На их лицах почти одновременно сменилось несколько выражений — от недоумения до робкой заинтересованности и столь же робкого вдохновения. Вдохновения тем, что они ещё на правильной стороне. — Хотя знаете, что? — Я ухмыльнулся. — Изменилось и ещё кое-что. Раньше мы были пешками. А теперь — игра пойдёт по нашим правилам. И это стоило того, чтобы добиться от них… Я указал на ГРУшников. — … чтобы добиться от них правды. — Правды… — Рассмеялся Лазарев. — Какая правда? Операция сорвана! Если об этом узнают в отряде — будет трибунал! Вот что! — Трибунал не трибунал, а свою задачу мы выполним как положено, — сказал я ему строго. — Но… Но что же нам теперь делать? — Спросил Нарыв, и во взгляде его всё ещё читалось определённое сомнение. Я улыбнулся. Хлопнул Нарыва по плечу. — Парочка идей есть. — Идей⁈ — вклинился Лазарев. — План был идеален! Проработан! А ты, сержант, говоришь — «парочка идей»? Не влезь ты — Тарик Хан к послезавтрашнему утру уже сидел бы в наручниках! Но теперь всё… Благодаря тебе, Селихов, призраки уйдут безнаказанными. Вот какой ценой ты добился своей правды! — Ты говоришь, что теперь вы не пешки, — подхватил Вакулин, — но что вы сделаете? Вы лишь пограничники. Когда призраки полезут через границу, в лучшем случае вас хватит на то, чтобы их отогнать. Максимум — захватите кого-то из них. Но Тарик Хан хитер. Он с лёгкостью уйдёт от вас. Я ухмыльнулся. Снова играла старая песня. Снова нас недооценивали. Не сказать, что это меня как-то задевало. В основном — забавляло. Очень смешно бывает смотреть на то, как какой-нибудь офицер пыжится и пытается доказать мне, чего я стою на самом деле. И очень удивляется, когда на поверку всё оказывается совершенно не так, как он себе представлял. Ну что ж. Только попав в собственное молодое тело, я смог столкнуться с подобными забавными поворотами. С ситуациями, когда тебя недооценивают. Да вот только обычно тот, кто недооценивает, и представить не может, как мне бывает это на руку. Я вернулся к своему стулу. Снова сел на него верхом и заглянул в глаза Вакулину. — Знаете, что я вам скажу, товарищ капитан? Я надеюсь, что «Призраки» недооценивают нас так же, как и вы с вашим коллегой. Вакулин нахмурился. — Это только слова, старший сержант. И признаюсь, они меня не впечатляют. — Они и не должны вас впечатлять, — покачал я головой, а потом встал. Вакулин на миг расширил глаза, но потом сразу скрыл своё удивление. Он прекрасно понял, какой смысл несли мои слова. Не было это ни похвальбой, ни бравадой. Они были свидетельством скрытой силы. Силы, которую опытный капитан ГРУ смог распознать. Смог почувствовать через мои слова. Тогда Вакулин сделался задумчивым. — Слушайте, — Лазарев встал, — это уже далеко зашло. Я… Никто не узнал, что хотел сделать или сказать Лазарев. Не узнал, потому что в дверном проёме появились Малюга со старшиной Черепановым и тёмным, словно грозовая туча, лейтенантом Ковалёвым. Последний выглядел не просто рассерженным. Он выглядел обиженным. Обиженным, словно школьник, которого старшеклассники-хулиганы обманули на три рубля. Когда мы ввели Черепанова и Ковалёва в курс дела, оба отреагировали совершенно по-разному. Сдержанный, как правило, Черепанов просто взорвался: — ГРУ⁈ У нас тут⁈ — Выдал он сразу же, как узнал, кем являются лейтенанты на самом деле. А потом заметался по кабинету. Смесь полнейшей растерянности и злости отразилась у него на лице. Он плевался, чертыхался себе под нос, а потом и вовсе закурил, чего никогда не делал в канцелярии, и стал ругаться матом. — Не выражайтесь при офицерах, — буркнул ему Лазарев. — Перед вами всё-таки капитан разведки. Черепанов глянул на него как на врага народа, а потом махнул рукой и принялся причитать: — У вас что, других планов не было⁈ Мы тут границу защищаем! Вот что мы делаем! Е-мае! Это ж кто придумал Тарана снять⁈ Лучший начальник заставы, которого я видал! И че теперь⁈ Всю службу нам тут, на Шамабаде, перекрутили! — Вы можете возмущаться сколько влезет, — холодно заметил Вакулин. — Решать всё равно не вам. — Ноги бы пооткручивать тому, кто решил на высокогорной пограничной заставе такие штуки проворачивать! — Черепанов снял фуражку и даже демонстративно покрутил пальцем у виска. — И так бегаешь, не знаешь, за что схватиться! А тут ещё ваши тайные операции! А вот Ковалёв… Ковалёв отреагировал совершенно иначе. Он был просто шокирован тем, что я рассказал им с Черепановым. Лицо его побледнело. Взгляд сделался отсутствующим. Ковалёв быстро, опираясь о стол Тарана, прошёл к своему. Когда Нарыв с Уткиным поспешили отступить от стола, Ковалёв рухнул на свой стул. Потом достал из кармана и на сухую принял какую-то таблетку. Схватился за лоб. — Это ж… Это ж трибунал… Это ж я… Что я наделал? Это ж я… Это ж я получаюсь… Бунтовщик?.. Я заметил, как Нарыв с Уткиным смотрят на Ковалёва. Как меняются их лица при виде сломавшегося вдруг офицера. Видел и Алима с каменным лицом. Казалось, Канджиев застыл в ступоре, не зная, что ему делать. Малюга же переводил взгляд от разозлившегося Черепанова к сжавшемуся за столом Ковалёву. — Вот видишь, к чему всё привело, Селихов? — Мрачно заявил Лазарев, кивнув на Вакулина. — А сидел бы, не отсвечивал, было бы всё нормально… Я не ответил Лазареву. Вместо этого глянул на Ковалёва. — Мы, выходит, нарушили присягу? Мы, выходит, бунт на заставе учинили? — Лепетал Ковалёв. Черепанов же подошёл к разбитому окну. Принялся курить одну за одной. Уставился в темноту, что царила снаружи. Нужно было действовать. Растерянность офицеров слишком быстро передалась солдатам. Если так пойдёт и дальше — мы и правда ничего не сможем противопоставить «Призракам». Тогда всё пойдёт именно по тому сценарию, что предсказывали нам ГРУшники. Я на это пойти не мог. Тогда под тяжелыми взглядами всех, кто был в кабинете, я направился к Ковалёву. Заметил, как тот достал со стола какую-то бумажку. Взял огрызок карандаша и под светом своей лампы принялся что-то писать. — Товарищ лейтенант, — стал я над Ковалёвым. Тот аж вздрогнул. Поднял на меня затравленный взгляд. — Что вы делаете? — Это… — дрожащим голосом начал он, — это не твоё дело, Селихов. — Что вы пишете? — С нажимом повторил я. — Это не твоё дело! — Вы пишете рапорт, — сказал я холодно, — рапорт о том, что случилось сегодня ночью, ведь так? Ковалёв расширил блестящие глаза. Потом открыл рот, да так и замер на несколько мгновений. Потом, наконец, решился сказать: — Мы совершили ошибку, Селихов. Я совершил ошибку. Но откуда я мог знать? Откуда?.. Всё выглядело так… — Соглашусь, — я улыбнулся. — Товарищи капитаны сыграли свой спектакль в высшей степени убедительно. Лазарев промолчал. А вот Вакулин с некоторой иронией сказал: — Сочту за комплимент. Ковалёв сжал зубы. На его лице заиграли желваки. — Я… Я повидал всякого за свою службу, — начал он, — во всяких передрягах бывал. Но никогда я не был предателем. А сегодня — стал. Стал, хоть и невольно. — Э! Это ты кого там предателями назвал⁈ — Вдруг вспыхнул Черепанов и, отбросив сигарету, быстро пошёл к нам с Ковалёвым. — А? Повтори! Кого⁈ — Тихо-тихо… — Я быстро направился навстречу Черепанову, встал у него на пути. — Тихо, товарищ старшина. — Саша? Ты слышал, что он говорит? Он нас предателями называет! Вот что! — Слышал, — я кивнул и заглянул в глаза Черепанову. — Ты нас предателями считаешь? Черепанов вздёрнул брови. — Нет, конечно! Что за бред⁈ — И я не считаю, — я обернулся к Ковалёву. А потом тихо, чтобы мог слышать только Черепанов, проговорил: — просто товарищ лейтенант не знает, как ему считать. Дай время, старшина. Я поправлю. Черепанов нахмурился. Уставился на меня. Потом на Ковалёва и снова на меня. Сглотнул. — Хорошо, Саша. Но если он ещё хоть раз… — Тихо, товарищ прапорщик, — я похлопал Черепанова по плечу. — Лишние эмоции нам сейчас не нужны. — До того как придут пакистанцы, осталось меньше суток, — подал вдруг голос Лазарев, — а теперь всё, что у нас есть, — это только эмоции. И это всё твоих рук дело, Селихов. Я оглянулся на Лазарева, но ничего ему не ответил. По крайней мере, сразу. Вместо этого сказал Черепанову: — Старшина, мне твоя помощь сегодня понадобится. Не до эмоций нам сейчас. Да, дело не простое. Но если всё сделаем правильно — выкрутимся. Слышишь? — А что мы можем сделать? — Помолчав немного, ответил Черепанов. — Можем. Всегда могли и сейчас сможем. А теперь скажи, ты в отряд докладывал о чём-то? Черепанов покачал головой. — Нет. Там думают, что всё идёт как надо. Мухин пока что соблюдает тишину относительно всего этого. — Хорошо, — я кивнул. — Это уже хорошо. — Хорошо, что о вашей выходке ничего не знают, да? Но узнают же! — Снова вклинился Лазарев. — Да хватит тебе, — буркнул ему Вакулин. — Хватит? — Возмутился «старший лейтенант». — Да он же… — Товарищ разведчик, — подошёл я к нему и склонился, словно взрослый над подростком, — признайтесь честно, вы хотите краха операции? — Что? Селихов, ты ополоумел? — Удивился тот. — Операция уже сорвана! — Вы хотите краха операции? — Снова спросил я, но уже строже. — Отвечайте? Хотите, чтобы Тарик Хан ушёл? Лазарев молчал. Только и делал, что смотрел на меня исподлобья. — Емеля, — позвал его Вакулин, он же Матросов. ГРУшник вздрогнул. — Прекрати отпускать колкости. Ты этим делу не поможешь, — сказал Вакулин. Лазарев насупился пуще прежнего. — Вижу, что не хотите, — я выпрямился. — Вы оба не хотите. ГРУшники молчали. — Операция ещё не сорвана, — сказал я холодно. А потом, не проронив больше ни слова, направился к Ковалёву. Лейтенант всё ещё строчил свой рапорт. — И как это нам поможет, товарищ лейтенант? — Кивнул я ему. Тот снова поднял на меня свой дурной взгляд, но ничего не сказал. — Никак. А между тем ещё есть время действовать. — Уже нет никакого смысла, как ты не поймёшь? — Сказал он, не отрываясь от листка. — Мы соверли ошибку. Единственное, что мы сейчас можем, — пойти с повинной. Это хоть немного обелит нас. Обелит нашу честь. — Нашу или вашу? — Сказал я. Ковалёв застыл. Карандаш, быстро плясавший у него в пальцах, остановился. — Долг советского солдата, — громко сказал я и осмотрел всех, кто тут присутствует, — защищать свою Родину! Честь советского солдата — приложить к этому все душевные и физические силы. А если потребуется — отдать жизнь! В канцелярии повисла тишина. Все, кто был тут, уставились на одного меня. — Так ведь, братцы? Мы, пограничники, здесь, на афганской границе, только этим и занимаемся. Для нас это — рутина. Так? — Так, — сказал вдруг Черепанов, туша очередную сигарету в банке-пепельнице, что стояла на подоконнике. Когда он заметил, что на него смотрят, окинул всех своим взглядом. Повторил: — Именно так. — Так, — присоединился Нарыв. — Так и есть, — согласился Малюга и даже немного глуповато улыбнулся. — Рутина. Самая настоящая. — Мы для того тут и стоим, — набычился Уткин, шагнув вперёд, — чтобы, если надо, первыми врага встретить. — Встретить и остановить. Да, — спокойный, словно порыв ветра, прошелестел голос Алима Канджиева. Я глянул на Ковалёва. — А в том, что вы голову кладёте на заклание только чтобы оправдать себя, в этом есть честь? Ковалёв в растерянности показал мне зубы. Стиснул их так, что скрипнуло. Потом дурными глазами принялся зыркать на всех, кто тут был. — Я воевал! — Крикнул он вдруг, дёрнув на себе китель. — Я ранен был! Он глубоко задышал, тараща на меня глаза. — Какое право ты… — Так сохраните свою честь, — сказал я тише и спокойнее. — Делом сохраните. Ничего не потеряно. Всё как всегда — там враг, а мы здесь стоим. И враг готовит вторжение. А мы… Я снова обратился к остальным: — … а мы его остановим. Остановим так, как всегда останавливали. Все молчали. Но кое-что изменилось. В глазах пограничников не было больше растерянности и страха. Они горели решимостью. И только на лицах офицеров-ГРУшников застыли маски удивления. — Вы с нами, товарищ лейтенант? — Спросил я у Ковалёва. Несколько мгновений он безотзывно смотрел на меня. А потом опустил взгляд в свою бумажку. Сглотнул. И принялся её комкать. Глава 12 Я глянул на часы. Холодало. Близилось утро. Еще десять минут — и мне нужно выходить в мой собственный наряд. Время поджимало. Тем не менее, я невозмутимо глянул на Ковалева. — Спасибо, товарищ лейтенант, — сказал я. — Это был верный выбор. — Когда все это кончится, — сказал Ковалев, — все, кто участвовал в этом дебоше, пожалеют. — Возможно, — кивнул я. — Но задание мы выполним. Несколько мгновений я оценивающе смотрел на Ковалева. Думал, сможет ли он выполнить свои обязанности в таком состоянии. А выбора, в сущности, не было. Должен смочь. Если нет — это усложнит дело. Война научила меня многому. В том числе и тому, что безвыходных ситуаций не бывает. Даже когда знаешь, что расстанешься с жизнью, все равно можно выполнить боевую задачу. Или, по крайней мере, унести с собой побольше врагов на тот свет. Что ж… Такой расклад тоже определенный выход. И пусть наша ситуация была сложной, но совершенно не безвыходной. — Пойдемте, товарищ лейтенант, — сказал я. — Вы мне нужны. Вы нужны Шамабаду. Ковалев, опустивший глаза, вдруг поднял на меня взгляд. И взгляд этот был наполнен растерянностью. Непониманием. И все же зам по бою встал. Потом поправил китель. — Ребята, товарищ прапорщик, — позвал я. — Подойдите. Есть план, как нам все это дерьмо вычистить. Нарыв с Уткиным переглянулись, но решительно пошли к столу начальника заставы, рядом с которым я уже ждал. Присоединились и Малюга с Алимом. Только ГРУшники остались на местах. Даже не пошевелились. Когда мы собрались, я смахнул со стола невпопад разбросанные там бумажки. Потом направился к стене и отдернул занавеску, за которой покоилась большая карта участка Шамабада. Снял ее. Разместил на столе. Остальные затихли в ожидании того, чего же я им скажу. Даже Черепанов с Вакулиным не спешили подавать голос. Только внимательно смотрели. Я глянул на ГРУшников. — Товарищи капитаны, просим к столу, так сказать. Вакулин глянул на Лазарева. Тот недовольно насупился. Только и сделал, что бросил на меня холодный взгляд исподлобья. — Вы как, товарищи капитаны? — ухмыльнулся я. — Будете продолжать операцию с нами или отсидитесь? — Какую операцию? Которую вы сорвали? — наконец подал голос Лазарев. — «Ловца Теней» готовило много людей, — подхватил Вакулин. — К тому же несколько недель. Все должно было проходить в строжайшей секретности не просто так. На то есть серьезные причины. И самая первая — слежка противника. А она осуществляется постоянно. Я молчал, глядя на капитанов ГРУ. Остальные пограничники тоже ничего им не говорили. — Не исключено, — продолжил Вакулин, — что «Призраки» скоро узнают о том, что творится тут, на заставе. И могут просто отменить операцию. — Мы упустили шанс, Селихов, — сказал Лазарев угрюмо, — шанс, которого может больше не представиться. — Не нравится мне это название, — сказал я немного погодя. — «Ловец Теней». Больно оно пафасное какое-то. Лазарев в недоумении приподнял бровь. Вакулин просто уставился на меня. Лицо его не выражало абсолютно ничего. Пограничники тоже все как один наградили меня озадаченными взглядами. — Мне больше вот какое нравится, — улыбнулся я. — Как вам «Большой переполох на маленькой заставе»? Малюга глуповато хохотнул. Остальные пограничники снова переглянулись. — Как-то длинновато, — с полной серьезностью заметил Уткин. — Зато полностью отражает то, что я хочу вам, товарищи, предложить, — я обернулся к капитанам. Сказал им: — ну что, товарищи капитаны? Будете участвовать в нашем маленьком переполохе? Несколько мгновений оба ГРУшника сидели в абсолютном молчании. Потом Вакулин вдруг хлопнул себя по бедрам, а потом медленно и даже как-то устало поднялся со стула. Пошел к нам. — Ты это серьезно? — окликнул его Лазарев. — Вполне, — Вакулин обернулся и заглянул Лазареву в глаза. — Стоит признать, Селихов повел очень хитрую игру, когда вывел нас на чистую воду. Он тщательно наблюдал за нами. А потом использовал нашего же информатора против нас. Вкинул дезинформацию. Теперь Вакулин перевел свой взгляд на меня. А потом продолжил: — У товарища Селихова, кем бы он ни был, блестящий аналитический ум и стальная выдержка. Пожалуй, мне будет интересно хотя бы послушать, чего ж такого он может нам предложить в этой непростой ситуации. — Будет непросто, — покачал я головой. — Но если мы сделаем все правильно и четко, должно сработать. — Ты слышал его, Емеля? — Вакулин хмыкнул и снова взглянул на своего коллегу. — Говорит, должно сработать. Не хочешь послушать? Пожидаев, которого мне уже привычнее было называть про себя Лазаревым, несколько мгновений помедлил. Потом все же встал и нехотя отправился к столу. Все, кто был в комнате, склонились к карте. — Ну и что? Что делать-то будем? — спросил наконец старшина Черепанов. — А вот что, — я улыбнулся. — Попробуем обратить события, что произошли нынче ночью на заставе, в нашу пользу. Смотрите, как мы поступим… Тогда я подробно и четко стал излагать всем свои мысли — план действий. План этот был непростым в исполнении, но совершенно простым по своей сути. Пограничники слушали внимательно, почти не перебивали. Изредка кто-нибудь из них вклинивался, задавал какой-нибудь вопрос. Я отвечал. Капитаны ГРУ слушали в полнейшем молчании. Вакулин иногда кивал. Делал задумчивое лицо. А потом вдруг вовлекся. Стал накидывать и свои идеи. Часть из них отвергалась, а часть пришлась очень даже кстати. Лазарев, напротив, молчал. Он только все больше и больше хмурился. Становился все темнее лицом и все молчаливее. — Чтобы все провернуть, — сказал наконец Черепанов, когда я закончил, — нужно оповестить остальных о том, что будет тут происходить. Ну… Ну или по крайней мере большинство. — Нет, — покачал я головой. — Пусть несут себе службу в штатном режиме. Когда закрутится, тем убедительнее будет наша уловка. — Главное, чтобы нас свои же не постреляли, — задумчиво сказал Вакулин. — Ты что, действительно пойдешь на это? — удивился Лазарев. — Действительно будешь участвовать в этом балагане, придуманном на коленке? Вакулин посерьезнел. — Мне этот расклад совсем не кажется балаганом, Емеля. Просто, грубо — да. Но должно сработать. Призраков подстегнет видимая легкость мишени, а еще ограниченность во времени. Ну, конечно, мнимая. Такая, в которую мы поможем им поверить. Лазарев молчал. Лишь не отрывал взгляда от своего товарища. — Емеля, ты с нами? — спросил Вакулин холодно. Лазарев не выдержал его взгляда. Опустил глаза. — Слишком ненадежно. Слишком много надежды на «авось». «Ловец Теней»… — «Ловец Теней», — перебил я его, — предполагал долговременное ослабление боевой готовности заставы. А вот наш «Маленький переполох» создаст лишь видимость таковой. Причем на краткое время. — Да, — согласился Вакулин, — план не идеален. Но и «Ловец» не был идеальным. А Селихов предлагает неплохой выход. Мы спровоцируем «Призраков» действовать. Причем будем на шаг впереди и приведем их туда, куда надо. Вот только… Вакулин обратил свое лицо ко мне. — … вот только нам нужно, чтобы наши сержанты участвовали в операции. Нужна засада. Тогда есть высокая вероятность того, что мы сдюжим. — Этот вопрос мы решим, — покивал я, — решим, когда я вернусь из наряда. Время еще есть. Вакулин тоже кивнул. Потом обратился к Лазареву: — Ну так что? Капитаны напряженно уставились друг на друга. Лазарев сжал губы. Его явно терзали сомнения. — Думается мне, — усмехнулся я Лазареву, — вам, товарищ капитан, по долгу службы придется участвовать. Уж не отвертитесь. Вакулин немного погодя вздохнул. — Хорошо. Благо, они пойдут к нам только завтра ночью, а не сегодня, как информатор говорил сначала. Хотя бы будет время придумать, что я начальству скажу, когда вся эта ваша авантюра провалится, а «Призраки» улизнут обратно на сопредельную территорию. В бане было сухо и прохладно. Едва уловимый смолянистый запах древесины висел в воздухе. Сержанты с Матузным сидели по лавкам. Руки им связывать не стали. Они повесили головы. Смотрели на нас с Вакулиным недоверчиво и хмуро. Матузный же забился в уголок. Прижался к стенке и боялся даже взглянуть на меня. Казалось, от прошлого рядового Матузного, который всегда держался с иронией, цинизмом и долей ехидного юмора, не осталось и следа. Он стал другим. Стал загнанным, словно беззащитный зверек, прижатый к стенке. Забавно, но не заметь я в Матузном его странного, слишком уж бойкого в отношении нового начальства заставы поведения, никогда бы не подумал, что он мог пойти в шестерки. Матузный всегда был человеком, который трижды подумает, прежде чем лезть в пекло. Человеком, который предпочтет не делать ничего, если почувствует хоть малую вероятность того, что его шкуре что-то угрожает. И тем не менее, он делал. Он служил, сражался, рисковал жизнью, если придется. Хотя я видел, как тяжело ему дается такая служба. Как тяжело ему дается рисковать, если просто «надо». Признаюсь, до недавнего времени это вызывало у меня уважение. Но Матузный не выдержал служить из-под палки. Видать, что-то ему такое пообещали эти ГРУшники, раз он решился на предательство. И тем самым разрушил к себе любое мое уважение. — В общем, ваша служба еще не прекратилась, — сказал Вакулин, заложив руки за спину. — Операция проводится и дальше. Правда… Он глянул на меня. — Правда со значительными изменениями. Но ваша роль прежняя. Потому на время текущих, а потом и новых пограничных суток предлагаю вам, товарищи, оставить любые разногласия с личным составом Шамабада. Он вздохнул, видя, что его слова не слишком-то впечатляют сержантов. Барсуков, сидевший с привычно прямой спиной, молчал. Только смотрел на капитана, не отрывая взгляда. Соколов тоже пялился. Но больше не на нас с капитаном, а на пограничников, что вошли конвоем и стояли за нашими спинами. Причем взгляд у него был совсем не добрый. Какой-то бандитский. Волков с укором глянул на Вакулина. Сказал: — А чего ж мы должны с этими вместе служить? Они нас, значит, за просто так незаконно арестовали, а теперь, внезапно, помощь понадобилась, да? — Вот-вот! — тут же поддакнул Соколов и вызывающе кивнул мне: — Знаешь что, Селихов? Знаешь, что я скажу и тебе, и всем твоим погранцам⁈ А идите-ка вы к чертовой бабушке! — Соколов! — строго одернул его Вакулин. — Что, товарищ капитан? — вызывающе глянул он на Вакулина, — скажите, я не прав? Скажите, мы это просто так должны проглотить? — Вы должны служить как надо, — покачал я головой. — А злиться на нас вы можете сколько хотите. Но боевую задачу надо исполнить. — Я тебе ниче не должен! — зло крикнул Соколов, набычившись, — я могу тебе только харю набить, понял, падла⁈ — Соколов! — снова крикнул ему Вакулин возмущенно. Тем не менее я вышел вперед. — Ну давай, сержант, — сказал я. — Набей. Соколов долго не думал. Вспыльчивый сержант тут же вскочил с лавки. Остальные его дружки немедленно подорвались следом. Вооруженные пограничники, что стояли за нашими спинами, шагнули вперед, вскинув автоматы. — Пустите! — крикнул Соколов, когда его товарищи вцепились ему в руки и одежду, — пустите, сказано вам! — Не глупи, Дима… — сквозь зубы процедил Антон Барсуков, — не усугубляй! — Да они уже наусугубляли больше некуда! Пусти! — Отпустите его, — сказал я офицерским тоном. Топтавшиеся на месте и кряхтящие сержанты вдруг застыли. Все как один глянули на меня. — Пустите-пустите, — кивнул я им. — Раз уж хочет набить, пусть набьет, если считает, что я заслужил. Я почувствовал на себе взгляд Вакулина. Когда обернулся к нему и заглянул офицеру прямо в глаза, тот не выдержал. — Отпустить его, — сказал он. Потом подошел ко мне и прошептал: — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Когда Вакулин отошел мне за спину, сержанты, все же немного погодя, отпустили Соколова. Тот зло вырвал у них из хватки руки. Поправил китель и ремень. — Всем сохранять спокойствие, — сказал я нашим погранцам, — не встревать ни при каких обстоятельствах. Поняли? — Поняли… — пробурчал Солодов, вцепившись в автомат до белых пальцев. — Ну и отлично. Соколов, злой, глубоко дышащий, вышел вперед валкой, матросовской походкой. Растопырил руки: нападай, мол. Я медленно снял панаму. Снял и отдал Вакулину подсумок с магазинами. Соколов тоже снял ремень. Намотал его на правую руку. — Дима, лучше не стоит, — попытался остановить его Барсуков. — Не лезь, Антон, — зло ответил он, не сводя с меня взгляда. — Этот Селихов все нам тут похерил. Пусть теперь и отхватывает. Я не ответил ему. Вместо этого хмыкнул. Соколов по-боксерски сгорбился. Пошел на меня, поигрывая перед собой левой рукой. Правую, обмотанную ремнем, хранил у лица. Приблизившись, стал выбрасывать левый прямой. Выбрасывать его довольно далеко, норовя сбить меня с толку. Потом быстро шагнул вперед, чтобы ударить по-настоящему. От первого его удара я уклонился легко: просто шагнул назад. Второй поймал ладонью. Когда он сильно ударил правой, я блокировал удар предплечьем, а потом ткнул Соколова в солнышко. Ткнул нежно, чтобы только выбить воздух у него из легких. Соколов было сгорбился, но я схватил его за шею, подсек ногу, и мы со всего размаха грохнулись на деревянный пол бани. Сержанты все как один дернулись к нам, но вперед тут же вышли погранцы, и те замерли, уставившись на автоматы. Матузный еще сильнее вжался в стенку. — Ну-ка… Иди… Сюда… — сквозь зубы прошипел я, переваливая борющегося с собственным дыханием Соколова на живот и хватая его за правую руку. Упершись коленом ему в спину, я принялся выламывать сержанту правую руку. Тот зашипел от боли. — П-падла… — просипел он. — П-пусти… — Еще сантиметра три в сторону, — сказал я, — и сустав из плеча выйдет. Ясно тебе? — Пошел к черту… — Ну как знаешь… — Селихов! Остановись! — кинулся ко мне было капитан, но я остановил его самым злобным взглядом, на который только был способен. Вакулин застыл на месте, нахмурился. В глазах его блеснула растерянность. — Два… Сантиметра… — я потянул руку Соколова выше. Тот не удержался и замычал от боли: — М-м-м-м… Хватит… Хват-и-и-и-т! Я отпустил. Встал. Соколов с трудом перевалился на спину. Его грудь высоко вздымалась, пока он пытался продышаться. — Вы можете, — сказал я наблюдающим за нами с Соколовым сержантам, — можете и дальше тут сидеть. Вас никто не тронет. Не хотите помогать — не помогайте. Хотите доложить о случившемся? Давайте. Но только завтра утром, когда вас выпустят из бани. Сержанты молчали. Лицо Барсукова все еще ничего не выражало. — А можете, — продолжил я, — выполнить свою боевую задачу. Выполнить то, за чем вы и пришли на Шамабад. Решать вам. Проговорив это, я обернулся. Подошел к Вакулину и протянул ему руку. — У тебя специфические методы, товарищ старший сержант. Я б даже сказал, не уставные, — сказал тот укоризненно и вернул мне панаму с подсумком. — Я знаю. Зато действенные, — ответил я, а потом вышел из бани. * * * Когда они согласились с доводами старшего сержанта Селихова, их выпустили из бани. Соколов, чья гордость оказалась серьезно уязвлена Селиховым, выходил последним. Рука у него страшно болела в плече. Настроение было не к черту. «Падла, какая, а? Ну он у меня попляшет, когда все кончится», — думал Соколов, щурясь от яркого солнца. Глаза после десяти часов заточения отвыкли от дневного света. — Стройся! — приказал Вакулин. Сержанты построились. — Равняйсь! Смирно! — продолжил Вакулин. — Значит так. Действовать будем следующим образом… Вакулин коротко объяснил сержантам, что от них требовалось. Задача оказалась похожей на ту, что и так у них была. Но появились и отличия. Правда, некритические. — Вольно. Разойдись. И они разошлись. — Дима… — подошел к нему Антон Барсуков и тихо, вполголоса заговорил: — ты давай, не выкидывай чего. Когда все кончится, делай с этим Селиховым, что хочешь. Я и пальцем не пошевелю. Но сейчас — не сметь. Понял меня? Соколов злобно уставился на Барсукова. Буркнул: — Понял. А потом они разошлись. Соколов направился за здание заставы, к старому колодцу, чтобы умыться ключевой водой. — Сержант Соколов, — окликнул его вдруг Лазарев. Соколов замер. Обернулся, а потом стал по струнке. Лазарев, опершийся о стену здания заставы и скрестивший руки на груди, стоял под навесом Шишиги. Потом он выпрямился, одернул китель. Медленно направился к Соколову. — Я слышал, что было в бане. Такое поведение старшего сержанта Селихова недопустимо, — сказал он. — Согласен? — Так точно, товарищ капитан, — хрипловато отчирикал Соколов. — Я напишу рапорт на Селихова, когда все закончится. Пусть в отряде знают, какая неуставщина, в добавок ко всему, тут творилась. Соколов ничего не ответил. — Или… — внезапно хмыкнул Лазарев. — Мы можем поступить иначе. Соколов, смотревший не на капитана, а прямо перед собой, приподнял брови. А потом посмотрел Лазареву прямо в глаза. — Иначе, товарищ капитан? — проговорил он немного удивленно. — Верно. Иначе. Если ты, конечно, на это решишься. Глава 13 Ночь была темная и почти глухая. Здесь, на советско-афганской границе, и вовсе могла бы быть полнейшая тишина. Если бы, конечно, не Пяндж, шумевший под Красными Камнями. Небо было ясным. Ясным, а еще звездным. Тарик Хан поправил капюшон на голове. Уставившись в небо, он заметил, как белым прочерком мелькнула таи падающая звезда. Мелькнула и тут же исчезла, будто бы ее никогда не существовало. Да-а-а. Не такого поворота событий ждал Тарик Хан. До последнего командир «Призраков» пытался провернуть «операцию» по-тихому. Без привлечения всех сил и средств, что имелись у него в распоряжении здесь, на границе. Без прямого риска для жизни всего личного состава «Призраков». Как говорится, «малыми группами». «Две попытки — и обе провальные», — подумал Тарик Хан. Причем провалы обеих операций отразились на «Призраках» не лучшим образом. Тарик понимал — советы уже достаточно знают о том, что же затеяли «Призраки». Судя по характеру действий разведки противника, они осведомлены и о «Пересмешнике». Последнее, впрочем, Тарика не сильно удивляло. Наивно было полагать, что операция останется в полнейшем секрете, когда враг, которому они противостоят, этот «Советский Медведь», так силен. Когда с той стороны работают ГРУ и КГБ. Тарик понимал, что вся игра теперь сводится к тому, кто будет действовать быстрее: Пакистан или же Советский Союз. Хан полагал, что Пакистан. Тарик Хан глянул на Захида Хайдера — радиста, присевшего у советской трофейной рации Р-105М. Молодой радист, носивший позывной «Змей», прижимал к ушам гарнитуру. Слушал. Тарик его не перебивал. Он терпеливо ждал, что же молодой радист сможет узнать. Хотя они и так уже знали достаточно много. «Призраки» знали о том, что на заставу «Шамабад» прибыло новое командование. Знали, что это командование достаточно неопытное и молодое. А еще знали, что у него, у этого командования, возникли определенные трудности с управлением заставы. Разведчики «Призраков» не один день скрытно перемещались по приграничной территории. Они следили, наблюдали за советскими войсками. Слушали их радиопереговоры. Тарик знал, что недавно с заставы сняли усиление. Знал, что почти треть бойцов, причем опытных, демобилизовались, а на их место пришли зеленые желторотики. Знал, что именно это и заставило нового начальника сократить наряды в количестве бойцов, чтобы использовать всех оставшихся солдат второго года службы. Размазать их тонким слоем по участку границы в надежде прикрыть его. Знал так же, что разведчики несколько раз замечали укрупненные наряды пограничников, передвигавшихся по пограничной тропе скрытно, а еще бессистемно. И все же нередко эти укрупненные наряды занимали место неподалеку от маячков-излучателей. Было ли это случайностью или же советы что-то знали о маячках, Тарик не знал. А когда он не знал, то предпочитал трактовать свои сомнения в худшую сторону. «Если они размещали свои секреты рядом с маячками, — подумал Тарик, — значит, они наверняка что-то знают. По крайней мере, это стоит держать в голове». Сейчас, в настоящий момент, «Призраки» разместились на всем протяжении участка Шамабада. Малые группы по три-четыре человека засели тут и там, готовые в любой момент приступить к исполнению боевой задачи. Всего таких групп было пять. Разумеется, не считая самой многочисленной, из семи человек, которую возглавлял лично Тарик. Возглавлял, но не должен был. По крайней мере, если бы не «Он». Когда Тарик заметил две тени, спускавшиеся вниз по травянистому холму — обратной стороне «Красных Камней», — то нахмурился. — Железный Шер возвращается, — кисловато проговорил «Скальпель», лежавший на земле за спиной Тарика Хана. Хан обернулся. Его черное от маскировочного грима лицо казалось зловещим. Только глаза блестели в темноте. Блестели, словно злые звезды. «Скальпель» глянул на Тарика. Расслабленное лицо санитара вдруг напряглось. Он вынул изо рта травинку, которую пожевывал все это время. Отбросил ее в сторону. — Всем быть наготове, — хрипловатым, грубым голосом тихо проговорил Хан. Потом обернулся к «Змею». — Сержант, ты что-нибудь слышишь? — Нет, сэр, — покачал головой «Змей», а потом снова вслушался в динамики рации, стараясь выцепить что-то полезное на радиоканале советских пограничников. — Продолжай слушать, — сказал Тарик, всматриваясь во все приближающиеся тени. Два бойца аккуратно и тихо спустились к позициям «Призраков». Оба подсели к Тарику. — Докладывай, — буркнул Тарик «Химере». Тот было попытался раскрыть рот, но его опередил второй боец. — А нечего тут докладывать, — проговорил подполковник Акрам Зия глубоким, низким голосом, — все спокойно, майор. Мне только одно не ясно… Тарик не вздохнул, хотя ему очень хотелось. Он только устало уставился на Акрима Зию, который носил позывной «Железный Шер». Как уже говорилось, последние неудачные операции не прошли для «Призраков» даром. Начальство было недовольно результатом. И, что стало для Хана сюрпризом, усомнилось в его тактической гениальности. Осторожность и осмотрительность Хана показалась руководству ISI нерешительностью. А затянутость миссии по изъятию капсулы с советской заставы — прямым доказательством того, что «Тарик уже не тот». Потому в «Призраках» и появился «Железный Шер» — офицер, приставленный к Хану личным комиссаром, чтобы наблюдать за его действиями. Чтобы курировать дальнейшее развитие миссии. — … Мне только одно не ясно, — продолжал Акрам Зия, — почему ты все еще не действуешь? Акрам Зия был потомственным военным. Воином в третьем поколении. Это был крупный, широкоплечий и подтянутый, несмотря на возраст, мужчина. У него было грубое, морщинистое лицо и колкие, проницательные, словно у орла глаза. «Орлиный» образ подчеркивал и крупный крючковатый нос, который «Железный Шер» спрятал сейчас арафаткой. — Здесь что-то не так, — тихо проговорил Тарик. — Пограничники так себя не ведут. Они всегда начеку. То, что творится на заставе последнюю неделю, — странно. «Химера», «Змей» и «Скальпель» переглянулись. Акрам Зия молчал. Потом «Железный Шер» стянул арафатку с лица. Показал всем свою седую, будто бы поблескивающую в свете звезд щетину. А еще страшный шрам, оставленный старику на щеке вражеским ножом. Акрам Зия скривил губы. — Ты, вроде, старый солдат, Тарик. Идиоты есть в любой армии. Во все времена. Хан безэмоционально глянул на «Железного Шера». Скрыл недоверчивость к этому человеку, что так и кипела у Тарика в душе. — Я по-прежнему считаю, — начал Тарик Хан, — что эта операция, господин подполковник, — неосмотрительный и поспешный шаг. — Мы все уже насмотрелись на твои «продуманные» шаги, Тарик, — покачал головой Зия. — И видит Аллах, слишком поздно выражать свое недовольство. Мы уже на передовой. И мы довершим дело до конца. Момент удачный. Другого может и не быть. — Это может быть ошибкой, — Тарик Хан сузил глаза, — что-то тут не так. Советские пограничники так себя не ведут. Особенно здесь, на границе. Такое ослабление охраны кажется мне странным. — Советы ведут войну, — сказал Акрам Зия. — А на войне нельзя контролировать все. В любой обороне всегда есть слабые места. И мы будем глупцами, если не воспользуемся таким слабым местом. — Мы будем глупцами, если поторопимся, — возразил Тарик Хан. — Нужно наблюдать дальше. Собрать больше информации. — Ты собирал информацию долгие несколько месяцев, Хан, — нахмурил густые брови Зия. — И все еще топчешься на месте. Но этому придет конец. Придет конец, потому что я здесь. — Я все еще командую «Призраками», — голос Тарика Хана похолодел. Акрам Зия по прозвищу «Железный Шер» усмехнулся. Остальные «Призраки» безмолвно наблюдали за перепалкой двух офицеров. Безмолвно и тихо, словно полуденные тени, сопровождавшие их. — К чему эта бравада, Тарик? Ты ведь знаешь о моих особых полномочиях. — Знаю, — согласился Тарик. — И считаю, что руководство совершило ошибку, прислав вас ко мне. При всем уважении, вы воин, сэр, но не разведчик. Теперь Акрам Зия улыбнулся. В темноте его едва показавшиеся зубы показались Тарику странно белыми. — У разведчиков было время доказать свою силу. И они потратили его впустую. Пришло время воинов, — Зия посерьезнел. — И если ты не сможешь повести их в бой, то это сделаю я, Тарик. Но в таком случае ты должен осознавать последствия. — Я… — Все, Тарик. Хватит. Лучшего времени у нас не будет. Отдавай приказы. Тарик Хан стиснул зубы. Нахмурился. — Господин майор, сэр, — внезапно сказал «Змей», все еще слушавший переговоры русских. И Тарик, и Зия обернулись к радисту. — У них что-то происходит, — торопливо заговорил тот, — они… Они стягивают солдат к заставе… Похоже… «Змей» затих. Его лицо стало серьезным и сосредоточенным. Тарик и Акрам Зия внимательно смотрели на молодого сержанта. Ждали, когда же он дослушает переговоры. Внезапно «Змей», сидевший сгорбившись, аж выпрямился. Расширил глаза. Взгляд его показался Тарику Хану удивленным. — У них на заставе бунт… — проговорил «Змей» тихо. — Они говорят… Говорят, что часть солдат и офицеров… Внезапно за Пянджем раздались автоматные очереди. Приглушенные звуки выстрелов треском прокатились по обоим берегам реки. — Завязалась перестрелка… — продолжал «Змей». — Они там воюют сами с собой! С этими словами «Змей» изумленно посмотрел на Тарика Хана. — Передают о том… о том, что бунтовщики прорвались и движутся к «Старому Дому». Радист просит подкрепления. Просит ближайшие наряды проследовать к «Старому Дому». — Сэр… — проговорил вдруг «Скальпель». Тарик смолчал, но обернулся. — Смотрите… «Скальпель» указал в небо. На фоне темно-синего небосклона виднелся черный, едва ли не сливающийся с самой темнотой ночи столб дыма. — Говорят, — тут же пояснил «Змей», — на заставе пожар. Они собираются вызвать подкрепление из отряда. Тарик Хан слушал донесения «Змея» с каменным лицом. Думал. Думал быстро, соображал, сопоставлял, просчитывал риск. — Это все? — спросил Акрам Зия строго. «Змей» не ответил сразу. Еще несколько мгновений он слушал радиопереговоры. Потом глянул на подполковника и проговорил: — Они ведут речь о какой-то капсуле. Глаза Тарика Хана блеснули. Он быстро перелез поближе к «Змею», схватил его за рукав: — Капсуле? Подробнее, солдат. Что еще слышно на этот счет? — Говорят… Говорят о какой-то найденной капсуле, — «Змей» поднял глаза на Тарика Хана и, не отрывая наушника от головы, добавил: — Говорят так, будто сами не совсем понимают, что это значит. В укрытии «Призраков» воцарилась тишина. Тарик Хан сжал зубы. А еще быстро, стараясь держать рассудок холодным, рассуждал. — Ну, господин майор? — спросил Акрам Зия мрачно. — Где приказ выступать? Тарик Хан угрюмо, очень ледяным взглядом посмотрел на подполковника. — Тут что-то не так. Я думаю, это ловушка. Они заманивают нас в какую-то западню. — В прошлый раз, хочу тебе напомнить, Тарик, — голос Акрима Зии звучал угрожающе низко. Звучал, словно негромкий голос быка, предупреждающего своего врага, что он вот-вот нападет, — тебе показалось, что ты сможешь провести отвлекающий маневр, используя советских диссидентов. Позапрошлый раз ты думал, что сможешь найти тайные тропы на вершинах Бидо, чтобы обойти заставу и ударить в ее тыл. Напомнить, чем кончились все твои раздумья? Тарик Хан ничего не ответил. Его рука, едва заметно, потянулась к «Беретте», что покоилась у него в кобуре. Акрам Зия заметил его движение. Тарик быстро понял это по гаденькой улыбочке, появившейся на лице старого офицера. «Призраки» молчали. Молчали и наблюдали за немой борьбой двух лидеров. Наблюдали ровно так, как привыкли, — незаметно и безмолвно. — Тянуть больше нельзя, Тарик, — сказал Акрам Зия по прозвищу «Железный Шер», — ты достаточно тянул. Видит Аллах, что все в штабе уже давно поняли, что за своей методичностью, своей осторожностью ты скрываешь всего-то навсего собственную трусость. — Я не дам погубить моих людей просто так, Акрам, — возразил Тарик холодно, — слишком много сил затрачено на то, чтобы сделать их эффективной боевой единицей под моим командованием. — «Призраки Пянджа», — заговорил «Железный Шер» мрачно, — лишь орудие достижения цели. А если орудие своей цели не служит — это бесполезное орудие. Акрам Зия замолчал. Несколько мгновений они с Тариком просто сверлили друг друга взглядами. — Я не хочу унижать тебя перед твоими людьми, Тарик, — снова заговорил Акрам Зия, — но если ты не отдашь приказ, это сделаю я. * * * Покосившийся Старый Дом привычным делом напоминал в темноте домик сказочной ведьмы. Под ним, в нешироком ущелье, через которое была перекинута новая простенькая переправа, шумел ручей. Гул его слышали все пограничники, занявшие позиции вокруг домика. — Думаешь, придут, Селихов? — тихо спросил Вакулин, залегший рядом со мной, в кустах. Здесь стояло все мое первое отделение. Руководил нами Вакулин. Рассредоточившись вокруг дома, мы приняли такой боевой порядок: Алим с Малюгой, в качестве наблюдателей, засели на той стороне ущелья, в кустах у крутой тропы, шедшей сюда с берега Пянджа. Они вели наблюдение. Ваня Уткин с парнями, вооруженные групповым оружием — ПКМ, а также гранатами, — затаились в кустах. Они сидели в группе огневого обеспечения. Остальные же, занятые в группе нападения, тоже дежурили с тыла, но немного правее, так, чтобы хорошо просматривался мост и вход в домик. Тем не менее это было еще не все. Вторую засаду устроили у самого Шамабада. Этим нарядом командовал Лазарев. Заслоны, в которых участвовали Черепанов и Ковалев, а также наряды пограничников, занятые до этого на границе, должны были перекрыть путь отхода «Призракам», когда мы свяжем их боем. В них же действовали и сержанты, которых мы выпустили из бани. По словам Вакулина, в отряде «Призраков», действующем в наших местах, должно быть не более тридцати, максимум сорока человек, работающих в малых группах, разнесенных друг от друга на значительное расстояние. Они должны были пойти в бой почти все разом. Наша главная задача — отловить ту группу, в которой будет Тарик Хан. Отловить и заключить в плотные тиски, сжимая силы вокруг противника. А уж остальных немногочисленных и легковооруженных диверсантов мы отгоним. — Вы говорили, что они слушают наши каналы радиосвязи, — сказал я. — Должны слушать. Да, — кивнул Вакулин, а потом подполз немного ближе и затаился под можжевеловым кустом. Уставился куда-то в темноту. — Если слушают — клюнут, — улыбнулся я. — Главное, чтоб Тарик Хан приперся к нам собственной персоной. — Ну, мы че, зря тут набедокурили? — усмехнулся Солодов тихо. — «Стрельбище» на заставе устроили. Покрышки старые за воротами запалили. Все для пущей убедительности! — Главное, чтоб клюнули, — Вакулин обернулся и глянул на меня хитровато, — а уж кому Тарика подстегнуть, у нас есть. Еще старый план действий предполагал вынудить Тарика Хана повести «Призраков» самому. — Вынудить? — спросил я. — Да, — Вакулин кивнул. — В «Ловце Теней» задействовано много людей. Людей разных ведомств. Очень разных. Наша разведка далеко пустила свои корни в это дело. Гораздо дальше, чем могло бы показаться. — И кто ж его вынудит? — тихо прошептал Солодов, залегший рядом со мной. — Тихо, — сказал я и прислушался. Все погранцы, кто были рядом, затихли. Я не услышал, как они двигаются. Ведь они шли совершенно беззвучно. Зато увидел черные тени, пробиравшиеся к Старому Дому. И двигались они не со стороны крутой тропы, а уже по склону, вдоль ущелья. Шли, скрываясь за деревьями и кустами. — Вот они, — тихо проговорил я. Вакулин, заметив их, мрачно проговорил: — Вижу. Внимание: отделение, к бою. Глава 14 Засада изготовилась к бою. Я внимательно наблюдал за тем, как черные тени, как противники, медленно и аккуратно продвигаются к Старому Дому. А потом они внезапно остановились. Сели. Стали слушать. — Не идут, — прошептал Вакулин, стараясь взглядом выцепить в темноте силуэты врагов. — Думают, — сказал я. — Они рассчитывали застать нас здесь в бою. Думали «бунтовщики» окопались тут. Что их будет легко застать врасплох. А здесь пусто. — Видимо, решают — ждать или отступить, — согласился Вакулин. Потом он замолчал. Все замолчали. Тут, в лесу, что тянулся по невысокому склону горы, было тихо. Почти тихо, если бы не летний ветер, мерно шевеливший кроны деревьев. Шуршащий миллионами листьев разом. Призраки не шевелились. Я напряг зрение, сконцентрировал все свое внимание. В темноте очень легко было потерять из виду вражеских диверсантов. Вот ты моргнул, и кажется, что это и не человек вовсе, а камень, слившийся в темноте в одну сплошную с окружающей местностью массу. — Надо, чтоб пошли, — напряженно прошептал Вакулин. — Если займут дом — им конец. — Могут передумать и отступить, — покачал я головой, вглядываясь сквозь кусты можжевельника. — Могут, — согласился Вакулин. К почти полной тишине подмешалось еще кое-что новое — напряжение. Напряжение, исходившее от всех — и от пограничников, и от Призраков, залегших в свою собственную засаду. От этого напряжения, казалось, дрожал воздух. Дрожали нервы бойцов. Все сведется к тому, кто же первый сделает первый шаг. Или совершит ошибку. Ситуация оказалась сложной. Призраки, по всей видимости, не очень-то хотели занимать дом. И тут мы получили неприятный расклад: если они станут двигаться вперед, мимо хибары — почти сразу наткнутся на группу наблюдения. Если же попятятся — быстро выйдут из поля нашего зрения, и времени принять меры у нас будет совсем мало. В такой темноте враг быстро затеряется, рванет в рассыпную. И, как минимум, быстрого удара не выйдет. Начнутся долгие кошки-мышки с поисковыми группами и служебными собаками. И далеко не факт, что такие догонялки окончатся для нас успешно. Нужно было действовать наверняка. — Ну же, суки… Давайте, заходите… — Тихо бормотал себе под нос Вакулин. — Чего ж вы там засели? Я продолжал наблюдать. А между тем в рядах «Призраков» снова началось движение. Я заметил, как тени зашевелились. Как медленно встали, а потом, столь же медленно стали двигаться в обратном направлении. — П-падлы… — Прошипел Вакулин и глянул на меня. На несколько кратких мгновений мы встретились взглядами. Я кивнул. — Слушай мою команду — уничтожить противника, — проговорил Вакулин тихо. — Открыть огонь… Я тут же взял на мушку черный бугорок чей-то спины. Этот кто-то медленно, но все быстрее и быстрее двигался в обратную сторону — вон с ущелья. Вероятно, чтобы спуститься с Пянджа и отступить. Но далеко они уйти не смогли. Потому что я нажал на спуск. Автомат дернулся в моих руках, привычно стукнул в плечо. Грохот выстрела, а потом еще и еще один разнеслись по округе. А следом… Следом к нему присоединились и другие хлопки. Треск очередей, грохот одиночных — все смешалось в один сплошной гул стрелкового боя. Гул одновременно знакомый, привычный, но и опасный. Я попал. Человек, что был у меня на мушке, вздрогнул. Однако в темноте сложно было сказать — погиб он или ранен. А потом заговорил пулемет Васи. Мощный ПКМ разразился гулкой очередью. Я увидел, как из кустов по призракам ударили красно-желтые огненные капли трассеров. Как подсветили они все вокруг. Как ночь под их светом превратилась в страшные кроваво-красные сумерки. Тени заплясали вокруг. Я видел их. Видел Призраков. Отряд пакистанцев не сидел на месте. Они действовали. Когда очередь ПКМ затихла и на окружающую действительность снова опустилась темнота, то очень быстро к треску автоматов Калашникова примешался новый звук — суховатое, гавкающее «кха-кха-кха-кха». Это был ответный огонь пакистанского спецназа. По звуку я распознал немецкие штурмовые винтовки «Хеклер энд Кох» модели G3. Приходилось стрелять из подобных, но уже позже, на гражданке. В качестве развлечения. Их тяжелый винтовочный патрон был смертоносным и даже избыточным в бою. Правда, за подобную «убойность» боец платил громоздкостью своего оружия. Все в «Призраках» говорило об их элитарности. Особенно оружие. Ведь G3 — редкий гость в Афганистане. Ну что ж. Эти падлы неплохо подготовились. Бой тем временем закипал. Призраки залегли, укрылись кто где мог, смешались с ландшафтом. Смешались с ним и пограничники. Началась ожесточенная, слепая перестрелка, где каждый вел огонь «куда-то в сторону врага». И хотя мы точно знали, где они располагаются, поймать в прицел затаившихся бойцов было непросто. Казалось — вот новая дульная вспышка. Выцеливаешь по ней — стреляешь. И ничего. — Сукины дети… — Зарычал Вакулин, стараясь перебороть шум боя, а потом разрядил свой Стечкин куда-то в темноту. — Где они, мля⁈ Пули свистели над головами. Поначалу я чувствовал, как высоко они проходят. Как с треском впиваются в кору деревьев, откалывают щепки и ветки. Но с течением времени огонь врага становился все прицельнее. Я выцепил из темноты очередную вспышку, дал ответную очередь и тут же получил их ответ. Пули просвистели совсем низко, задели верхушки кустов. Я почувствовал, как можжевеловая хвоя сыплется мне за шиворот. — Это не дело! Они продолжают отходить! — Кричал Вакулин. Когда новая очередь Васиного пулемета разогнала тьму своими трассерами, я увидел, что призраки продолжали двигаться. Медленно, ведя беглый огонь, они как-то умудрялись отступать. — Уходят, падлы! — Закричал Вакулин. — Гранатами их! Готовить гранаты! Я увидел, как парни полезли в подсумки за гранатами. Почувствовал, как плотность нашего огня снизилась. — Нет, стоп! — Крикнул я. — Что? Какой стоп⁈ — Там Алим с Малюгой! Они слишком близко! Если метнем — попадут под осколки! — А… сука… — Выругался Вакулин, — а так уйдут! Надо в атаку! Я тоже понимал, что надо что-то делать. И быстро. А потому соображал так скоро, как мог. Что мы имеем? «Призраки» уже приняли решение об отступлении. Как я и ожидал, они поняли, что наши переговоры были ловушкой, в которую они угодили. Что здесь им ничего не светит. Но если сохранять текущее положение — они организованно отступят вниз, к реке. И по мере этого отступления у них будет возможность скрыться в темноте. Просто разделиться и развеяться по всему склону. В таком случае поисковые группы просто не успеют подойти. Гранаты тоже были не вариантом. Слишком рискованно. Кинем — Алиму с Малюгой точно не сдобровать. Тогда я четко решил: им нельзя дать отойти на их условиях. Нельзя играть по их правилам. А значит — нужно навязывать свои. — Слушай мою команду! — Крикнул я, пригнувшись от очередной пули, низко прошившей кусты, под которыми мы засели. — Метнуть гранаты! Но не по позициям противника! Вон туда! Левее! — Чего⁈ — Удивился Вакулин. — Зачем⁈ — Дальше — я сделал вид, что не слышу возгласа Вакулина, — дальше, когда залягут — вперед, в атаку! — Селихов, это безрассудно! — Удивился Вакулин. — Они постреляют нас как уток, стоит только нам подняться! Я схватил Вакулина, лежавшего рядом со мной, за ворот кителя. — Доверьтесь мне, — сказал я. — Мы должны спровоцировать их! Пусть бегут, пусть встают в контратаку — неважно! Группа огневой поддержки довершит дело! Вакулин уставился на меня изумленными, остекленевшими глазами. Казалось, он все еще осмысливал то, что я ему сказал. Когда по верхушкам кустов, совсем близко к нам, хлопнула вражеская пуля, а Вакулин вздрогнул и пригнулся, он будто бы очнулся от какого-то транса. — Р-рискованно, Селихов, — сказал он с тревогой в голосе. — Но может сработать. — Я знаю, — кивнул я. А потом дал очередную очередь куда-то в сторону врага. Призраки двигались и дальше. Они уже смогли сместиться чуть назад, и очень скоро «Старый Дом» закроет нам сектор обстрела. Нужно признать — пакистанцы двигались мастерски. Неторопливо, прикрывая друг друга огнем, они крайне организованно, а еще неторопливо отступали, стараясь скрыться за домом. Такое их поведение четко сказало мне — они не знают, сколько нас. Не знают, что нас едва ли больше. Они осторожны и думают — стань они двигаться более быстро и открыто — их накроет плотный огонь сильно превосходящего их противника. Тут только и оставалось, что надеяться на собственную темноту и незаметность. Избегать какого бы то ни было читаемого ритма в ведении ответного огня. Действовать так, чтобы не подловили. Так они и работали. — Солодов! — Крикнул я, стараясь пересилить гул боя. — Я! Чего, Саш? Солодов, только что перезарядивший свой автомат, отвлекся от стрельбы и подлез ко мне. — Костров с рацией! Пусть передаст наблюдателям и группе огневой поддержки — мои приказания. Понял? Солодов выпучил на меня глаза и слегка приоткрыл рот. Потом очухался и быстро-быстро покивал. — Так точно! — Отлично! Ну тогда слушай! * * * Когда снова заговорил вражеский пулемет, Тарик Хан прикрыл голову. Рядом с ним, немного позади, залег раненный Химера. Боец отстреливался, не обращая внимание на рану. Призраки, осторожно отстреливаясь, прикрывая друг друга. Медленно, но верно отступали. Они переползали назад. Поднять головы вражеский огонь им не давал. Слаженная группа работала почти интуитивно. Вот Скальпель и Шакал дали по короткой очереди куда-то в кусты. Тем самым они заставили противника пригнуть головы, снизили концентрацию огня и позволили Змею и Тарику передвинуться чуть-чуть назад. Затем и Тарик с Железным Шером проделали то же самое, позволив и другим призракам еще немного отступить. Хан знал — завязнуть в стрелковом бою — означает смерть. — Еще немного, и мы покинем сектор обстрела, — проговорил Зия, перезаряжая свою винтовку. Когда снова заговорил пулемет и его трассирующие пули на несколько мгновений изгнали темноту, Тарик Хан прижал голову к земле. Когда обстрел закончился, он сказал: — Я предупреждал тебя, Зия. Все это — одна большая ловушка! Ты ожидал увидеть здесь междоусобицу, а вместо этого мы наткнулись на засаду! — Меньше чеши языком, Тарик, — сказал Акрим Зия, уставившись куда-то вперед. — Ты солдат! Выполняй боевую задачу! И сейчас — главное слаженно вырваться из этой мясорубки! «Вырваться, — подумал Тарик раздраженно, — легче сказать, чем сделать». Главной бедой по-прежнему оставалась тактическая неопределенность. Тарик просто не понимал, насколько многочисленная группа пограничников устроила им западню. Здесь с равным успехом могло быть и одно, и два отделения бойцов. Оценить это по дульным вспышкам не представлялось возможным. Темнота, рельеф и маскировка скрывали врага. А интенсивность огня была внушительной. «Но почему они не переходят в решительное наступление? — Подумал Хан. — Если их достаточно много, должны были подняться в атаку. Постараться зайти во фланг. Связать нас боем и прижать к земле, чтобы мы не могли действовать. В чем же подвох?» Поразмыслив несколько мгновений, Тарик пришел к выводу, что пограничников там не так и много, как могло показаться. Число врагов, скорее всего, едва ли превышает численность призраков. Именно этим и можно было объяснить пассивность. «Нет. Их немного. Не успеют накрыть всех, — рассудил Тарик Хан. — А значит, нужно переходить в активное отступление». — Призраки! — Решился Хан. — Слушай мой приказ! Поднимаемся и… Он не успел закончить. У Старого Дома рвануло. С хлопком и вспышкой бабахнула граната. Тарик услышал, как осколки с едва уловимыми хлопками входят в землю совсем близко к нему. Когда взорвалась вторая — он ощутил, как осколки маломощных РГД-5 рвут ткань брюк. Впиваются в кожу и неглубоко в мышцы. Призраки, все как один, тут же прекратили ответный огонь. Они прижались к земле, закрыли головы. Когда хлопнуло в третий раз, Тарик почувствовал, как ему заложило уши. И даже так, сквозь звон и гул в голове, он услышал крик: — В атаку! — Разнесся над полем боя моложавый голос какого-то пограничника. — Уничтожить врага! Ура-а-а! — У-р-р-р-а! — Вторил ему слаженный крик остальных пограничников. «Они решились, — промелькнула в голове Тарика вязкая от звона в ушах мысль. — Они решились перейти в наступление. Значит, я ошибся. Их больше». * * * — В атаку! — Встал я, взмахнув остальным рукой. — Уничтожить врага! Ура-а-а! — У-р-а-а-а-а! — Закричали все что есть мочи. Но не все пошли в бой. Лишь группа нападения, всего-то семь человек, встали и двинулись вперед стрелковой цепью, паля в сторону врага. Наблюдатели — Алим с Малюгой открыли огонь из своих укрытий. Поддержка тоже подоспела: Вася и еще двое парней стали громко разряжать свое оружие, не давая врагам поднять головы. Имитация атаки — вот что мы делали. И все для того, чтобы вынудить врага действовать. Один из призраков, видимо командир, дал какую-то команду. Крикнул что-то не по-русски. А потом призраки принялись сами метать гранаты. — Ложись! — Заорал я. Стрелковая цепь группы нападения, движущаяся вперед и то и дело дающая по врагам очереди и одиночные, почти разом легла. Тут и там разразились хлопки взрывов. Гранаты рвались где ни попадя. Кажется, их кидали в слепую. Лишь бы кинуть. И это дало призракам время отступить. Я видел, как они отчаянно, но организованно поднялись, а потом в быстром темпе, почти бегом, принялись отступать. — Огонь! Огонь! — Закричал Вакулин вдруг и дал короткую очередь из Стечкина. Я поддержал. Стал выцеливать уходящие вниз по реке тени. А потом стрелять. Хлопок. Автомат пнул меня в плечо прикладом. Один из замыкающих бойцов призраков завалился на землю, как подкошенный. Когда трассерами заработал Васин пулемет и скосил еще одного — мы увидели их. Одетые в камуфляж бойцы быстро спускались по склону. Со стороны могло показаться, что они бегут. Однако организованность этого «бегства» не оставляла сомнений — они не дрогнули. Отступление было совершенно сознательным. И жертвы, которые оно сулило — тоже. «Их командир, — выцеливая очередного бойца противника подумал я, — сознательно принес в жертву часть своих, чтобы все не попали в ловушку». Кто бы ни был их командиром, это хладнокровный и решительный человек. Пусть и осторожный. «Тарик Хан», — подумал я. — Уходят! Уходят, сукины дети! — Крикнул Вакулин и встал на колено. Принялся шарить взглядом по всем нам. — Солдат! Рацию! Где заслон⁈ Их надо остановить! — Я! Товарищ капитан! — Оживился Костров, тоже поднявшись на колени и быстро перетягивая подсумок с рацией на живот. — Свяжись с Соколовым! Пусть держит заслон! А, сука! — Они не успеют, — глядя, как Призраки совсем пропали из виду, поднялся я. — Что? — Обернулся Вакулин. — Заслон не успеет подойти. Вакулин не ответил, тараща на меня свои дурные глаза. — Я был там, впереди. Там крутой спуск, — продолжил я. — Призраки потеряют время, преодолевая его. Вакулин снова ничего не сказал. Только приоткрыл рот в удивлении. — Там есть тропа, — я указал назад. — Она не такая крутая, но Призраки по ней не пошли. Опасаются засады. Если вы возьмете большую часть отделения и спуститесь, то будет шанс перехватить их. — Шанс⁈ — Подал, наконец, голос Вакулин. — Шанс их перехватить⁈ Да мы просто не успеем! Они спустятся у поворота, а мы где⁈ Нам еще по берегу метров триста придется преодолеть! — Я знаю, — я кивнул. — А потому я выиграю вам время. Нахмурившийся Вакулин приподнял брови в удивлении. — Берите людей и спускайтесь, товарищ капитан, — продолжил я. — А я возьму двоих и пойду за ними. Глава 15 Ночь превратилась в головокружительную погоню. Прохладный воздух бил в лицо. По тропе грохотали наши сапоги. Громко бряцало наше оружие и снаряжение. Двигаясь первым в почти полной темноте, я мог различить лишь темно-синее звездное небо, черную землю и причудливые формы валунов, кустов и деревьев, превратившихся в ночи во что-то немыслимое. За спиной звучало ритмичное и тяжелое дыхание товарищей. Это были Малюга, втихую пыхтящий матерные ругательства себе под нос, и Вася Уткин. Вася, к слову, обменял свой тяжелый и громоздкий пулемет на автомат Калашникова. Мы бежали по узковатой тропе склона, что пролегла вдоль ущелья и уходила к Пянджу. Сначала она была землистой, но по мере спуска все чаще попадались скользкие камни. Приходилось выбирать, когда ставишь ногу, чтобы не рухнуть на землю на полном бегу. Двигались цепочкой. Я при этом старался выхватить из темноты силуэты, тени «Призраков», что улепетывали не так далеко от нас, где-то впереди. Их осталось трое или четверо. Я смог посчитать, потому что, когда мы ринулись в погоню, то пробежали четыре тела, скошенные нашими пулями во время отступления. То что их осталось меньше половины — обнадеживало. В численности у моей группы с ними было почти равенство. А вот то обстоятельство, что призраки — спецназовцы, профессионалы высокого класса, против которых вышли обычные пограничники, давало повод насторожиться. Быть начеку. Не делать ошибок. Еще через минуту бешеной погони, когда грудь уже сдавило от нехватки воздуха, я увидел их. Увидел, как три или четыре бойца, замедлив темп, спускались к Пянджу. Спускались там, где тропа становилась совсем уж крутой. Еще чуть-чуть — и хоть на заднице съезжай. Как я и полагал, мы настигли их. Я не раз и не два хаживал в этих местах, когда был в нарядах на левом фланге. Тропа в этом месте была крутой, хотя и гораздо более незаметной. И потому я знал, что в этом месте Призраки замедлятся, чтобы не переломать шеи на скользких камнях. И когда они пойдут тише, мы уже будем тут как тут. Так и вышло. Теперь нашей главной задачей было не взять их сходу, с налету. Важно затормозить врага. Связать его боем. Заставить замешкаться еще сильнее. Это даст время Вакулину и остальным парням добраться к повороту. И уж тогда мы возьмем Призраков в тиски. — Вон там! — крикнул я. — Движемся к тем камням! Занять укрытие и огонь! Не прошли мы и пятидесяти метров, как и Призраки нас заметили. Это было ожидаемо. Когда мы нырнули за укрытие, они залегли и открыли огонь. Лязг, пыхтение, шум наших шагов — все стихло. Но гул погони тут же сменился новым шумом — хрипло заговорили их G3. Раскатистые звуки одиночных и очередей разлетелись по склону. Впереди, на уходящей вниз, к Пянджу, тропе, я увидел дульные вспышки. — Ответный огонь! — крикнул я, лежа за валуном, а потом высунулся влево из-за камня. Принялся вести огонь на подавление. Почти сразу к голосу моего автомата присоединилось и оружие Васи с Малюгой. Не прошло и секунды, как стрельба смешалась в один сплошной гавкающий, прерывистый и одновременно протяжный хор автоматного огня. Нас разделяло едва ли восемьдесят метров. Яростная перестрелка закончилась почти так же быстро, как и началась. Все потому что метрах в десяти от нас принялись рваться гранаты. Когда бабахнул первый взрыв, Уткин, поставивший свой автомат на валун, опрокинулся. — Васька! — услышал я, как закричал Гена Малюга. — Не отвлекаться! — сдавленно, но изо всех сил заорал я. — Голову ниже! Осколки! Бахнуло еще два раза. Потом — еще один. Злые осколки от оборонительных гранат, скорее всего советских Ф-1, безжалостно вгрызались в землю у камней. Глухо щелкали о валуны, выбивали из них кусочки и поднимали пыль. Когда спустя пять секунд нового взрыва не последовало, я поднял голову. Обернулся. — Васька! — кинулся Малюга к Уткину. Уткин был жив. Фуражку ему сбило, и Вася держался за левую сторону головы двумя руками. — Васька! Ты что там? Малюга переместился немного аккуратно и, видимо, показал часть своего силуэта врагу. Тот выстрелил. Новая, хрипловатая очередь прорвала все еще рассеивающийся после взрывов гул. Гена тут же залег рядом с Васей, ругаясь матом изо всех сил. Потом он пошевелился, вцепился Васе в плечо. — Уткин! Уткин пошевелился. Принялся пыхтеть: — Зараза… И так ума нету, а мне еще и голову осколком прошибло! С-с-с-сука… Я хмыкнул. Если б прошибло — Вася так дерзко не разговаривал бы. Я тем временем снова взялся за автомат. Нас то и дело жгли очередями. То и дело спереди мелькала дульная вспышка. Всего одна дульная вспышка. «Они оставили еще кого-то, — подумал я. — Оставили, чтобы скрыться самим». — Гена… Глянь… Большая там дыра? — ворчливо проговорил Уткин, подставляя Малюге окровавленную голову. Тот всмотрелся, напряг в темноте зрение. — Вася! Да нету там никакой дыры! Тебе осколком кончик уха оторвало! — Чего⁈ — удивился Уткин, а потом полез щупать. Когда тронул рану, зашипел. Стал ругаться матом еще мерзопакостней. — Вася! — обернулся я. — Драться можешь? — Да… Да, могу… Уткин потянулся за автоматом. — Тогда не отвлекаемся! По местам! Парни снова похватались за автоматы. Мы открыли огонь. Принялись давить стрелка что есть сил. Но я понимал — он и рассчитывал на это. Этих минут, которые потребовались бы нам на то, чтобы разобраться с врагом, командиру призраков хватит, чтобы уйти. Я не знал, кем был этот командир. Не знал, но догадывался. Хитрые, методичные шаги во время боя, хладнокровные приказы, аккуратные действия — неужели это тот самый Тарик Хан, о котором я был уже достаточно наслышан? Если да, то это еще один повод торопиться. И каждая минута промедления может стать роковой. — Ниче… Ниче! — рычал Малюга, перезаряжая магазин. — Сейчас у этой падлы патроны кончатся, и тогда… — Прикройте! — решился я, вкрутив запал в Ф-1 и дернув чеку. Бойцам не нужно было повторять дважды. И Малюга, и Вася разразились длинными очередями. Я встал в полный рост. Стал, рискуя попасть под пулю, если стрелок решит открыть ответный огонь. Изо всех сил я размахнулся и метнул гранату в него. Спустя секунду решился и враг. С рычащим звуком немецкая винтовка врага принялась выплевывать в меня патроны. Замелькали в темноте дульные вспышки. Я успел прыгнуть за камень. Казалось, собственной кожей почувствовал я за миг до моего движения, как пули рассекли воздух прямо над головой. — Ложись! — крикнул я. Парни легли. А потом вдали грохнуло. Где-то глухо посыпалась земля и камешки. — Уел его? Уел, сукина сына? — злобно спросил Малюга, подняв грязное лицо от земли. Я ему не ответил. Не ответил, потому что слушал тишину. Потом глянул на Уткина. Вася пытался вытереть кровь, но только размазывал ее по лицу. От этого казалось, оно черное, словно бы вымазанное углем. А между тем было тихо. Даже сверчки не пели. Видимо, люди спугнули их, затеяв тут очередную войнушку. — Идем, — сказал я. Мы принялись подниматься. Аккуратно, медленно пошли по тропе на полусогнутых ногах. Враг не реагировал. Я понимал, что у оставшегося «Призрака» не было нормального укрытия на этой тропе. Что его позиция была неудачной относительно нашей. Что мощная граната, пусть даже и упадет она не прямо ему на голову, скорее всего лишит стрелка боеспособности. Так и вышло. Когда мы снова пошли трусцой, то перешагнули безжизненное тело Призрака, все еще цепляющееся за его G3. — У кого как с патронами? — набегу спросил я. — Пустой! — У меня на исходе! Мой автомат тоже нес в себе последний рожок. Сколько там осталось патронов, я не знал. И все же мы должны были идти дальше. Преодолевая сложную, скользкую тропу, стараясь сохранять равновесие, мы вышли к берегу Пянджа. Здесь река, хоть и была не такой глубокой, как весной или тем более зимой, но все же сохраняла свой бурный нрав. Пограничная тропа в этом месте шла вдоль берега. Берег же был обрывистым, хоть и не высоким. Мы не увидели их сразу. Только потом, немного погодя, обернувшись, я заметил впереди людей. Три нечеткие тени крались по пограничной тропе в направлении вершин Бидо. Крались и что-то искали у берега. «Лодку? — подумал я. — Плот?» А вот группы Вакулина видно не было. Наверняка они еще двигались позади. И времени их ждать не было. — За мной! — крикнул я. — Вперед! Нужно связать их боем, затормозить! Никто не сказал ни слова о патронах. Все понимали — если придется, пойдем в рукопашную. Зубами их будем рвать, но не дадим уйти. Уже через полминуты, когда Призраки заметили нас, стало ясно, что и у них беда с патронами. Враг открыл по нам огонь. Стреляли в основном из пистолетов. Один призрак шил одиночными, экономя боезапас. Мы отвечали не менее лениво, но отвечали. А еще догоняли их. Догоняли, потому что шли быстрее. Не исключено, что враги терпели ранения. Когда дистанция сократилась до пятидесяти метров, Призраки вдруг залегли. Стали откидываться гранатами. Нам тоже пришлось укрыться от маломощных РГД-5 за камнями и начать отвечать. Следующую минуту на берегу Пянджа рвались гранаты. Их бессильные хлопки мимолетными вспышками прорезали темноту, оставляя за собой только краткое эхо. Но потом кончились и гранаты. — Что делать будем? — стараясь отдышаться, проговорил Малюга. Вася, прямо на ходу неуклюже перемотавший себе голову, уставился на меня, лежа за камнем. — Продолжать преследование, — сказал я невозмутимо. — Давай, ребята, перебежками вперед. Будьте осторожны. Они могли приберечь патрон другой. — Э-э-э-эй! — внезапно раздался высоковатый, почти мальчишеский голос. — Э-э-э-э-й, Шурави! Я буду сдаваться! Я кровь! Ранен! Мы переглянулись. Я тут же приподнялся на локте, стараясь сильно не светить силуэт и при этом посмотреть, что ж там творится. — С-с-с-сука… А где они? — спросил Малюга, тоже всматриваясь в темноту. — Испарились! — Не-е-т, — покачал я головой. — Они там. — Там? — удивился Малюга. — Не вижу! — Они готовят нам ловушку, — возразил я. — Вымотались. Решили, что мы не отстанем, и хотят разобраться. — Я буду сдаваться! — снова закричал раненый. Если присмотреться, его силуэт, лежащий на тропе, все же можно было увидеть. — Хотят устроить нам засаду. — Патронов нет, — покачал головой Малюга. — Гранат тоже… — прохрипел Вася Уткин. Я быстро прикинул. Они знают, что мы пустые. Знают, что если решимся идти вперед — они нас прикончат в ближнем бою. Ну или по крайней мере они так думают. А с другой стороны, это мог быть обманный маневр. Что если они снова оставили своего на заклание, чтобы отвлечь нас, а самим уйти? Главный вопрос — ждать подкрепления или действовать сейчас. Как лучше будет поступить? Чтобы оценить все объективно, мне не доставало разведданных. Не хватало информации. Но чуйка подсказывала… — Что будем делать, Саша? — спросил Уткин. Я глянул на погранцов. Оба, лежа рядом со мной в пыли и грязи, смотрели на меня. Ждали моего приказания. — Идем вперед, — сказал я, подтягивая автомат за ремень. — Захватить противника. От автора: * * * ✅ Новинка! Вышел новый том в убойной книге про 90-е. Группа «Гром» успешно борется против братвы, оборотней в погонах, кавказских ОПГ и китайской мафии. Но бандиты готовят серьёзную провокацию… Большая скидка на первые тома — https://author.today/work/439421 Глава 16 То, что я принял правильное решение, мы поняли очень быстро. Не успел я отдать приказ, как мы услышали грохот стрельбы у нас за плечами. Я обернулся. Позади, метрах в трехстах, шел стрелковый бой. Там то и дело сверкали дульные вспышки. Летели снизу, со склона к берегу, ярко-алые шары трассеров. Это Солодов, взявший пулемет Васи, палил из него по невидимым врагам. Трассеры, словно маленькие звезды, мчались под углом вниз. Некоторые навсегда гасли, ложась в землю. Другие рикошетили. Огненными искрами они отскакивали от берега, но потом все равно гасли где-то над Пянджем. — Боем их скрутило, — пробурчал Уткин тихо, — Вакулина от нас отрезали! Я снова глянул вперед. Туда, где не было видно почти никого, кроме раненого врага, так явно лежащего на пограничной тропе. Его черный силуэт шевелился. Издали, да еще и в темноте, это несомненно человеческое движение напоминало копание клубка змей, что никак не могли разъединиться. Понимание пришло быстро. Все группы «Призраков» держали друг с другом устойчивую, а еще постоянную радиосвязь. И потому могли гораздо более четко координировать свои действия. Остатки «Головной», как я назвал ее про себя, группы, решились на эту странную ловушку с раненым, только потому что знали — их прикроют с тыла. Знали — их подельники займут Вакулина и его отряд боем, давая головной группе шанс на такую рискованную уловку и отрыв. Быстро стало ясно, почему заслон Соколова тоже не подоспел вовремя. Вполне вероятно, что и он был скован боем где-то на границе. Призраки действовали хитро. Их малочисленный отряд, словно набор острейших хирургических скальпелей, бил в нужные места Шамабада. Попадал в нервы, сковывал нам «мышцы». Таким образом «Призраки», быстро осознав крах своего нападения, пытались выпутаться из всей этой истории. Пытаясь отойти. Отойти, не оставив живых, кто мог бы рассказать о них нашим спейслужбам. М-да… Не каждый день встречаешься с таким хитрым врагом. Ну ничего. Мы тоже не пальцем деланные. — Давайте, — сказал я без сомнений, — задержать врага. — Это… Это похоже на ловушку, — сказал Малюга. На грязном его лице читались растерянность и сомнения. — И точно. Ловушка, — проговорил Уткин, неотрывно следя за «раненым». — Саша, ты уверен? С этими словами Уткин глянул на меня. У Васи, несмотря на его внушительную крупнату тела, лицо всегда оставалось по-детски кругловатым. А взгляд — наивным. Но теперь, с повязкой на голове, Вася Уткин выглядел настоящим матерым солдатом. Я понимал, что это недалеко ушло от правды. Уткин и правда был хорошим бойцом. — Уверен, — сказал я. — Ну тогда я тоже уверен, — кивнул Вася. — Примкнуть штыки, — скомандовал я. — Быть готовым к рукопашной. И мы примкнули. А потом, в полной темноте, короткими перебежками помчались вперед, к лежащему на земле Призраку. Тем временем стрелковый бой позади не угасал. Пограничники крепко сцепились с Призраками. Я предполагал, что сражение приобрело позиционный характер, почти такой же, как был поначалу у Сатрого Дома. — Лежать! Руки! Руки вверх! — стал орать Малюга, наставляя пустой автомат на раненого Призрака. Призрак, тем не менее, оказался невелик. Одетый в импортный камуфляж и капюшон, он скрыл лицо, замотав его куфией. Низкорослый, худоватый боец походил своей комплекцией на подростка. Не знай я его боевых навыков, которые продемонстрировал нам каждый Призрак сегодня, не стал бы опасаться такого субтильного парня. Но я прекрасно понимал — даже с ним нужно считаться. — Руки, чтоб я видел! — кричал Уткин, шедший по левое плечо от меня. — Я кровь! — на ломаном русском орал раненый, — я не стоять! — Руки! Внезапно раненый выхватил пистолет. Направил его на Малюгу, но я ожидал такой исход. Потому тут же врезал ему прикладом. Раненый не стал стрелять, защитившись руками от удара. А потом понеслось так понеслось. Пока я бил, успел заметить, как здоровенный, крупный Призрак с таким же закрытым лицом кинулся на Уткина. В руках врага блеснул боевой нож. Уткин не растерялся, попытался ткнуть в Призрака автоматом со штык-ножом. Огромный Призрак схватился за ствол и просто сбил Уткина с ног массой тела. Учитывая комплекцию Васи, это внушало. Тем временем из темноты на меня бросился еще один враг. Он ждал где-то под скалой, за камнем. Одетый как все остальные — в камуфляж, подогнанный по фигуре, и капюшон, этот так же орудовал ножом. Он был высоким, выше меня ростом, а еще поджарым, жилистым, но широкоплечим. Сходу Призрак попытался схватить меня за оружие. Задрать ствол кверху и ударить ножом в низко опущенной руке. Я успел схватить его за вооруженную руку. Почувствовал, какой силой она налита. А еще понял — долго я его так не продержу. Отведя шею назад так, что хрустнуло, я изо всех сил врезал Призраку головой в лицо. К моему удивлению, он это предвидел. Опустил голову так, чтобы удар пришелся в лоб, а не в нос. Щелкнуло так, что у меня перед глазами все поплыло. Призрак тем временем успел отобрать и отбросить мой автомат. Время, казалось, замедлило свой бег. Эти мгновения в темноте показались мне вечностью. Вот мы с «Призраком» стоим друг против друга. Вот в его руках темнеет в темноте нож. Там, где-то за спиной, яростно борются на земле Уткин и Призрак-гигант. А где-то справа — раненый Призрак бросает в Малюгу песком, норовя попасть в глаза. А потом время снова возобновило свой бег. И понеслось. Схватка была яростной и быстрой. Мы с Призраком то и дело топтались на месте. Наносили друг другу удары, уклонялись, а потом и вовсе принялись бороться за нож. Остальная реальность вокруг превратилась в какие-то картинки, которые то и дело попадали на глаза. Вот Вася Уткин сверху Гиганта, сидит на нем верхом и изо всех сил дубасит по лицу. Враг прикрывается от его ударов локтями и предплечьями. Вот Малюга душит Раненого автоматом. Они топчутся на месте, а потом Раненый изо всех сил бьет Малюгу затылком в лицо. Враги расцепляются. Вот мы с Призраком, неведомо когда упали и изо всех сил боремся за нож, у самого края берега. Бой быстрый, яростный, грязный. В полной темноте слышны глухие удары по телу. Яростные, звонкие щелчки кости о кость, когда кто-то бьет кому-то по лицу. Лязг оружия, звон клинков. Рык, стоны, злобные крики. Вопли отчаянного сопротивления. Все это наполнило тишину Границы. Все это перемешалось с мерным гулом Пянджа, звуча инородно для этих мест. Призрак был силен. А еще умел и техничен. Мы то и дело пересиливали нож, то и дело перехватывали его, отбирая друг у друга и стремясь ударить в наиболее уязвимые точки: подмышку, живот, шею, пах. И каждый всегда мог предугадать действие другого. Каждый мог быстро найти решение и защититься от смертоносного клинка. Мы катались по берегу, то я оказывался в выигрышной позиции сверху, то он. В технике мы несомненно были равны. Но в самом начале схватки я понял одну вещь — мое тело, молодое тело девятнадцатилетнего парня, уступает Призраку в силе. Мое тело гибче, быстрее. Мышцы, приспособленные на взрывное усилие, помогали мне выжить в этом бою не раз и не два. Но в спокойной, выносливой силе, в способности долго прилагать усилие, я ему уступал. И когда мы оказались у обрыва, я это почувствовал особенно хорошо. Мы боролись прямо у края берега. Лежали вдоль него, и под нами в каких-то полутора метрах шумел Пяндж. Я буквально мог слышать, как каждое наше движение, каждое усилие заставляет куски подмытой глины откалываться от берега и с всплеском падать в воду. Призрак был сверху. Нож его застыл надо мной. Острие смотрело в сердце. А он налегал. Я стиснул зубы. Осознавая, что еще миг, другой, и клинок вонзится в мое тело. Руки горели огнем. Мозг быстро, холодно соображал, как повернуть исход в мою сторону. Призрак завыл, навалившись на рукоять изо всех сил. Его злые темные глаза уставились прямо на меня. Расширились, округлились. Казалось, вот сейчас он вытаращит их так сильно, что они полезут из глазниц. «Чего таращишься, падла?» — промелькнуло у меня в голове. А потом пришло и решение. Я просто взял и плюнул ему в рожу. Прямо в глаза. Призрак с отвращением зарычал, зажмурился, а я отклонил его нож. Клинок со звоном ударился о камни. Я схватил Призрака за ворот свободной рукой. А потом снова дал ему в морду лбом, на этот раз попал так, что хрустнуло. Призрак не издал ни звука, лицо его тут же расслабилось, и я почувствовал, как Призрак заваливается набок, к Пянджу. Я отправил его в нокаут. Выгнал сознание из головы своим ударом. Но его тело, напряженное, заклинившее в конвульсиях, все еще сопротивлялось обмороку. Пальцы все еще держались за мою одежду. Да еще и тащат меня за собой. Я принялся до боли в пальцах хвататься за береговые камни, одновременно стараясь отпихнуть Призрака от себя свободной рукой и ногами. — Граната! Граната! — заорал вдруг Малюга где-то на берегу. На эти его слова реагировать мне было некогда. Я все еще старался отделаться от Призрака, когда берег под нами обвалился. Это случилось так быстро, что холодная вода, в которую я попал, будто бы ошпарила разгоряченное в драке тело. Вздохнуть я не успел. В рот и нос тут же хлынула вода. У нее был землистый привкус. Легкие сдавило от недостатка воздуха. Перед глазами все потемнело, верх, казалось, перемешался с низом. К бесконечному гулу Пянджа, что был теперь не внизу, как раньше, а вокруг, примешался скрежет речных камней, влекомых по дну волей реки. Эта воля сейчас увлекала за собой и меня. Первые несколько мгновений она крутила меня, словно марионетку. Но потом кое-что произошло. Сквозь толщу воды я услышал хлопок. Гулкий, приглушенный, звучавший где-то сверху. «Сверху» — промелькнуло у меня в голове. Не разжимая зажмуренных глаз, я быстро сориентировался, на ощупь попытался взмахнуть руками, по звуку определив, где же верх. Но дно я нашел быстрее. И последнее, что я успел почувствовать — сильный удар по голове, выбивший из меня все сознание. * * * — Саша? — спросила Наташа, положив голову мне на грудь. — Проснись, Саша. Теплое солнце грело мне лицо. Его ласковые лучи нежно касались кожи, словно женские прикосновения. «Теплое. Утреннее, — подумал я, — на Кубани у нас хорошо. Жара набирает обороты только к обеду, а сейчас — милое дело». А потом разлепил глаза. — Ты заснул? — спросила Наташа, — притомился? — Нет, — улыбнулся я. Наташа пошевелилась. Она подняла голову. Потом приподнялась на локте. Заглянула мне в глаза. Ее красивые русые волосы на солнце казались золотыми. Такими же золотыми, как пшеничное поле, что раскинулось впереди. «Какая же она красивая, — подумал я, заглядывая в ее глубокие, голубые глаза, — самая красивая». Над головой стояло ровное голубое небо. Лесополоса, защищающая поле от суровых южных ветров, раскинулась над нами. А дальше — поле. Большое, бескрайнее поле пшеницы. «Конец июня, — промелькнуло в голове. — зреет». — Можно я тебя кое-о чем спрошу, Саша? — проговорила Наташа бархатным, спокойным голосом. — Можно, — с улыбкой ответил я. Внезапно лицо девушки ожесточилось. Стало суровым. Взгляд сделался волчьим. Небо, казалось, тут же затянуло тучами. А может быть, они там уже были? Поднялся ветер, океан пшеницы ожил, поддаваясь его порывам. — Почему ты ушел? — спросила девушка хрипловато. — Наташа? — нахмурился я. — Почему ты оставил меня одну? Внезапно ее молодое, юное лицо изменилось. Возраст проступил на нем. Она превратилась в ту самую Наташу. В мою жену. Ровно в такую, какой я ее помнил в конце жизни. — Почему ты ушел туда, в прошлое? Почему оставил меня одну? Я ей не ответил. — Потому что был должен? — спросила она. Я молчал и тут. Наташа тяжело вздохнула. А потом потянулась к моему лбу. Прикоснулась. Прикосновение это было холодным и влажным. А еще жгло так, будто трогали свежую рану. — Я никогда не уходил, — ответил я наконец. — И ты это знаешь. Наташа улыбнулась. — Знаю. Но не чувствую. Я стиснул зубы. Почувствовал, как на лице играют желваки. Наташа вдруг тихо, по-доброму рассмеялась. — Проснись, — сказала она теплым, добрым голосом. А потом снова коснулась моего лба. * * * Я распахнул глаза. Вздрогнул и подорвался. Сел. Стеганый курпай, которым я оказался укрыт, сполз, обнажив меня по пояс. А потом увидел их — глаза, большие, темные, карие. Девушка, сидевшая рядом, не вздрогнула от моего быстрого движения. Не отпрянула. Она только немного отстранила руку с влажным полотенцем. С любопытством уставилась на меня. — Не бойся, — на очень чистом русском проговорила девушка. Голос ее тут же отразился в голове болью. Казалось, ощущения мало-помалу возвращались, и к сожалению, первым из них стала головная боль. А потом и боль во всем теле. Казалось, на мне не было живого места. Одни только ушибы. Но я не скривился. Только немного поморщился, одновременно осматриваясь. Глинобитные, побеленные стены. Кое-где побелка осыпалась, но стены все равно казались уютными и аккуратными. В деревянном потолке единственное распахнутое настежь окно. Из него льется спокойный солнечный свет. У дальней стены — занавешенный выход. У противоположной от меня стены — ниша с кувшинами для воды. Утрамбованные земляные полы застелены старыми, но чистыми, а еще очень пестрыми паласами. Тут и там разбросаны подушки. У одной из стен — старый сундук. Над ним еще более старое ружье, висящее на гвоздике. Посреди комнаты низкий столик для еды. В углу — полка с кораном. Пахло печным дымом и какими-то специями. К этим запахам примешивался еще один — кисловатый дух овечьих шкур. На улице послышались мужские голоса. Где-то кричал ишак. И хотя жилище было довольно бедным, все же здесь старались сохранять уют. — Ты в безопасности, — проговорила девушка, — не бойся. Все хорошо. Оказалось, меня положили у стены, на жесткий, но чистый ковер из верблюжьей шерсти. Еще один подложили под голову. Укрыли лоскутным одеялом. Девушка медленно отложила полотенце и взяла чарку с водой, что стояла у моей постели. — Прошу, попей. Я уставился на девушку. Молодая, шестнадцати или семнадцати лет, она обладала необычной, очень живой красотой. У нее были большие темные глаза, густые брови и смуглая кожа. Черные волосы девушка заплела в одну плотную косу. Она оделась скромно, но ярко: длинное платье и шаровары из дешевой, но цветной фабричной ткани. На голове девушка носила легкий платок, сдвинутый назад. — Извини, — я тронул лоб. Почувствовал шершавую и большую ссадину под пальцами. — Я напугал тебя. — Вовсе нет, — девушка улыбнулась и вежливо отрицательно покачала головой. — Все хорошо. Вот. Она снова предложила мне чарку. Я принял. Аккуратно отпил несколько глотков. — Где я? — спросил я тихо, возвращая девушке чарку. — Кишлак Кундак, не очень далеко от реки, — улыбнулась девушка. Я поморщился от боли, снова тронул лоб. — Ты сильно ударился головой, — сказала она озабоченно, — тебе нужен отдых и покой. Девушка вдруг встрепенулась и тут же засмущалась. Спрятала от меня свои темные, миндалевидные глаза. — Если я тебе мешаю отдыхать, я уйду… — Нет, — улыбнулся я. — Спасибо. Ты хорошо говоришь по-русски. В глазах ее вспыхнула легкая заинтересованность. Смуглые щечки зарумянились. — Мой папа до революции был рабочим. Помогал строить ГЭС на реке Кабул. Я тогда жила в городе и ходила в советскую школу. В голосе девушки чувствовалась какая-то гордость. Но потом она вдруг погрустнела. — Но потом все пошло плохо, и нам пришлось уехать сюда, в Кундак. Сейчас отец с братом пастухи. Пасут овец. — А мать? — спросил я. Девушка погрустнела еще сильнее. И даже отвернулась. — Извини, — сказал я. — Этот вопрос был лишним. — Ничего, — пискнула она. Я попытался пошевелиться. Потом встать, но голову прострелило так, что стало тошнить. Тогда я благоразумно решил повременить с подъемом. — Ты все еще слаб. Тебе нужно восстанавливать силы, — заботливо сказала девушка. Я вздохнул. Глянул на нее. — Меня звать Саша. А тебя? Девушка от удивления округлила глаза и снова зарумянилась. Мне казалось, что она вот-вот спрячет от меня лицо. Не выдержит взгляда. — М-меня… — заикнулась она. — Меня зовут Мариам. — Мариам, — я посерьезнел. — Ты понимаешь, кто я? Лицо девушки стало мрачным. — Шурави? Солдат? Впрочем, Мариам тут же оживилась и торопливо заговорила: — Не переживай. Ты в безопасности. Наши старейшины любят Шурави. Шурави помогли нам справиться с бандой Ахмада. Сделали так, что стало безопасно. Потому и тебе тут ничего не угрожает. Я задумался на миг, а потом сказал: — Расскажи, как я сюда попал? Далеко ли мы от Пянджа? Кто и где меня нашел? А еще недурно было бы узнать, где мои вещи и оружие. — Далеко? Не так уж. Несколько километров от реки, — девушка махнула рукой вправо. — А нашли тебя мой отец с братом. У нас ночью волки овец разогнали. Одну задрали. Еще две пропали. Вот, они ходили искать, а нашли вас. Я нахмурился. — Кого «Вас»? Девушка посмотрела на меня с такой наивностью, какой, казалось, мне никогда и видеть-то не доводилось. — Ну как это кого? Тебя и твоего друга. Глава 17 Друга, значит? Новость о некоем таинственном друге стала для меня определенной неожиданностью. Но виду я не подал. Не показал Мариам своего удивления. Вместо этого только спросил: — Друга? Скажи, а где он? Девушка разулыбалась. — Нам пришлось положить его в женской части дома. Сам видишь, жилище у нас небольшое, небогатое. И втроем бывает тесновато. А раненному, ему много места надо. — Он приходил в себя? Что-нибудь говорил? Мариам отрицательно покачала головой. — Нет. Ты очнулся первым. Я вздохнул. — Где моя одежда? Я хочу посмотреть на моего друга. Я догадывался, о каком «друге» идет речь. В реку мы могли упасть только с «Призраком», с которым боролись. Вероятно, его прибило к берегу примерно там же, где и меня. И обоих нас нашли и вытащили местные. «М-да… — подумал я. — Ситуация непростая. После рукопашной…» Я осекся в собственных мыслях. После рукопашной… Получилось так, что я откололся от наряда. В пылу драки оставил Васю Уткина и Малюгу один на один с бойцами Призраков. Зараза… Как у них там вышло? Сдюжили ли? Призраки были сильными противниками. Так просто, с наскока их не взять. И все это понимали. Пусть парни и Малюга, и Уткин, всего лишь срочники, но они парни не промах. Граница за их не очень долгую службу научила их многому. И просто так они не сдадутся. Вот только от этого командирского беспокойства за своих бойцов избавиться я уже, наверное, не смогу. Слишком глубоко въелось. Да и следует ли избавляться? Трезво мыслить это мне никогда не мешало. Зато подсказывало, что даже здесь, в горниле войны, я все еще остаюсь человеком. Это всегда было отдушиной. «Сдюжат, — подумал я. — Должны сдюжить». — Одежда? — Мариам заулыбалась и с какой-то заботливой гордостью проговорила: — Про одежду ты не бойся. Я ее выстирала. На улице сушится. Если хочешь, могу дать тебе отцовские вещи. Но… Она слегка подалась ко мне и очень обеспокоенно заглянула в глаза. — … Но ты думаешь, что ты уже сможешь встать? Сможешь ходить? У тебя голова, наверное, еще болит. Может, пока полежишь? — Мариам, — я очень по-доброму улыбнулся. — Спасибо тебе за беспокойство и заботу. Но, пожалуйста, принеси мне во что одеться. Я буду тебе за это благодарен. Девушка вдруг снова зарумянилась и не выдержала. Спрятала от меня глаза. — К-конечно. Подожди. Она аккуратно встала. Судя по фигуре и росту, Мариам выросла не в нищете. Видимо, в детстве питалась она достаточно хорошо, чтобы вымахать такой рослой и красивой девушкой. Образ ее серьезно контрастировал с местными женщинами, которых мне приходилось видеть. В большинстве своем они были низкорослыми и худощавыми. Выросшими в основном на растительной пище. О Мариам такого сказать было нельзя. Все же девушка походила на городскую. Походила и аккуратной внешностью, и ростом, и сложением. Тогда я подумал, что у Афганистана был шанс. СССР пришел сюда и принес с собой школы, заводы, дороги, гидроэлектростанции. Принес с собой другие, более гуманистические нравы, так сильно контрастировавшие с закостенелостью некоторых местных народов. Если бы дело пошло в том же направлении, вероятно, подобных Мариам девушек здесь было бы гораздо больше. Но и сама Мариам не сидела бы здесь, в этом пастушьем кишлаке. Возможно, стала бы она учителем, врачом, а может быть, и инженером. Да только подобный расклад не устраивал наших англосаксонских «соседей по планете». И мы получили то, что получили. Получили вот таких, как Мариам, людей без будущего. Прежде чем подойти к сундуку, она вдруг обернулась. Лицо ее стало озабоченным. — Если ты переживаешь, что с твоим другом что-то не так, то не переживай. Он хоть и ранен, ушибся, как ты, но жив. Ему ничего не угрожает. — Я тебе верю, Мариам, — кивнул я. — Просто хочу посмотреть на него. Девушка торопливо покивала и больше ничего не сказала. Вместо этого она направилась к сундуку. Открыла, принялась в нем копаться. Потом достала какую-то одежду и вернулась. — Вот. Отцовская рубаха и шаровары, — присела она рядом. — Не знаю, будут ли тебе в пору, но пока твоя одежда не высохнет, ты… — Спасибо, — я принял одежду. Положил себе на колени. Потом глянул на Мариам. Девушка несколько мгновений совершенно бесхитростно разглядывала мое лицо. Когда поняла, что я это заметил, робко отвела взгляд. — Давай я выйду. А ты переоденешься, хорошо? — заговорила она торопливо и очень смущенно. — Хорошо, — улыбнулся я. Девушка быстро встала, поправила платье и вышла из комнаты. Исчезла за занавесью, которой закрывали вход. Хотя голова болела, я все же заставил себя встать. Тут уже не до беспокойства за собственное здоровье. Я должен был узнать точно — Призрак ли тот «друг», о котором говорила Мариам. Узнать и решить, что делать дальше. Разработать план действий. План, что мне делать с этим «другом» и как можно скорее вернуться на советскую сторону. На заставу. Одежда, и без того мешковатая, оказалась мне велика и одновременно… мала. Все дело в том, что шаровары были короткими, но достаточно широкими. А вот рукава рубахи, напротив, болтались по самые кончики пальцев. Недолго думая, я просто подвернул их, чтобы не мешались. Потом аккуратно, борясь с головной болью, болью во всем теле да еще и тошнотой, пошел к выходу из комнаты. Мариам вернулась почти сразу. Причем была она бронзовая, как статуя, а еще не решалась смотреть мне в глаза. То ли подсматривала, зараза маленькая, то ли еще что? Впрочем, меня это особо не смутило. — Пойдем, — сказала она, стараясь не встречаться со мной взглядом. — Я покажу тебе, где твой друг. Мы перешли в другую комнату. Насколько я понял — в женскую часть дома. Комната была меньше, беднее. Земляной пол здесь не покрывали цветастые паласы, лишь грубые циновки из речного камыша. При каждом шаге они суховато шуршали под ногами. У дальней стены, в нише, где хранили нехитрые женские пожитки — мотки шерсти, иголки, лоскутки яркой фабричной ткани для платьев — теперь лежал он. Мой «друг». Положили его не на циновки, а на невысокий деревянный настил, покрытый тонким, вылинявшим до серости одеялом. Под голову сунули жесткий валик из свернутой домотканой материи. Это была жертва гостеприимству и обстоятельствам. «Друг» лежал на боку, лицом к стене. Свет из единственного маленького окошка, затянутого мутноватым бычьим пузырем, падал косо, высвечивая сухую глину стены, ее неровности, и скользил дальше, к его спине. Его одежду сняли. Укрыли лоскутным одеялом, прямо так же, как и меня. Волосы, темные и короткие, слиплись от пота и крови. Дышал он тяжело, прерывисто, с хриплым присвистом на вдохе. Иногда его тело вздрагивало мелкой судорогой, и тогда пальцы сжимали край одеяла. Казалось, даже без сознания его дух яростно сопротивлялся этой слабости, этой чуждой постели в женской половине чужого дома. Возле настила стояла деревянная миска с мутной водой и тряпицей. Рядом — глиняный кувшинчик с каким-то темным, густым отваром — может, из местных трав, а может, просто крепкий чай. Запах стоял особый: терпкая смесь пота, крови, пыли и сладковатого дыма от маленького глиняного очага в углу. Над очажком висел почерневший медный чайник. Две плетеные корзины с мукой и сушеными бобами стояли у стены, напоминая о мирной жизни посреди войны. Тишина здесь была густой, нарушаемой лишь хриплым дыханием лежащего на настиле человека и редким потрескиванием тлеющих в очаге щепок. В этой простоте, в этой бедности, в этом вынужденном нарушении древних законов чувствовалась тихая угроза. — Я думал, — сказал я, — в женской части дома мужчинам не место. — Не место, — согласилась Мариам. — Но дом у нас маленький. Если бы мы положили вас обоих в мужской комнате — стало бы совсем тесно. — Твой отец нарушает местные традиции. Странно, — глянул я на Мариам. Девушка погрустнела. — Он… Он долгое время жил и работал с Шурави. С советскими людьми. Оттого и нравы у него мягче. Правда… — Девушка вдруг глянула мне прямо в глаза. — Правда, многим в кишлаке это не нравится. Некоторые соседи относятся к нам не очень дружелюбно. Только сейчас, когда девушка в очередной раз заглянула мне в глаза, до меня дошло — она не боялась этого делать. Не боялась смотреть на мужчину. Как же я сразу этого не заметил? Для местных женщин подобное поведение — табу. Но Мариам смотрела так, будто и не думала, что в подобном поведении есть что-то запретное. Кажется, ее отец достаточно прогрессивный человек. По крайней мере для этих мест. И хорошо это или нет — я пока что не решил. — Мариам, — сказал я, не отводя взгляда от неизвестного «друга», — можно тебя кое-о чем попросить? — Д-да… — заикнулась девушка, — Конечно, Саша. Что тебе нужно? — Где мой подсумок? — спросил я. — Подсумок? — удивилась Мариам. — Тряпичная сумка. Она была у меня на ремне. — Ах да! — Девушка торопливо закивала. — Она промокла. В ней были разные вещи. Я разложила их на крыше, поближе к солнцу, чтобы просохли. — Собери их обратно и принеси мне мой подсумок, пожалуйста. — Но… — Мариам вздернула свои черные бровки, — но они все еще не высохли. — Ничего страшного. Они мне нужны. Девушка деловито кивнула и убежала из женской комнаты. Прекрасно. Ее я отвлек. У меня появилось немного времени. Я пошел к небольшой лавке, на которой лежала посуда. Взял с нее самодельный, худой от постоянной заточки ножик. Медленно, стараясь издавать как можно меньше шума, подошел к настилу, где лежал незнакомец. Так же тихо опустился. Приставив лезвие ножа к смуглой, обнаженной шее «друга», я тронул его за плечо. Я ожидал, что незнакомец вздрогнет и обернется, но этого не произошло. Тогда я потянул его сам. Призрак тяжело поддался. Полуперевалился на спину. И тогда я смог рассмотреть его лицо. Черные волосы, широкие скулы. Большой, горбатый, а еще свернутый набок нос. Но самое главное — борода. Черная, но седоватая на подбородке. Я никогда не видел этого человека прежде. Вернее, не видел живьем. Но Искандаров показывал мне фотографию. И на ней был изображен именно он — Тарик Хан. Хан сквозь сон, или скорее какое-то подобие комы, поморщился. Нахмурился. Показал мне большие желтоватые зубы. — Вот ты и попался, «друг», — сказал я тихо. — Саша? — вдруг услышал я голос Мариам за спиной. * * * Тело Призрака лежало на пограничной тропе. Сейчас он казался каким-то маленьким, будто бы скукожившимся. Молодое лицо застыло в неприятной, мерзковатой гримасе. Ровно в той, какая появилась на нем, когда Малюга вонзил этому бойцу его же нож в грудь. Правые рука и нога Призрака были в крови. Одежда на них представляла собой сплошные лохмотья. Малюга знал, что примерно то же самое представляет из себя и спина парня. «Парня, — подумал Малюга, — никакой он не парень. Это мужик взрослый. Пусть и выглядит он, словно мальчишка». — Я его знаю, — проговорил Лазарев, уставившись на труп, — позывной — Шакал. Он был сапером у призраков. На пограничной тропе кипела деятельность. Поисковая группа, только что прочесавшая склон горы у Старого Дома, спустилась сюда. Командовал ею Черепанов. Нарыв держал Альфу на поводке. Шумел Пяндж. С безоблачного синего неба смотрело на границу высокостоящее солнце. Малюга пощупал раненую руку. Осколок не добрался до кости. Это было хорошо. Малюга сам не понял, как в последний момент, когда Призрак подставил ему взведенную гранату, умудрился отобрать ее у этого «мальчишки» и отбросить так далеко, как мог. Он подошел, сел рядом с Уткиным. Семипалов быстро менял тому повязку на отстрелянном ухе. — Голову поверни, вот так. Щас будет больновато… Несмотря на заверения Семипалова, Уткин не переменился в лице. Малюга глянул на Вакулина с Лазаревым, осматривавших труп. Осмотрел остальных пограничников, что стояли рядом. — А неплохо этот здоровяк тебя отделал, — глупо прошутил Малюга, толкнув Уткина в плечо. Вася тупо повернулся к нему. Малюге стало не по себе от этого. Лицо Васи представляло собой буро-коричневую маску из крови. Правый глаз заплыл. Губы лопнули. — Про Сашку думаешь? — пробурчал Малюга, понизив голос. — Выкрутится твой Сашка. Это ж Селихов! Он всегда выкручивается. Вот увидишь, придет к вечеру на заставу, побитый, усталый, но живой. — Я прикончу его, — пробурчал Уткин низким, угрожающим голосом, — прикончу этого призрака. Всех их постреляю, как шакалов… Малюге стало не по себе и от слов товарища. Он затих и снова глянул на беседовавших о чем-то офицеров. Черепанов подошел к Лазареву. Что-то сказал ему. Тот промолчал. — Так, — заговорил вместо него Вакулин, — прочешите реку до конца тропы! Попробуйте отыскать тело Селихова. — Вы, товарищ лейтенант… Или же… капитан, — мрачно ответил ему Черепанов, — рано его хороните. — Он пропал без вести в самый разгар боевых действий, — похолодев голосом, возразил Лазарев, — как бы ни было печально, но исходя из обстановки, о которой мне доложили, Селихов скорее всего погиб. Черепанов несколько мгновений стоял с каменным лицом. А потом, не сказав ни слова, обернулся и пошел к Нарыву. Стал раздавать поисковой группе указания. — А ведь эта падла все расскажет, — буркнул Малюга, поерзав на камне, куда он уселся, и кивнув на Лазарева, — расскажет все начальнику отряда, как только на заставу вернется. Все ему вывалит, что за последние двое суток было. — Пускай рассказывает, чего хочет, — пробурчал Уткин, уставившись в одну точку. Он даже никак не среагировал на Семипалова, поднявшегося от него и ушедшего к пограничной тропе. — Пускай рассказывает. Мне все равно. Я сказал — суку эту бородатую прикончу. Значит, прикончу. И ту падлу, что Сашку в реку утащила, — тоже прикончу. С того света достану и заново прирежу. Малюга вздохнул. Помолчав немного, сказал: — Ждет нас всех трибунал, Вася. Трибунал, а может быть, и пуля. * * * Я обернулся, аккуратно спрятав нож в широкий рукав рубахи. — Он очнулся? — спросила Мариам тихо. Я не ответил. Только покачал головой — нет, мол. Девушка сначала погрустнела, сжимая ремешок моего подсумка, а потом вдруг улыбнулась. — С твоим другом все будет хорошо. Главное — он жив. — Будет, — кивнул я. — Разреши мне мой подсумок? — А! Да! — как бы опомнилась Мариам. Она торопливо подошла ко мне. Я принял подсумок. Улыбнулся девушке. — А теперь принеси, пожалуйста, воды. В горле пересохло. — Конечно! Сейчас! С этими словами девушка торопливо вышла из женской комнаты. А я, тем временем, тоже стал торопиться. Открыв влажный подсумок, я стал шарить в нем рукой. Потом достал сырые от воды наручники. Быстро осмотрелся, ища, к чему бы пристегнуть Хана. В комнатке на первый взгляд не было совершенно ничего подходящего. А потом меня осенило. Я опустился, приподнял подстилку, на которую положили Хана. Деревянный настил. Он был приподнят над полом сантиметров на двенадцать или пятнадцать. А еще покоился на деревянных ножках. Тогда я схватил руку Хана, защелкнул на ней браслет, потянул так, что тело Призрака несколько неестественно перекрутилось. И тогда прищелкнул второй браслет к ножке. Когда торопливо накрыл Тарика одеялом, в комнату снова вошла Мариам с глиняной чаркой в руках. — Спасибо, — поднявшись, улыбнулся я. Я немного попил, и вместе мы вернулись в мужскую. Там я принялся укладываться на свою подстилку. Девушка было хотела мне помочь, но я мягко и вежливо ее отстранил. Улегся сам. Хотел подумать, как мне действовать дальше. Девушка, казалось, собралась уходить и даже нерешительно встала, но потом вдруг спросила: — Слушай, Саша, — Мариам подалась ко мне, любопытство заблестело у нее в глазах, — а можно тебя кое-о чем спросить? — Можно. — Скажи, а ты разведчик? Я вопросительно приподнял бровь. — А почему это ты решила, что я разведчик? Девушка удивленно округлила свои большие глаза. — Отец сказал. Сказал, что ты и твой друг — советские разведчики. Оттого вы так и похожи на пуштунов. Ну, кроме тебя. Ты совсем не похож. — Отец? — Да. А ему сказал твой командир, — покивала Мариам, — командир, который встретил моего отца у реки. Он и показал вас ему. Я нахмурился. — А твой отец рассказывал, как выглядел этот командир? — Нет, — девушка быстро мотнула головой, — а брат — да. Он сказал — мужчина был большой, бородатый. Похож на медведя. — Он носил такую же форму, как мой друг? — нахмурился я. Увидев мою реакцию, Мариам насторожилась. Опасливо приподняла бровки. — Не бойся, — улыбнулся я, а потом сказал, стараясь не пугать гостеприимную девушку: — А не знаешь, говорил ли мой командир еще что-то? — Отец сказал, что да, — медленно кивнула Мариам. — Он говорил, чтобы мы приютили вас на время. Что вы ранены в бою с бандитами-душманами. А еще… Девушка отвела взгляд. На лице Мариам отразились ее душевные сомнения. — А еще сказал, что скоро за вами придут ваши. Придут, чтобы забрать домой. Глава 18 Пока Мариам хлопотала во дворе, у большой глиняной печи, я лежал на своем ложе. И пусть тело мое болело, а голова раскалывалась, я почти не замечал этого. Не замечал, потому что думал. Обдумывал все, что услышал сегодня. Ситуация была непростой. Время поджимало — за Ханом скоро вернутся его дружки, это было очевидно. «Командир», которого видел Абдула, скорее всего был «Призраком». Вот только меня мучал один вопрос: почему меня не прикончили там, на берегу? Почему этот «Медведь» попросил отца Мариам забрать и меня тоже? Этого я не понимал. Но обязательно разберусь. Нужно было придумать, как выйти из ситуации. И пусть наметки определенного плана у меня были, я все еще активно обдумывал его. Этот план. Сначала пришла идея — оставить Хана здесь и идти к своим. Но если я не успею вернутся — то подвергну Мариам и ее родных опасности. Все же, нужно помнить, что на заставе бедлам. Что вряд ли меня станут слушать после того, что случилось в прошедшие пару дней. А если и выслушают, то далеко не сразу. Да и оставлять Тарика Хана тут одного — тоже опасно. Раненный зверь всегда самый кровожадный. В общем перебирал я разные варианты: и заставить Тарика Хана пойти со мной к границе, и каким-то образом подать нашим сигнал. И много что еще. И все это казалось мне в нынешних абстоятельствах малореализуемым. И все же, когда кое-какие верные мысли стали наклевываться, я кое что услышал. В соседней комнате сначала заворочился, а потом и закашлялся Тарик Хан. Его голос походил на хриплое, немного гундосое карканье умирающего ворона с перебитым клювом. Я приподнялся на локтях. Осмотрелся и прислушался. Потом сел на своем ложе, стараясь понять, где же Мариам. Не прибежит ли сердобольная девушка на жутковатое почти предсмертное кряхтение Хана. Тогда я решил, что может и прибежать. И понял — надо ее опередить. Поговорить с Ханом, чтобы он тут не разорался и не перепугал сначала девушку, а потом и ее родственников. Тогда я, все так же прислушиваясь, медленно встал. Пошел в женскую комнату. Когда одернул занавеску, увидел, что Хан уже заметил, что прикован наручниками. Он все еще лежал, видимо не в силах был сесть, но уже скованную тянул руку. Лицо его, хоть и суровое, светилось недоумением, когда он пытался понять, что же мешает ему поднять руку. Как только я вошел, Хан уставился на меня. Я ничего ему не сказал. Только приложил палец к губам — тихо, мол. Хан нахмурился. Выглядел он не важно. Все его лицо было иссечено поверхностными ссадинами. На морщинестом лбу сияла большая, налитая красным шишка. Но живописнее всего выглядел нос — свернутый моим ударом головы на бок, он слегка неестественно торчал вправо. А еще страшно напух. Под носом запеклась кровь и Хан постоянно шмыгал им, стараясь прочистить. — Я помню тебя, шурави, — сказал он вдруг на русском языке. Голос у Хана был глубоким, хрипловатым. Он звучал бы внушительно, угрожающие, если бы не забавная гундосость из-за перелома носа. — А я тебя знаю, Хан, — ответил я негромко. Хан не изменился в лице. Даже не нахмурился. Он только звякнул цепочкой наручников, снова попытавшись приподнять руку. — Твоих рук дело? — Спроси он, потрясая рукой. — Нет, Хафизулла Амин вернулся с того света, чтобы лично щелкнуть браслетами у тебя на запястье, — сказал я со злой иронией. Теперь Хан нахмурился. — Ты спросишь, как мы сюда попали? — Проговорил я, — и откуда я тебя знаю, ведь так? Я медленно зашагал к Тарику. Тарик молчал. Он замер, словно чутки, готовый к броску снежный барс. Но в этой настороженности было больше напускной бравады. И совершенно никакой реальной угрозы. — Последнее тебе лучше не знать, Тарик, — сказал я, присев на корточки на некотором расстоянии от Хана, — а кое-что тебе лучше будет все же узнать. Нас с тобой нашли на берегу реки местные. Привезли сюда, в свой дом. А еще они думают — мы с тобой друзья. Советские разведчики, понимаешь ли. Теперь Тарик Хан хмыкнул. Его разбитые губы искривились в неприятной ухмылке. — И рекомендую тебе и дальше поддерживать эту же скромную легенду, Тарик. Во имя твоей же собственной безопасности. — Молодой щенок, — Тарик говорил на русском хорошо, но с явным, плохоскрываемым акцентом, — молодой щенок не только умеет кусаться. Молодой щенок еще и лает неплохо. Лает, и думает, что он воет, словно настоящий волк. — Старому коту лучше бы закрыть хлебальник, — сказал я очень по-доброму и даже с улыбкой, — иначе одним только сломанным носом он не обойдется. Хан все это время не прекращал улыбаться. Несколько мгновений он молчал, сверля меня оценивающим взглядом. — Ты хороший солдат, пограничник, — начал он, наконец. — На удивление хороший. Я давно не дрался с таким ловким и хитрым противником. Тарик замолчал, но и я не спешил отвечать ему. Недождавшись моего ответа, Хан продолжил: — Мне даже жаль тебя убивать. Потому, знаешь что я тебе посоветую, юнец? Если хочешь остаться жив, поскорее уходи отсюда. Уходи из этого места, где бы оно не находилось. Возвращайся на свою заставу. Я снова промолчал. Только хмыкнул ему. — Ты хороший воин, пограничник, — повторил Хан. — Я признаю твои доблесть и выучку. Потому, разрешу тебе жить дальше. Иди себе, пока не поздно. — Сильные слова, — кивнул я. — Но бесполезные. Ты не в том положении, Хан, чтобы ставить свои условия. Совершенно не в том. Улыбочка сошла с губ Хана. — Если ты хочешь умирать, это твое дело мальчишка. Я лишь предупреждаю. Мои люди уже наверняка знают, где я. Знают, и скоро придут за мной. И тогда тебе непоздоровится. Тогда, молодой шурави, я уже не буду к тебе так великодушен. — Призраки Пянджа, — сказал я с ухмылкой, — они придут сюда. Так? В глазах Тарика блеснуло недоумение, впрочем он очень быстро подавил этот блеск. Взгляд лидера Призраков снова сделался бесстрастным и холодным. — Те самые Призраки, кто нынче ночью оставил большую часть своего личного состава под Шамабадом? Признаюсь, когда я узнал о вас, я был лучшего мнения о «секретном» пакистанском спецназе. Тарик, дышавший все это время ровно и спокойно, стал нервничать. Дыхание его участилось. Грудь под пакрывалом принялась вздыматься чаще, а сломанный нос забавно засопел. — Вы проиграли совсетским пограничникам, — проговорил я. — Вы, опытные бойцы, не смогли справиться с восемнадцати и двадцатилетними парнями. Ты сам, проиграл в бою с девятнадцатилетним парнем. Думаешь, ты можешь меня как-то напугать? — Ты не пограничник, — сузил он глаза, — ты кто-то еще. КГБ? Ведь так? — Признаюсь, — проигнорировал я слова Тарика, — твои провалившиеся планы были весьма изобретательными. Маяки в вершинах Бидо, Марджара с Молчуном, которых ты туда послал. Весьма изобретательно. Я бы даже похлопал, но что-то не хочется. Хан стиснул зубы. Поджал опухшие губы. — Я лично конвоировал обоих твоих людей с Бидо на заставу, когда они попались, Хан. Так что не старайся напугать мня. Не выйдет. Тарик молчал недолго. — Значит, КГБ, — Хан с трудом устроился на спине. Подложил свободную руку под голову. — Что ж. Неудивительно, что ваши спецслужбы ведут против меня свою работу. Вы можете пыжится как хотите. Все это будет впустую. Он уставился в потолок. Потом вздохнул. — Скажи мне, как твое имя? — Я уже связался со своими, Тарик, — начал я. — И скоро они будут здесь. Я расскажу тебе, как события пойдут дальше. Советские солдаты зайдут в кишлак. Потом зайдут в этот дом. И ты сдашься. Сдашься спокойно и тихо. Тогда ты сможешь сохранить то немногое, что у тебя осталось — жизнь. Конечно же, я блефовал. Сейчас мне нужно было любыми словами, любыми действиями посеять в душе Тарика сомнения. Опасения. Я наблюдал за этим человеком прошлой ночью. Наблюдал за тем, как он руководил своим отрядом. И он делал это осторожно. Обдумывал каждый шаг. И только взвесив все за и против — принимал наиболее верное, как ему казалось, решение. И пусть, такая тактика не привела его к цели, а простые пограничники умудрились его остановить, Тарик Хан вряд ли пересмотрит такое свое поведение. От него буквально веяло стальной, холодной осторожностью. Это было видно по его выверенным движениям. По его тщательно подобранным и взвешенным словам. По его взгляду. Он и есть эта самая осторожность. И сейчас я собирался обратить его же качество против него самого. Приложить все усилия к тому, чтобы он осторожничал предпринимать слежующий шаг. Что бы он стал пассивен и просто ждал. Что бы не пытался сам выпутаться из сложившейся ситуации. Это позволит мне перестраховаться. Даст мне самому время обдумать, что делать дальше. Конечно, оставался риск, что в отчаянии Хан выдаст себя. Что расскажет местным правду о себе и обо мне. Или попытается солгать. Но все же, я думаю он не решится привлекать к себе столько внимания. Ведь раз уж я, единственный на весь кишлак шурави, еще жив, то местные, наверняка как минимум нейтрально настроены к Советской Армии. А это не было на руку Тарику. — Связался? И как же ты это сделал? — Хмыкнул Тарик. — Очень кстати у местных в кишлаке нашлась трофейная советская радиостанция, — солгал я, пожав плечами как ни в чем не бывало, — если хочешь, я тебя даже свожу к ней посмотреть. Конечно, как сможешь ходить. — С радостью посмотрю на нее, малец, — холодно проговорил Тарик. В голосе его проскользила едва заметная злость. Злость от беспомощности. Это хорошо. — Возможно ты лжешь, шурави, — снова подал голос предвадитель Призраков, — возможно нет. Но если нет — нам лишь остается сидешь и смотреть, кто же первый достигнет этого места — советские войска или мои люди. — Верно, старик, — не менее холодно, но беззлобно сказал я. — И если к тому времени, когда «Пандж ке Са́йе», когда Призраки Пянджа придут сюда, а меня здесь не будет, они станут мстить. Мстить тем, кто тут живет, — Тарик Хан обратил свое болезненное, изуродованное дракой лицо ко мне. — Думаешь, ты хотел бы такой судьбы этой милой девушке, что так заботливо ухаживала за нами все это время? А ее родным? Я нахмурился. Заглянул Хану прямо в его темные, глубокие глаза. — У тебя еще есть время спасти их, молодой шурави, — сказал Тарик, — возвращайся к своим. Оставь меня. Доложи, что прикончил в бою или позже, здесь в кишлаке. Скажи, что задушил Тарика Хана бельевой веревкой. Получи свои почести и награды. Спаси жизнь этим людям. Ты в силах повернуть ход событий в такую сторону. Я вздохнул. Покачал головой. — А кто тебе сказал, Хан, — проговорил я, поднявшись с корточек, — что шурави уйдут отсюда, когда прибудут за мной? Кто тебе сказал, что мы покинем этот кишлак? Нет, мы будем ждать. Ждать твоих призраков, чтобы добить окончательно. И я буду первым, кто встретит их у дверей этого дома с оружием в руках. Хан свел густые, черные брови к кривой переносице. Он помрачнел, словно грозовая туча, встретившая на пути к долине высокогорный хребет. А потом отвернулся. — Так что отдыхай, Хан, — продолжил я, выходя из комнатки, — отдыхай, пока отдыхается. Дело шло к вечеру. Все это время я провел в напряженных раздумьях. План действий мало помалу наклевывался и казался мне вполне сносным в текущих условиях. Хотя и рискованным. Как всегда — действовать нужно было быстро. Ведь я не знал, когда придут призраки. Возможно даже сегодня ночью. Но и на такой вариант у меня был расчет. Маленький ножичек, что я припрятал под паласом своего ложа, должен был выручить меня. Если я пойму, что начался штурм — я просто прикончу Тарика прямо на его настиле. Но если у меня будет еще немного времени, я все же смогу добраться к своим. И при этом захватить с собой Хана. К вечеру вернулись отец и брат Мариам. Девушка накрыла нам скромный ужин на том самом небольшом столике, в мужской половине. Подавали хлебные лепешки, похлебку из фасоли и крепкий черный чай. Мариам позвала и Хана присоединиться, но тот отказался. Сказал, что слишком слаб, чтобы держаться сидя. Тогда Мариам понесла ему еду — нехитрую похлебку с хлебной лепешкой. Отца Мариам звали Абдулой Рашидом. Это был невысокий крепко сбитый мужчина лет пятидесяти. Несмотря на то, что казался он тяжеловесным и суровым, держался Абдула просто и дружелюбно. Часто улыбался. Его грубоватое лицо было испищрено марщинами. У глаз эти морщины казались особенно глубокими и многочисленными. И каждый раз, когда Аблуда улыбался, становились еще глубже и, казалось бы, еще многочисленнее. У Абдулы была короткая, аккуратная борода, глубокие темные глаза и седоватые короткие волосы. Когда он взялся за простую солдатскую ложку, я обратил внимание на его руки. Крупные, грубые, раздавленные тяжелой работой, они несли на себе шрамы — отмечатки долгой трудовой и крайне непростой жизни. Абдула одиевался просто, но аккуратно. Он носил длинную старую, но чистую рубаху, просторные шаравары и тюбетейку с простым, но пестрым арнаментом. Рядом с отцом сидел брат Мариам — Карим. Это был юноша четырнадцати лет. Почти еще ребенок. Карим, наперекор своему отцу был высок. Выше Мариам. По юношески худой, какой-то неуклюжий и будто бы угловатый, за низким столиком он сидел нарочито ровно. Сидел так, как, видимо, по его мнению, должен сидеть за столом настоящий воин. У Карима было худощавое, скуластое лицо и большие глаза, напоминавшие девичьи. Над верхней губой уже пробился несмелый мальчишечий пух, и мальчик часто и с какой-то забавной гордостью поглаживал его, будто бы это были пушистые мужские усы. Карим носил не по размеру большую папаху и тонкий шерстяной халат, который перепоясывал видавшим виды кушаком. За кушак, совсем как «воин» мальчик заложил простенький самодельный ножик в мягких кожаных ножнах. Карим смотрел на меня строго. Хмурил брови. Говорил мало и сухо. И так же мало ел, несмотря на то, что у него постоянно урчало в животе. — Спасибо вам за кров, заботу и пищу, — сказал я, отламывая кусочек от плоской лепешки, — без вас было бы тяжелее. Абдула с улыбкой отмахнулся. — Не за что, Саша. У нас есть не много, но мы с радостью разделим с тобой и твоим другом эту скромную еду. Мариам улыбнулась мне. Глянула на меня смущенно, но увидев, что я это заметил, уставилась в свою миску фасоли. Деликатно зачерпнула несколько фасолинок и отправила в рот. Абдула тоже заметил, как девушка на меня смотрит. При этом он не прекращал улыбаться. — Вы были рабочим? — Спросил я. — Работали с советскими специалистами? — Двадцать лет, — покивал Абдула. — Мы с Фатимой перебрались в город еще в шестидесятом. Не от хорошей жизни перебрались. Отец не оставил мне ничего, кроме старой хибары с гнилой крышей, да паршивой овцы. Абдула улыбнулся. Взгляд его сделался мечтательным и теплым. Сначала я работал на стройках разнорабочим. А последние семь лет — крановщиком на строительстве гидроэлектростанции. Хорошие были времена. Мы жили в светлой и сухой квартире. Всего хватало. Чувствовалась твердая земля под ногами. Абудла вдруг погрустнел. — Не то что сейчас. — У вас много овец, — улыбнулся я. — Я видел, что вы пригнали домой не меньше пятнадцати голов. — Два трети из них — не мои, — покачал головой Абудла, — я просто пасу их за деньги и пшеницу. Так что, никакой я не зажиточный бай. — И все же у вас тут уютно, — сказал я. — Давненько я не бывал в таких уютных местах. — Видит Аллах, это все Мариам, — с некой гордостью сказал Абдула, — она как ее мать — умеет сделать дом там, где им раньше и не пахло. — Папа… — Смущенно буркнула девушка, бросив на меня робкий взгляд. Старик ей не ответил. Только улыбнулся. А вот Карим как-то недовольно засопел. Тогда Абдула наградил его мимолетным, но строгим взглядом. Мальчик, заметив это, поджал губы. — Скажи, Саша, — обратился ко мне Абдула, чтобы прервать неловкую паузу, — а откуда ты? Где твой дом? — С Кубани я. — С улыбкой сказал я. Абудула аж просиял. — У меня был друг. Инженер советский, старый был. Дядей Володей я его звал. Он тоже с Кубани, — теплый, мечтательный свет снова заблестел в глазах старого пастуха, — он мне много что рассказывал о тех краях. И про большие поля. И про колхозы с их большими машинами. И про то, что у вас там тоже тепло, но солнце не злое, как тут, у нас. Что оно так не кусает. Старик вздохнул. — Наверное, было бы у нас тут так же, если бы мы крепче с вами дружили. Но то уже дела несбыточные. Много воды утекло с тех времен утекло… Хорошая вода была, чистая. Теперь вода кровью пахнет. Теперь война. Впрочем, Абдула быстро заметил, что за столом воцарилась гнетущая тишина и поправился: — А расскажи: как там у вас сейчас, на Кубани? Так же все? — Так же, — покивал я. — И поля на месте. И машины. И про солнце дядя Володя вам не наврал. — Дядя Володя никогда не врал, — разулыбался Абдула. — Хороший был человек. Я много хороших людей встречал. Много советских людей. Они нам дома, школы строили. Бесплатно строили. Он снова вздохнул. — Дороги строили. А где сейчас эти дороги? К могилам ведут… Мариам вновь погрустнела. Она смотрела на своего отца. Смотрела, как взгляд его, провалившийся в хорошие воспоминания, вдруг померк. Стал стеклянным, как бы неживым. — Карим? — Прочистив горло, сказал я, чтобы побороть снова начавшую густеть тишину, — а сколько, говоришь, тебе лет? Карим насупился. Глянул на меня, словно волчонок. — Сколько надо мне лет, — сказал он на корявом русском языке. Говорил мальчишка гораздо грязнее, чем его отец и сестра. Понятно было, что в обычной жизни он гораздо чаще общался на пушту, чем на русском. — Карим, — тут же строго одернул его Абдула. — У нас гость. Потом старик добавил несколько слов на пушту. Мальчик ответил, резко, но все же несколько виновато. — Извини его, Саша. Он еще мальчишка, кровь играет. — Сказал Абдула. — Ничего страшного, — улыбнулся я. Карим при этом пробурчал себе что-то под нос. Надулся, как девчонка и принялся выбирать из миски фасолины побольше. — Вы говорите на русском удивительно хорошо, — улыбнулся я. — Моя Фатима была учительницей русского языка, — лицо старика расслабилось и снова стало по-доброму приветлевым. — Образование она получила поздно, но свое дело любила. Она и меня и Мариам научила говорить. А вот Карим… Карима не успела. Карима я учил. — В школу, он, значит, не ходил? Карим призрительно фыркнул и даже отвернулся. Отвел глаза. Проговорил: — Школа для баб. А я — мужчина, — он зло глянул на меня, схватился за ножны, потрепал их, — я знаю, как держать оружие! Я только снисходительно хмыкнул мальчишке. Его, этот мой жест, кажется разозлил. — Карим! — Строго прикрикнул на него Абдула, — нож для еды и работы! А не для хвастовства! Мальчишка вздрогнул, с мимолетным страхом во взгляде глянул на отца. А потом съежился. Сгорбился. Состроил недовольное лицо, снова уставившись в миску. — И снова извини его, Саша, — начал Абдула как-то устало, — Карим еще глуп. При этих словах, мальчишка зыркнул на отца, но ничего не сказал. — Он очень любил брата, — вздохнул Абдула, — подражал ему. — Брата? — Спросил я. Лицо Мариам сделалось вдруг скорбным. Абудула тоже стал угрюмым и тихим. — Его брат, Фазир, — сказал Абдула, — ушел к душманам два года назад. А потом погиб в бою. — Ты говоришь об этом очень открыто, Абдула, — сказал я немного помолчав. — Я любил своего сына, — старик с трудом сглотнул тяжелый ком, — но никогда не одобрял его выбора. Никто из нас не одобрял. Старик выпрямился, поджал губы. — Видит Аллах, я горд всеми моими детьми. Я вижу, что они растут хорошими людьми. Фазир тоже был хорошим человеком. Но он сдружился с плохими людьми. А я, как отец, увидел это когда уже было очень поздно. Когда Фазира было уже не остановить. Я поджал губы. Покивал. Глянул на Карима. — Так значит ты хочешь стать воином? — Спросил я после недолгой паузы. — Я и есть воин, — пробурчал мальчишка. — Как и я, — я улыбнулся. — Но знаешь, что я тебе скажу? Война — плохое дело. На войне гибнут хорошие люди. Твой брат, наверное, был храбрым. Жаль, что он ушел к душманам. Мальчишка глянул на меня с какой-то опаской, с какой-то неприязнью во взгляде. — Настоящий воин становится воином, — продолжал он, — не потому, что хочет что-то кому-то доказать. Не потому, что он хочет быть воином. Он становится им, потому что должен. Потому что хочет защитить свою семью. Своих близких. Своих друзей и сограждан. Взгляд Карима сделался удивленным. — Не торопись, мальчик, — улыбнулся я ему, — и когда-нибудь ты поймешь… Я глянул на Абдулу. — Что любой воин, кто прошел настоящую войну, предпочел бы ружью молот и гаечный ключ рабочего. За столом воцарилось молчания. Вся семья Абдулы притихла. Вслушалась в мои слова. Ни у кого и мысли не возникало, чтобы сказать что-то самим. — Предпочел бы, даже если понимает, что война изменила его навсегда. Когда я закончил, в доме сново стало тихо. Только из женской комнаты время от времени доносился тяжелый, болезненный кашель Тарика Хана. Я знал — Хан слушал наш разговор. Слушал и анализировал. Когда Абдула, было, открыл рот, чтобы что-то сказать, из-за тонкой деревянной двери входа в его жилище, раздался старческий, но громкий и все еще сильный голос: — Абдул Рашид, писар-и Карим! — Ровным спокойным тоном говорил некто. — Салам Алейкум ва рахмат-уллахи ва баракатуху! Я тот час же заметил, как все семейство Абдулы занервничало: как засуетилась за столом Мариам. Как забегали глаза у Карима. Как напрягся и поджал губы Абдула. Я глянул в глаза старику. Абдула, опершись руками о бедра, принялся подниматься с паласа. А потом ответил на мой немой вопрос: — Старейшина Малик Захир почтил нас своим визитом. — Он не заходил давно, — растеряно улыбнулась Мариам, поправляя платок так, чтобы он закрыл ей волосы. Я нахмурился. Подумал: «Значит, давно не заходил, да? Видимо, сегодня у него появился отличный повод заглянуть к Абдуле. И этим поводом стали мы с Тариком Ханом». Глава 19 В доме повисла леденящая, я бы даже сказал, гнетущая тишина. Тишина, которая, казалось, никогда не могла бы зародиться здесь, в этом уютном и безопасном месте. Казалось бы безопасном. Абдула побледнел. Лицо его стало каменным. Глаза — обеспокоенными. Хозяин дома принялся подниматься. С трудом, опираясь на собственное колено, он встал. Затекший после долгого сидения на полу, торопливо и неловко зашагал к двери. Мальчишка Карим застыл на месте. Деревянная ложка застыла в его руках без всякого движения. Вся напускная взрослость, которую пытался демонстрировать мне мальчик, без остатка испарилась прочь. Карим съежился. Черты его лица смягчились, стали совсем детскими. Мариам тут же встала. Быстро, но тихо ушла в женскую комнату. Но я видел, как она застыла за занавеской. Прислушалась. Я насторожился. Молчал, а еще наблюдал за всеми в доме. Наблюдал, оценивал их реакции. Делал выводы. И выводы были тревожными — от старейшины никто не ждал добрых вестей. Абдула, тем временем, открыл дверь. Вышел на улицу. Стал уважительно и тихо здороваться с пришедшими на пушту. Я украдкой глянул в дверной проем. Самого старейшины я не видел. Зато видел двух крепких молодцов, стоявших рядом с гостем. Видимо, это родственники уважаемого старейшины. Может, внуки. Может — племянники. И по совместительству, его телохранители. А еще — подкулачники. Если, конечно, нужно. А потом я увидел и самого старца. Абдула проводил его в свой дом. Крепкие парни же остались ждать снаружи. — Давай поведем разговор на русском языке, — сказал вдруг Малик Захир с едва уловимым акцентом. — Невежливо будет, если твои гости не поймут нашего разговора. Ведь так? — Так, уважаемый Малик Захир, — едва заметно поклонился старейшине Абдула. Старейшина был стариком лет семидесяти. Невысокий, согбенный и сухонький, он носил чистые белые, и казалось бы совсем новые халат с тюрбаном. У старика было треугольное, морщинистое лицо, длинная седая борода, а еще светловатые глаза. Хоть и выцветшие от старости, они оказались проницательными и очень внимательными. Старик улыбался. Выглядел он крайне доброжелательным и приветливым. Вернее, выглядел бы, если бы не эти его внимательные глаза. Я заметил, что двое «молодцев» встали по обе стороны двери, словно охрана. Старейшина же принялся осматривать всех в мужской комнате. Его проницательный взгляд оценивающе задержался на мне. Потом старик снова посмотрел на Абдулу. — Я слышал, у тебя гости, сын мой? — спросил он вежливо. — Раненые советские воины, попавшие в беду. — Да, уважаемый, — проговорил Абдула тихо. Его голос едва заметно дрожал. — Мы с сыном нашли их на берегу реки, когда искали сбежавших овец. Я не спешил ничего говорить. Только смотрел на старейшину. К слову, старик это заметил. Взгляд его иногда скакал от меня к Абдуле. А вот мальчишка Карим не отваживался взглянуть на старика. Он смиренно склонил голову, уставившись на хлебную лепешку и переминая в пальцах ложку. — Я пришел сюда почти сразу, когда освободился, — сказал Малик. — Направился узнать, как у тебя, твоей семьи и твоих гостей дела. — Все хорошо, уважаемый Малик Захир, — снова поклонился Абдула. — Моим гостям ничего не угрожает. Я поделился с ними всем, чем мог поделиться. И кровом, и пищей. Малик Захир улыбнулся. — Ты хороший человек, Абдула Рашид. Да благословит тебя, твой дом и твою семью Аллах. Не ответив, Абдула поклонился. — И все же… — Взгляд старика снова остановился на мне, — кишлак беспокоится о твоих гостях. Все ли у них хорошо? Не нужен ли им врач? Предложение казалось вежливым и добрым. Вернее, оно показалось бы таковым невнимательному человеку. Я же сразу понял — старейшина пришел показать свою власть. Пришел сказать, что они знают. Они контролируют. Что ничего не ускользнет от их чутких ушей и внимательных глаз. Судя по испарине, выступившей на лбу Абдулы, он тоже понял намек старейшины верно. — Здравия желаю, уважаемый Малик Захир, — сказал я. Абдула аж вздрогнул, услышав мой голос. Обернулся. Мальчишка Карим уставился на меня с настоящим изумлением во взгляде. Старейшина улыбнулся. Едва заметно поклонился. — Меня зовут Александр Селихов. И я уверяю вас — мы с другом не собираемся надолго обременять кишлак своим присутствием. Как только раны позволят нам крепко держаться на ногах — мы уйдем. Старейшина снова мне улыбнулся. — И тебе я желаю здравствовать, молодой шурави, — сказал он вежливо. — Уверяю тебя, ни твое присутствие, ни присутствие твоего товарища, ни капли не обременяют нас. Мы всегда рады приветствовать в нашем кишлаке славных воинов-интернационалистов. Старик говорил медленно и вкрадчиво. Проговаривал каждое слово так, будто опасался, что их смысл хоть на малую долю может ускользнуть от слушателей. — Все же, — сказал старик после секундного раздумия, — мы в долгу перед Советской Армией… Старик глянул на меня, и его тускловатые глаза вдруг блеснули чем-то… Что сложно было определить. То ли это… заинтересованность? То ли простое любопытство? А может быть… корыстный интерес? Несомненно, старик был мудр. А еще хитер. Хитер настолько, что мастерски скрывал свои эмоции. Играл ими так, что даже мне, достаточно наблюдательному человеку, совсем не просто было определить его настроение. … Советские воины, — продолжал он, когда этот странный блеск в его глазах, возникший лишь на долю мгновения, сменился открытой добродушностью, — Советские воины помогли нам. Избавили нас от злостной банды душманов, поселившейся в этих местах. На несколько мгновений мы с Абдулой встретились взглядами. В глазах хозяина дома читалось какое-то странное смятение. А еще страх. Я уже давно понял, что Абдула боится этого старика. Но теперь этот страх настолько сильно проявлялся в глазах мужчины, что скрыть его он уже был не в силах. — Я благодарен вам за заботу, уважаемый старейшина, — сказал я со спокойной твердостью, — уважаю ваше стремление помочь нам с товарищем. Но все же, этого не требуется. — Что ж, — старик улыбнулся. — Так тому и быть, молодой шурави. Если такова твоя воля. Потом старейшина обратился к Абдуле. — А где же товарищ этого славного юноши? Абдула побледнел еще сильнее. Сглотнул. — У нас… У нас небольшое жилище, уважаемый Малик Захир. Ты видишь это сам. Мы живем втроем, и даже так нам бывает тесно долгими вечерами. А теперь у нас двое раненых. Потому… — Он осекся. Нервно засопел. — Потому второго шурави нам пришлось положить в женской комнате. Старик некоторое время смотрел на Абдулу. Лицо старейшины оставалось бесстрастным. Взгляд — глубоким и проницательным. — Я понимаю, уважаемый Абдула, — сказал Малик Захир, — что ты долгое время жил в городе. В городе, где добрые нравы и традиции предков быстро истлевают под ношей разгульной городской жизни. И все же… И все же ты должен понимать — времена нынче тревожные, Абдула. Змеи заползают даже в самые чистые дома. Недобрые глаза смотрят. Нужно быть осторожным. Ради безопасности… всех, кто живет в кишлаке. С этими словами взгляд древнего старика на мгновение скользнул по мне, но потом Малик Захир снова заглянул в глаза Абдуле. — Ты же знаешь, сын мой, обычаи. Женская половина… священна, — продолжил Малик, — Посторонний мужчина там… это искра в сухой траве. Огонь может спалить весь кишлак. — Уверяю тебя, уважаемый Малик Захир, — поклонился Абдула. Причем голову он опустил ниже и почтительнее, чем обычно, — я никогда не желал кого-то оскорбить. Никогда не выражал неуважения к традициям. Но… Но вы сами видите, что поступить таким образом меня вынудила необходимость. Старейшина молчал. Во взгляде его не было никакого укора. Не было даже несмотря на то, какие слова он сейчас говорил перепуганному до смерти Абдуле. — Могу ли я посмотреть на этого несчастного шурави, что лежит в женской комнате? — спросил Малик Захир с добротой в голосе. — Сожалею, уважаемый старейшина, — поспешил я ответить, — его ранение тяжелее моего. Потому сейчас он спит. Чем меньше его беспокоить, тем быстрее он встанет на ноги. Тем быстрее мы сможем покинуть ваш кишлак. Старейшина снова наградил меня взглядом, который казался безразличным, но потом сделался мягким и теплым. — Конечно, молодой шурави. Если на то будет твоя воля. И все же… — Он обратился к Абдуле, — и все же… это искра в сухой траве, сын мой. Искра в сухой траве… Огонь может спалить весь кишлак. Подумай об этом. Подумай о своей семье. Абдула, казалось, находился на пике своего напряжения. Он закрыл глаза и молча покивал. Потом добавил: — К-конечно, уважаемый Малик Захир. Я подумаю над вашими словами. Я не выдал своих эмоций. Не выдал, хотя понимал — старейшина открыто угрожает Абдуле. Открыто и совершенно бессовестно. А еще — внезапно. Все же, как бы тщательно старик ни «шифровался», он наконец выдал себя. Тогда я припомнил «соседей», о которых упомянула Мариам в нашем с ней разговоре. Было совершенно ясно — старейшина недоволен тем, что шурави в его кишлаке. Недоволен, что Абдула позволяет себе нарушать сложившийся веками уклад жизни. И теперь одно обстоятельство наложилось на другое. Что ж… Чуйка подсказывает, что это место не такое уж и безопасное и уютное, как думалось мне в первые часы, проведенные здесь. — Если дело в этом, уважаемый старейшина, — нахмурился я, — то мы уйдем немедленно, чтобы не доставлять никому хлопот. — О нет, молодой шурави, — старик даже замахал рукой, — закон гостеприимства обязывает нас заботиться о любом госте, посетившем наше жилище. Но… Вы должны понять — у нас много соседей. И мы должны поддерживать с ними дружбу ради всеобщего процветания. Должны торговать и сами быть им добрыми соседями. Он состроил озабоченную мину и вздохнул. — Но все же, к сожалению, не все наши соседи столь же дружелюбно относятся к шурави. А вести в этих краях разлетаются быстро. Потому, молодой шурави, не воспринимай мои слова превратно. Я лишь желаю добра и процветания всем людям, кто ходит под небом. И нам, и вам тоже. Я не ответил старику. Выдержал его потяжелевший взгляд. Тогда он снова обратился к Абдуле: — Может, твоим гостям было бы… спокойнее… под защитой старейшин? Мы найдем им место в мужском доме. Безопасное место. Абдула было открыл рот, но я его опередил: — Уверяю вас, старейшина Малик Захир, и мы, и вы находитесь в полной безопасности. Старик повернулся ко мне. На миг он сузил глаза, но тут же очень спокойно спросил: — О чем ты, друг мой? — Мы уйдем сами, как только сможем, — покачал я головой. — Но если выйдет так, что пребывание наше тут затянется, за нами придут. Старик молчал. Лицо его снова ничего не выражало. — Начальство знает, где мы, — продолжал я. — Знает, где нас искать, и что скоро мы должны вернуться. Но если этого не произойдет, к нам вышлют помощь. Ваш кишлак будет под защитой Советской Армии. Не думаю, что кто-то из «соседей» решится высказать вам свое недовольство. Мало того, что старик перепортит мне все мои планы своим вмешательством, так он еще и явно что-то задумал. Его практически прямая угроза Абдуле, его настойчивость — все его поведение говорило мне об этом. Да еще и это его предложение «взять под защиту советских солдат» казалось мне слишком уж подозрительным. Нужно отделаться от старого Малика как можно быстрее. А еще быстро покинуть дом Абдулы, чтобы не доставить ему неприятностей. Но сейчас, в эту минуту, я могу только выиграть немного времени. Потому и решил навешать аксакалу той же лапши, что и Хану. — Советские солдаты уйдут, — сказал Малик Захир. — А соседи останутся. — Вот именно, — согласился я. — Советские солдаты уйдут. И мы уйдем. И не будем заставлять многоуважаемого Абдулу нарушать ваши традиции, которые мы несомненно уважаем. Старик мне ничего не ответил. Он только молчал. Молчал долго. А еще все это время пристально смотрел мне в глаза. — Ну что ж, — наконец сказал он. — Если на то ваша воля, молодой шурави, то видит Аллах, так тому и быть. Я буду молиться Всевышнему, чтобы он послал вам здоровья. Чтобы ваши раны как можно быстрее затянулись, а ноги окрепли. Ибо мы всегда рады гостям и привыкли молиться за них. Ибо старые обычаи призывают нас всегда оставаться радушными хозяевами. Не бегите. Не торопитесь. Наш кишлак будет вашим пристанищем столько, сколько потребуется. Старик говорил с напускным добродушием. И все же суховатые нотки едва уловимого недовольства проскальзывали в его голосе. Я их уловил. Судя по обеспокоенному лицу Абдулы — он тоже. — Я благодарю вас, — с не менее напускным добродушием сказал я. — Желаю вам здоровья и долголетия, уважаемый старейшина. — Иншаллах, — слегка поклонился Малик Захир. Потом он повернулся к Абдуле и сказал ему: — Уже поздно, сын мой. А у меня еще есть дела. Потому я должен идти. От всего моего сердца прими мои глубочайшие извинения в том, что в такой трудный час побеспокоил тебя. А еще в том, что не нашел времени отужинать с тобой по твоему приглашению. — Ничего страшного, уважаемый старейшина, — Абдула поклонился почтительнее и глубже, — ты почтил мой дом визитом. Это честь для меня. — Спокойной ночи, дорогой Абдула. С этими словами старик медленной, немного валкой походкой отправился к выходу. Абдула поспешил его проводить. На ходу сказал: — И тебе, уважаемый Малик Захир. Вместе они исчезли за дверью. Я видел, как крепкие родственнички старика покинули свой пост и встали по обе руки от Малика. Абдула раскланился ему, прощаясь на пушту. Старик только кивнул. А потом неторопливо отправился по своим делам. Абдула последовал за ним, чтобы проводить старейшину со двора. Я посмотрел на Карима. Мальчик все еще был бледен. Из-за занавески опасливо выглянула Мариам. К этому моменту вернулся и Абдула. Он выглядел уставшим. Уставшим настолько, будто только что закончил многокилометровый марш. Старик с трудом закрыл входную дверь. С тревогой на лице посмотрел на меня. — Ты боишься его, — сказал я Абдуле, — боишься этого старика. Ведь так? Абдула не ответил. Он с усилием сглотнул. А потом медленно покивал головой. * * * — Они не согласились, ведь так, дедушка? — спросил Ясин, зло оглядываясь на скромный домик Абдулы Рашида. — Шурави не пойдут с нами? Ясин — невысокий и коренастый, постоянно дергался. По старой привычке пожимал сбитыми, крепкими кулаками. Второй внук Малика — Насим молчал. Высокий, костлявый, словно скелет, но все равно крупный мужчина молча сопровождал своего дедушку. Он походил на безмолвного и послушного стража, тенью ходившего по пятам за старейшиной. — Нет, Ясин. Не пойдут, — проговорил Малик Захир хрипловатым, усталым голосом. — Выходит… Выходит, мы ходили к Абдуле зря? А я говорил тебе! Говорил, позволь мне самому поговорить с Абдулой! Этот старик — трус! Я бы быстро убедил его выдворить шурави со двора! Тогда им бы ничего не осталось, как… — Нет, Ясин, — возразил Малик спокойно, — не зря. Я посмотрел на шурави своими глазами. По крайней мере на одного из них. А еще — поговорил с ним. И скажу тебе… Малик остановился. Его внуки тоже замерли рядом со стариком. — … Скажу тебе, что молодой шурави не испугается тебя, Ясин. И теперь будет защищать Абдулу, если придется. Ясин неприятно скривил губы. — Ты же знаешь, дедушка. Во всех кишлаках округи нет мужчины, кто бы осмелился меня… — Этот осмелится, — вздохнул старейшина. — Еще как осмелится. И тебе, любимый мой внук, точно с ним не совладать. Ясин нервно выдохнул. От того его широкий, плоский нос сделался еще крупнее. — Так что? Значит, все зря? Аллах подкинул нам такую возможность, а мы ей не воспользуемся⁈ Малик Захир тепло улыбнулся своему внуку. — Тише, Ясин. Не кричи. Наберись терпения и… — Я могу набраться, — покачал головой молодой Ясин, — но ты же и сам знаешь, дедушка, что Шахин — не терпеливый человек. Крайне не терпеливый. И если не будет добычи — он уйдет. А уйдет — мы ничего не получим! Малик Захир терпеливо выдержал импульсивный порыв внука. Потом наградил его таким суровым взглядом, что вспыльчивый Ясин будто бы скукожился. Внук был на две головы выше старого Малика. Но теперь, под властным взглядом старика, он казался маленьким и незначительным. — Наберись терпения, мой любимый внук, — продолжил Малик. — То, что не удалось нам, сделает за нас кишлак. И тогда Шахин получит своих шурави. А мы — свою долю. Глава 20 В маленьком доме Абдулы стало тихо. Мариам застыла во входе в женскую часть дома. Мальчишка Карим уставился на меня, совсем по-детски округлив глаза. Старый Абдула молчал. Молчал и смотрел на меня. — Почему? — спросил я, когда решил, что молчание наше затянулось. На лице Абдулы заиграли желваки. Он почти до бела сжал свои крупные обветренные губы. Потом вдруг позвал: — Карим… — Да, отец? — Мальчишка тут же встал из-за стола. — Проверь сарай. Посмотри, все ли засовы на месте. Мальчик, не сказав ни слова. Кивнул, но несколько нехотя. Потом направился к выходу из дому. Прежде чем уйти, бросил на меня мимолетный и очень озадаченный взгляд. — Мариам, — как только за спиной Карима захлопнулась дверь, сказал Абдула. — Проверь нашего раненого гостя. Не требуется ли ему чего. Девушка тоже ничего не сказала отцу. Только кивнула и собралась было вернуться в женскую, но я ее остановил. — Лучше не стоит, — сказал я, заглядывая Абдуле в глаза. Мариам замешкалась. Абдула ничего мне не сказал. Ничего не возразил. Он только смотрел в ответ. — Убери со стола, Мариам, — после недолгого молчания проговорил, наконец, Абдула. Мариам не издала ни звука. На этот раз даже не кивнула. Она только направилась к столу. — Саша… — кратко бросил Абдула и направился в женскую комнату. Обернувшись, он позвал меня за собой. Мы вошли. Тарик Хан, казалось, спал, лежа на спине и свесил прикрытую покрывалом руку. Он не выказывал совершенно никакой внешней активности. Сложно было сказать — притворяется этот человек или же и правда спит. Его ужин оказался нетронутым. Чашка с фасолью, прикрытая лепешкой, мирно стояла у «изголовья» его настила. «Должно быть, рука его жутко затекла, — подумал я. — Ну ничего. Пускай помучается». Абдула отошел к окошку. Уставился наружу, стараясь проглядеть бычий пузырь и темноту вечера, что была за ним. Здесь, в женской, стояла полутьма. Свет давала лишь небольшая коптилка, представлявшая собой миску с жиром и промасленной щепой. Она стояла в углу и неравномерно освещала комнату. Освещала так, что стена с окном оказывалась почти в полной тени. — Подойди, прошу, — сказал Абдула тихо. Я приблизился. Абдула помолчал еще немного. Помолчал, как бы решаясь заговорить. Потом, наконец, начал: — Малик Захир… Не простой человек. Он тот, кому лучше не переходить дорогу. Я молчал, не перебивал. Только смотрел на старого пастуха. Тот, будто бы не решался взглянуть на меня. Он ссутулился, немного опустил голову. — Я всегда рад помочь гостям. Рад помочь вам, советским солдатам, — продолжал Абдула. — Советские люди много сделали для меня в жизни. От них я слышал и получал только хорошее. Старик наконец поднял взгляд. Посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд этот был странным. Не таким, каким бывал обычно у этого человека. Не было в нем теплоты или задумчивой мечтательности, делавшей глаза Абдулы какими-то стеклянными. Зато в них была решимость. А еще — страх. И последнего оказалось намного больше. — Но? — спросил я. — Но моя семья всегда будет для меня самым главным, Саша, — сказал он. — Самым важным в жизни. И сейчас, видит Бог, я чувствую, что над нашими головами сгустились тучи. — Я понимаю, — сказал я, не поведя и бровью. — Понимаю, Абдула. Старик снова поджал губы. Устало засопел. — Я обещаю, что отведу от вас беду, — сказал я несколько тише. А потом глянул на Тарика Хана. Пакистанец казался мирно спящим. Даже слишком мирно. Лицо его побледнело и осунулось. Если бы не равномерно и едва заметно вздымавшееся покрывало на его груди, можно было бы подумать, что он мертв. — Спасибо, Саша, — на выдохе пробормотал Абдула. Я видел, как он боится за свою семью. Видел, как хочет защитить ее. А еще видел, насколько стыдно ему говорить мне такие слова. Насколько стыдно делать такие намеки. И все же я и правда понимал старого пастуха. Понимал и даже не думал держать зла. — Что в нем такого? — спросил я, когда мы немного помолчали. — Что такого в этом старике, что ты боишься его? Абдула нахмурился. — Он… Он очень уважаемый человек в кишлаке и… — Страха в твоих глазах было гораздо больше, чем уважения, — сказал я. Абдула даже вздрогнул, услышав эти мои слова. Правдивые слова. Вздрогнул так, как вздрагивают, когда слышат печальную правду, от которой всеми силами стараются оградиться. — Не думаю, что эти его родственники могут нагнать на тебя такой жути, — сказал я. — Нет… Только не они… Тут что-то другое. Абдула поднял взгляд к беленому потолку. Почему-то сощурился, словно от солнца. Он недолго помолчал, моргая так, будто пытался что-то высмотреть на стене, над окошком. Я понимал — он думает. Думает, стоит ли мне рассказывать. Взвешивает все за и против. Старик все же решился. Но заговорил он при этом тихо, почти шепотом. Будто бы каждая стена в доме могла его услышать. — Несколько лет назад, — начал он, — у Малика Захира случилась ссора с одним мужчиной из нашего кишлака. Звали того мужчину Бехзад, и он был землевладелец. В его владении были пастбища и плодородная земля. И поссорился он с нашим старейшиной из-за одного плодородного участка у реки. Малик Захир упорно уговаривал Бехзада продать этот участок, но Бехзад не хотел. Абдула замолчал и сглотнул. Потом облизал пересохшие губы. — А потом? — А потом, — продолжил он, — Бехзад пропал. Его не было три дня, пока пастухи не нашли его тело в одном из ущелий. Он погиб. Старик снова прервался. Видно было, что ему совсем не просто рассказывать эту историю. Что ему страшно. Я не торопил. — Бехзад умер не просто так, — заговорил наконец Абдула. — Его пытали перед смертью. А потом застрелили, как собаку. У Бехзада осталась молодая жена по имени Зейнаб и двое малолетних детей. Абдула опустил взгляд от стены. Глянул, наконец, на меня. — И Зейнаб очень быстро избавилась от той земли. Продала ее старейшине. Без мужа ей было тяжело справляться и с остальной землей. Потому постепенно Зейнаб избавилась и от остальных участков. — И все их она продала старейшине Захиру, — догадался я. Абдула кивнул. — Да. Но Захир платил мало. Совсем мало. И совсем скоро бедная Зейнаб оказалась на пороге нищеты. Раньше она помогала мужу обрабатывать овечью шерсть, которую он продавал на рынке, в кишлаке, не так далеко отсюда. Но без мужа она перестала этим заниматься. Теперь у нее едва получается прокормить себя и своих детей. А вскорости, когда зерно, которым ей платил Малик, и вовсе кончится, она и ее дети станут голодать. — Убийство Бехзада — дело рук старейшины? — Тихо спросил я. Абдула не заговорил, но утвердительно покивал. — Все знают это, — сказал он, — но все молчат. Знают, что Малик Захир плотно спелся с Ахмадом Шахидом — главарем душманской банды, что гнездилась в горах неподалеку. Люди говорят, овцы, которыми владел Бехзад, достались Ахмаду. — Ахмаду? — спросил я. — Это его банду разгромила Советская Армия? — Да, — кивнул Абдула. — Колонна проходила по дороге, что пролегает над кишлаком. Бандиты Шахида напали, но получили отпор. Советские солдаты уничтожили всех. Старый пастух поджал губы. От этого ноздри его широкого носа раздулись еще сильнее. Он немного нервно засопел. — Но поговаривают, что сам Ахмад Шахид остался жив. И новая банда появилась в этих местах. Пусть они сидят теперь дальше от нашего кишлака, а численность их меньше… Но люди поговаривают, что их по-прежнему возглавляет Шахид. А Малик Захир, — Абдула бросил на меня беспокойный взгляд, — А Малик Захир до сих пор сношается с ним. Я снова глянул на Тарика Хана. Предводитель призраков пошевелился, заворочался. Перевернулся на спину. Но глаз не открыл. Я понимал — он не спит. Он слушает. Внимательно слушает. А еще — мотает на ус все, что, по его мнению, может быть полезным хитрому Призраку. — Почему, по-твоему, мы стали интересны старейшине? — спросил я. — Из-за ненависти к советам? — Нет, — покачал головой Абдула, — Малик Захир всегда был притворно вежлив и доброжелателен к советским воинам. — А что тогда? — кивнул я Абдуле вопросительно. Абдула ответил не сразу. Несколько мгновений он как-то странно помялся. Но потом все же сказал: — Знаешь, чем занимался Ахмад Шахид? — спросил он. — Знаешь, чем он больше всего любил промышлять? Я промолчал, только вопросительно взглянул на Абдулу. — Он любил похищать людей и требовать за них выкуп. Он не гнушался никем, ни пастухом, ни зажиточным хлеборобом. Но больше всего… — Глаза Абдулы блеснули тайным беспокойством, которое старик так неумело пытался от меня скрыть: — Но больше всего Ахмад любил похищать советских солдат, Саша. Любил, потому что СССР хорошо платит за своих. Особенно за офицеров. Когда Абдула закончил, в женской комнате снова повисла тишина. Все, кто был тут, молчали. Даже Мариам в соседней комнате, гудевшая вначале посудой, притихла. Она или вышла, или слушала наши с Абдулой разговоры. Тогда я подался к старику. Тихим, едва уловимым шепотом, таким, который бы не смог прорезать тишину женской, заговорил: — Мы уйдем завтра, Абдула. Уйдем днем. И сделаем это так, чтобы все в кишлаке видели, что мы покинули твой дом. По собственной воле. Старик свел брови домиком. Потом обернулся на спящего на первый взгляд Тарика Хана. Затем снова посмотрел на меня. Во взгляде его стоял немой вопрос: «А как же он? Как же твой товарищ? Ведь он еще совсем не может ходить сам!» — А это, — ответил я на этот безсловный вопрос, — это уже моя забота, Абдула. Всю ночь я не смыкал глаз. Я слушал, наблюдал. Оставался бдительным. Уж чему и учат в равной степени и Война, и Граница, так это бороться со сном. Оставаться начеку, не смыкая глаз. Пусть я понимал, что завтра для запланированного мне понадобятся силы, но нельзя было допустить, чтобы Хан решился на какую-нибудь глупость этой ночью. Наручники при желании его не удержат, я понимал это. Понимал, потому что видел, как его люди с относительной легкостью избавлялись от браслетов в горах. Стоило ожидать, что и Тарик Хан может поступить подобным образом. И все же он не поступил. Я слышал, как он ворочался. Слышал, как шелестел одеялом. А еще ждал приглушенного, едва слышимого звука шагов. Его не было. Несколько раз за ночь я поднимался, чтобы посмотреть, на месте ли Тарик. Не сбежал ли он, оставив вместо себя скат верблюжьего одеяла, прикрытый лоскутным пледом. Но нет, предводитель призраков ждал. Возможно, он был просто слаб. А может быть, надеялся, что его люди придут быстрее моих. И Призрак вряд ли представлял, насколько он прав. Абдула с сыном ушли еще до рассвета. А Мариам поднялась еще раньше, чтобы собрать своим родным еды в дорогу. Когда Карим с Абдулой ушли, она осталась хлопотать по кухне. С рассветом поднялся и я. Девушка предложила мне нехитрый завтрак — лепешку с козьим молоком. И когда Мариам хотела уже отправиться на улицу, я ее остановил. — Мариам, — позвал я. Мариам, готовившаяся встать с паласа у моего ложа, замешкалась, удивленная и смущенная моим окликом. Опустилась обратно. — Да? — А где мои вещи? Они должны были уже давно высохнуть. — Да, конечно! — Мариам улыбнулась, но тут же в смущении подавила улыбку. — Я сейчас принесу. Она принялась вставать, и я поднялся за ней. — Давай я схожу с тобой. — Не нужно, Саша, — сказала она заботливо. — Отдыхай. Я принесу. — Скажи, а вещи моего друга там же, где и мои? Она, уже направившаяся было к выходу, вдруг замерла. Обернулась. Глянула на меня с каким-то недоумением. — Ну… да… — Все вещи? Когда я переоделся в свою форму одежды, Мариам показала мне одежду Тарика. Импортный камуфляжный костюм висел на бельевой веревке во дворе, словно какие-то кальсоны. — Это все его вещи? — спросил я, провожая взглядом какого-то косящегося на меня незнакомого афганца, шедшего по неширокой улице кишлака. — Нет, — покачала она головой, немного погодя. — А было что-то еще? Не ответив, девушка кивнула. Через пять минут, проверив, как там Тарик Хан, я уже сидел за столиком. Смотрел, как Мариам разворачивает большое полотенце. Как моим глазам открываются нехитрые вещички Тарика Хана. По крайней мере те, что не остались в Пяндже, когда мы рухнули в воду. А было там немного: импортный компас, миниатюрный фотоаппарат, какая-то записная книжка, чернила в которой размазались от речной воды, свисток, маленький бинокль, наручные часы на тряпичном ремешке, а еще пистолет. Причем последний первым бросился мне в глаза. Это была черная, крупная «Беретта» М92. Мариам уселась напротив меня. Тоже принялась рассматривать нехитрые пожитки, оставшиеся при Хане после встречи с Пянджем. Книжицу и фотоаппарат я сразу переложил в свой подсумок. А потом взял пистолет. Мариам тут же уставилась на меня как завороженная. В глазах ее блеснул страх. — Не бойся, — сказал я, проверяя пустой магазин пистолета, — я не причиню тебе вреда. Обещаю. Девушка, оказавшаяся словно бы в каком-то ступоре, медленно покивала. — Наверное… Наверное, я посмотрю, как там твой друг, — сказала она нервно и принялась вставать. — Может, он хочет пить или есть. — Не стоит ходить к нему одной, — сказал я тихо. Девушка снова замерла на месте. — Почему? — Потому что он мне не друг, Мариам, — сказал я и слегка оттянул затворный кожух пистолета. В стволе оставался один последний патрон. Девушка изумленно выпучила на меня глаза. — Ч-что? — Этот человек, — продолжил я, — его зовут Тарик Хан. Он из пакистанского спецназа. Вернее, командир пакистанского спецназа. И он мой враг. От удивления Мариам даже отстранилась, отодвинулась от стола, не сводя с меня изумленного взгляда. — Это опасный человек, — продолжил я. — Но я сделал все, что мог, чтобы он не навредил вам. Но сегодня, сейчас, мы с ним уйдем из вашего дома. Уйдем навсегда. Девушка в недоумении нахмурилась. — Но вы же… Но ты еще слаб… — сказала она внезапно. Признаюсь, меня это удивило. Однако по укоренившейся давно привычке я не выдал своих чувств. Странно было понимать, что даже осознав, что она и ее семья приютила непримиримых врагов, один из которых не остановится ни перед чем, чтобы спастись, Мариам оставалась заботливой. Одни люди в момент осознания опасности впадают в ступор. Другие — бегут. Третьи будут драться. Но я не так уж часто в своей жизни встречал человека, а тем более женщину, кто в момент опасности в первую очередь думает о заботе. О том, как ей позаботиться о других. — Тянуть больше нельзя, — сказал я, поднимаясь, — к тому же я обещал твоему отцу. Я поставил пистолет на предохранитель, встал. Потом сунул его сзади за ремень. — Лучше выйди, Мариам, — сказал я. — Выйди из дома не на долго. Хорошо? Мариам сжалась. Глянула на меня исподлобья. Но во взгляде ее блестел страх. — Скоро все кончится, — сказал я. — Где его одежда? Дай ее мне, пожалуйста. А потом дождись, когда мы уйдем. Тарика Хана я застал лежащим там же, где и всегда. И снова он делал вид, что спал. Я встал над ним. — Я знаю, что ты не спишь, — сказал я. Хан никак не отреагировал. Он даже не пошевелился. Сделал вид, что не слышит меня. Тогда я просто кинул его свернутые шмотки Тарику на грудь. Только тогда Хан распахнул глаза. Он раскрыл их резко, словно зверь, лежащий в засаде, притворившись спящим. Потом медленно перевел взгляд на меня. — Одевайся. Мы уходим немедленно. Тарик Хан вдруг подобрал руку, которую я приковал наручниками. Потом показал обе руки мне из-под одеяла. Я заметил, что на правой большой палец оказался в неестественном, странно оттопыренном положении, а вся кисть будто бы стала уже. С щелчком кости Хан вправил палец на место. При этом ни одна мышца не дрогнула на его лице. На моем тоже. Я только достал пистолет из-за ремня. Показал ему. — Это принадлежит мне, — сказал Тарик, уставившись на меня. — Вставай, — приказал я. Хан не сводил взгляда, но не с пистолета, как могло бы показаться, а с меня. — Я еще слишком слаб, чтобы идти, — проговорил он низким, хрипловатым басом. — Потерпишь. Хан медленно стянул с себя одеяло. Столь же медленно сел на своем ложе, спустив ноги. Потом принялся надевать нательное белье. Казалось, он медлил специально. Каждое его движение было неторопливым и спокойным. Будто бы всем видом Хан пытался показать мне, что он меня не боится. Ну что ж. Он может позерствовать сколько хочет. Это ему не поможет. Сжимая рукоять пистолета, я сделал два шага назад, когда Тарик надел обувь и встал. — И куда же мы с тобой, друг мой, направимся? — проговорил он, будто бы стараясь загипнотизировать меня взглядом, словно змей. — Не болтай. Шагай. — И ты будешь держать меня на прицеле всю дорогу до самой границы, а, старший сержант? — спросил он, медленно, не сводя с меня глаз и проходя к выходу из женской комнаты. — Ты же знаешь, что в твоем пистолете осталась еще одна пуля. Ведь так? — хмыкнул я. — Можешь попробовать дернуться. Посмотрим, к чему это приведет. Тарик хрипловато рассмеялся. — Значит, волчонок все же решился показать зубы. А как же твои товарищи, которые придут сюда за нами? — усмехнулся он. — Разве ты не желаешь их дождаться? — Отвернись. Руки за голову, чтоб я видел. Тарик подчинился. — Ты солгал, ведь так, шурави? — проговорил он с какой-то извращенной радостью в голосе. — Никто не придет. Так? — Шагай. Хан медленно направился вперед, прошел в мужскую. Я — за ним. — А вот за мной придут, шурави. И придут очень скоро, — проговорил он с нескрываемой угрозой. — Ты можешь убить меня прямо сейчас. Подойди, приставь ствол к моему затылку и выстрели. Закончи то, что начал там, на берегу Пянджа. Видит Аллах, я готов к смерти. Но готов ли ты убивать безоружного и беспомощного врага? Когда я щелкнул предохранителем за спиной Тарика, он вдруг едва заметно вздрогнул. Движение это было столь неуловимым, что менее внимательный человек, чем я, никогда в жизни не заметил бы его. Но я смог. Тарик Хан думал, что почувствует, как я подхожу. Что услышит это. Что поймет, когда именно к его затылку будет приставлен пистолет. Он не понял. Не понял, потому что когда он заканчивал свою речь про Пяндж, смерть и Аллаха, ствол «Беретты» уже смотрел ему в затылок. Все это была лишь его уловка. Психологическое давление на «молодого сержантика», чтобы заставить меня приблизиться, а потом резко напасть и отобрать оружие. Вот только Хан не знал, с кем по-настоящему он имеет дело. — Ты готов? — спросил я ледяным голосом. — Нет, Тарик. Это не так. Ты ссышься подыхать. Я видел это по твоим глазам, когда мы дрались там, на берегу. И вижу это сейчас. Так что закрой хайло и шагай. Руки у тебя затекут очень скоро. А идти нам несколько километров. Не усложняй себе жизнь. Тарик замер передо мной. Казалось, он искал слова, которые считал уместными сказать в этот момент. Сказать, хотя бы для того, чтобы не потерять лицо. Чтобы последнее слово все же осталось за ним. — Я убью тебя, мальчишка, — сказал он, — убью раньше, чем ты успеешь понять, что умер. С этими словами Тарик хотел было обернуться, но я взвел курок. Он замер. — Шагай. Теперь воды тоже не будет. Тарик зашагал. Да, план был не идеален и рискован. Даже скорее это был план «Б», нежели основной. Но некстати появившийся Малик Захир, этот опасный староста кишлака, вынудил меня действовать другим, запасным путем. Действовать грубо, прямолинейно, но быстро. — Ты поведешь меня через весь кишлак прямо так? Под дулом пистолета? — спросил Хан, шагая к выходу. — Если потребуется, — ответил я, не поведя и бровью. Тогда Хану не нашлось что ответить. Он просто шел вперед, к выходу из дома Абдулы. Шаг. Еще шаг. Нарочито медленные шаги, которые совершал Тарик Хан, казались мне вечностью. Казалось, до скончания времен будем мы добираться до выхода из дома. Казалось, время замерло навсегда, чтобы оставить нас с ним в этом моменте. Это играл с моими чувствами адреналин. Молодое сердце колотилось в груди. Холодный ум же, даже сейчас, даже в этот момент продолжал анализировать все, что происходит вокруг — каждый звук, каждое движение, каждое слово. Тарик приблизился к двери. Застыл перед нею, словно вкопанный в землю. — Открывай, — приказал я хрипловатым, холодным голосом. Тарик медленно потянулся к грубой железной ручке деревянной двери. Но взяться за нее так и не успел. Все потому, что дверь распахнулась внутрь, прямо перед самым носом Тарика. И в проеме появилась Мариам. Тарик среагировал мгновенно. Вот секунду назад он был нетороплив и двигался размеренно, а теперь словно бы взорвался быстротой, так будто все это время копил ее внутри своего тела. Он схватил девушку. Я уже взял его на мушку, надавил на спуск. Тарик нырнул за спину Мариам быстрее, чем я успел выстрелить. Палец мой застыл на спусковом крючке. Девушка, схваченная им в железные объятья, казалось, не смела даже дышать. Она приподняла подбородок, стиснула губы и показала мне беловатые зубки. В глазах ее горел страх. — Мы никуда не идем, — прошипел Тарик из-за ее плеча, — мы останемся здесь, чтобы дождаться гостей. Я молчал, стискивая пистолет, направленный в лицо Мариам. Нас с Тариком разделяли меньше полутора метров. — Пистолет, — повторил он, — а не то я сверну этой девчонке шею… — Саша… Саша, я… — захлебываясь воздухом, пробормотала Мариам. — Тихо, — проговорил я, — Тихо, Мариам. Все будет хорошо. — Мое терпение подходит к концу, — сказал Тарик с несколько большим акцентом, чем обычно. Я видел, как он волновался на самом деле. Видел, как подрагивала его рука, стискивающая тонкую шею девушки. — Пистолет, — повторил он совсем охрипшим голосом. Таким охрипшим, как если бы он и правда принадлежал мертвецу. И правда принадлежал Призраку. Глава 21 — Пистолет, — в неведомо который раз проговорил Тарик Хан, протягивая мне руку. Я молчал. Смотрел на Призрака исподлобья. Твердо сжимал рукоять Беретты, не отводя ствола ни на сантиметр в сторону. — Ты решил погубить эту девочку, шурави? — Сипловатым, словно шелест листьев голосом проговорил Тарик Хан. — Хочешь доставить меня через границу даже так? Любой ценой? — Если Мариам пострадает, — сказал я, — ты умрешь. Тарик Хан хмыкнул. Рука его медленно перелезла с шеи Мариам на ее лицо. Он схватил ее за щеки. Сильно сжал и притянул ближе к себе. Стал говорить прямо на ухо. — Видишь, девочка? Этот КГБшник готов пожертвовать тобой только ради того, чтобы схватить меня. Достоин ли такой человек твоей заботы? Твоего сердечного гостеприимства? Лицо Мариам ожесточилось. Глаза блеснули злобой. Она прошипела что-то то ли на пушту, то ли на урду. Голос ее дрожал от страха, но тон был смелым, решительным. Тарик Хан едва заметно улыбнулся. Ответил ей что-то не по-русски. Потом глянул на меня и проговорил: — Ай-ай-ай. Такая приличная девочка, а так неприлично ругается. Потом он вздохнул. Продолжил: — Ну что, молодой шурави? Ты готов пожертвовать ею, чтобы убить меня? Если готов, то стреляй. Я жду. Когда Тарик Хан замолчал, в доме повисла тишина. Только Мариам, застыв в руках пакистанца, глубоко и очень нервно дышала. Ее грудь сильно вздымалась и опускалась. Мне казалось, что время остановилось настолько, что за один вдох и выдох девушки в мире пролетает целая минута. Я перевел взгляд с Тарика на пистолет, твердо сидевший в моей руке. А потом я стиснул зубы. Принялся медленно опускать Беретту. — Это правильное решение, шурави, — поспешил позлорадствовать Тарик. — Очень правильное. Ты очень благоразумный человек. Даже, я б сказал, мудрый для своего возраста. С каждым мигом, пока моя вооруженная рука опускалась, я смотрел на Мариам. Видел страх в ее глазах. Видел досаду на ее лице. И эти ее эмоции трогали и мою душу. Они пробуждали в ней ледяную ненависть. — Та-а-а-а-к, мальчик, — продолжал Тарик Хан самодовольно, — А теперь отдай его… Прогремел выстрел. Тарик Хан вздрогнул, а потом зашипел от боли сквозь зубы. Я не терял времени. Не успела кровь потечь из раны на его простреленной ступне, как я бросил пистолет и метнулся к пакистанцу и Мариам. Схватил девушку за одежду, отстранил от Тарика, а потом что есть силы врезал ему в уже сломанный нос. Хрустнуло еще раз. Теперь сдержанный, твердый словно кремень Тарик Хан просто взвыл от боли. Он сжался, схватился за лицо, неловко отступил назад и бухнулся спиной о стену. Мариам же упала на мое спальное место. Обернулась, уставившись на нас дурным взглядом. Я тут же снова схватил Тарика Хана за одежду. Он было попытался мне противостоять и вцепился в ответ, но было уже поздно. Когда его зверское, окровавленное лицо мелькнуло у меня перед глазами, я немедленно дернул пакистанца, ловко бросил его через бедро. Высокий, но худощавый Тарик хлопнулся об пол с таким звуком, будто весил больше центнера. Выбил своим телом тучу пыли из ковров. Звякнула какая-то посуда, стоявшая непонятно где. Я немедленно оказался сверху. Налег на Тарика коленом и принялся хватать его за руки, заламывать за спину. Хан рычал, плевался кровью. Лицо его быстро превратилось в страшную кровавую маску. — Мариам, — обернулся я, — у тебя есть чем связать ему руки⁈ Девушка, словно бы очнулась от какого-то сна наяву. Глаза ее были остекленевшими, но тут же прояснились. Она быстро сфокусировала на мне зрение. Несколько мгновений понадобилось девушке, чтобы прийти в себя. Потом она быстро покивала мне, торопливо поднялась и убежала куда-то во двор. — Я… Я тебя голыми руками… — Бормотал Тарик, отплевывая кровь. Речь его представляла собой жуткую смесь из урду, русского и не пойми чего еще. Он ругался, пыхтел, плевался и постоянно грозился меня прикончить. — Хлебало закрыл, — проговорил я зло. Хан не послушался, он продолжил бормотать что-то на смеси разных языков. А еще не унимался, норовя вырваться. Когда я заломил ему руки так, что тот застонал от боли, пакистанец немного успокоился. Я слегка опустился к нему. — Меньше б болтал, ты Тарик. А так, твоя болтовня тебя и подставила. Тут вернулась Мариам. Она принесла кусок какой-то жесткой пеньковой веревки. Когда я взял ее у девушки, тут же принялся жестко вязать Тарику руки. Теперь Хан молчал. Он уткнулся лицом в ковер и тяжело, громко дышал. Хрипел. Я прямо-таки чувствовал, как какая-то почти осязаемая злость, почти осязаемая досада вырывается из пакистанца с каждым выдохом. — Мешок, еще нужен мешок, — сказал я Мариам, — есть? — М-мешок? — Застыла девушка в нерешительности. — Маленький. На голову ему нацепить! Мариам убежала снова. И уже через минуту вернулась с улицы с каким-то грязным мешком, видать из-под овса или ячменя, а еще с тряпкой. — Если мешок не пойдет, — объяснила она, — глаза ему можно завязать! — Пойдет! Все пойдет! — Сказал я, — давай сюда все! Я с трудом засунул Тарику в рот кляп. Для этого мне даже пришлось взять его за волосы и изо всех сил потянуть. Чуть скальп поганцу не оторвал, но заставил раскрыть пасть и затолкал внутрь тряпку. Тогда Тарик принялся злобно, с трудом сопеть при каждом вдохе. Он отсмаркивался от крови, изо всех сил стараясь прочистить нос. На глаза я намотал ему остальную часть тряпки. Потом Мариам помогла надеть ему на голову мешок. Перемотать его на шее, чтоб не развязывался. Только тогда я отпустил Хана и встал. Выпрямился, одергивая китель и отряхивая его от пыли. Мариам, переводя дыхание, сидела на полу и смотрела на лежащего у своих ног Хана. Тот тоже лежал без движения. Только глубоко, с трудом дышал. Из раны у него на ноге шла кровь. Уже целая лужица на палас натекла. Судя по месту, куда я попал, я решил, что скорее всего отстрелил ему большой палец. А может даже пару пальцев. — Ему нужно перевязать рану, — сказал я, — а то не дойдет. — С-сейчас… — Девушка быстро встала, — с-сейчас… У меня есть травы, чтобы промыть… Она побежала было в женскую комнату, но я остановил девчонку. Окликнул: — Мариам. Та замерла, обернулась. — Ты мне скажи, — начал я беззлобно и даже не строго, — ты зачем в дом вернулась-то? — Я… — Мариам виновато опустила взгляд. — Я переживала. Она сглотнула. Отрывисто и как-то тихо продолжила: — Прости… Я не думала… — Все в порядке, — сказал я с улыбкой. Мариам робко подняла на меня глаза. А потом столь же робко улыбнулась. Девушке понадобилось некоторое время, чтобы приготовить какой-то травяной отвар. С трудом я заставил Хана сесть. Пока я держал Хана, Мариам резала ему ботинок на раненой ноге ножницами для стрижки овец. Стоит отдать должное Тарику. Он не издал ни звука. Как я и предполагал, я отстрелил ему большой палец. — Ты поведешь его прямо так? Без оружия? — Спросила Мариам, когда грубо, наспех забинтовала Тарику раненую ногу. К чести Мариам, при виде страшной раны Хана девушка даже не поморщилась. Она работала торопливо, но рука ее была крепка. — Это был последний патрон, — ответил я. Тогда Мариам вдруг обернулась и глянула на старинную винтовку, висевшую на стене. Винтовку ее отца. Я проследил за взглядом девушки. Раньше я особо не рассматривал винтовку. Всмотрелся только сейчас. Сложно было сказать наверняка, но мне показалось, что оружие было ничем иным, как винтовкой Мартини-Генри. Это было старинное, архаичное оружие. Винтовка была однозарядная. А еще казнозарядная. И стояла на вооружении английской пехоты еще во второй половине девятнадцатого века. Видимо, этот древний экземпляр остался здесь, в Афганистане еще со времен англо-афганских войн. А точнее второй англо-афганской. — Это оружие принадлежит Абдуле, — сказал я. Мариам кивнула. — Она хоть стреляет? Снова кивок. — Да. У отца даже есть патроны. Мариам быстро затянула на ноге Тарика Хана очередной узелок. А потом поднялась и убежала в другую комнату. Хан, услышав ее шаги, заволновался. Я тут же отвесил ему затрещину. Сказал: — Тихо ты. Сиди спокойно. Итак последнюю перевязку на тебя, суку такую, потратил. Потом девушка прибежала откуда-то из женской, видимо, из крохотной родительской комнаты, где спал Абдула. Комната, насколько я знал, одновременно была еще и кладовкой. — Вот, — сказала она, протягивая мне руки. В ее смуглых ладошках я увидел штук пятнадцать крупных бледно-золотистых патронов с тупорылыми головками. — Это все, что есть. — Я не могу взять, — покачал я головой, — она может понадобиться твоему отцу, если придется защищать вас с братом. Мариам немного грустно улыбнулась. — Да он и стрелять-то не умеет. А ты — умеешь, — сказала девушка. А потом, мгновенье помолчав, добавила: — Он поймет. Я по-доброму хмыкнул. Потом кивнул: — Спасибо. С этими словами я встал, принял патроны и сунул их в подсумок. Мариам было кинулась к ружью. Попыталась снять его с гвоздя, но не смогла. Тогда я подошел и помог ей. Винтовка оказалась тяжеловатой, громоздкой и грубой. Как минимум, ощущалась она тяжелей АК. И несравнимо неудобней. Длинная, тяжелая, с характерным рычагом перезарядки под шейкой приклада, она носила на себе следы многих и многих десятилетий. Ее дерево оказалось потертым, металл местами покрывали патина и ржавчина. Тем не менее, когда я щелкнул рычагом, винтовка послушно обнажила мне казенник. Патрон зашел в него легко, и я с неприятным лязгом и щелчком закрыл казенную часть. Предохранителя на этом чудовище не было. Но я быстро отыскал на внутренней стороне спусковой скобы маленькую задвижку и зафиксировал ею спуск, чтобы исключить случайные выстрелы. Не успел я осмотреть винтовку полностью, как в дверь постучали. Мариам немедленно затихла. Я насторожился. У пуштунов было не принято стучать. Если требовалось позвать хозяина — его окликивали со двора. Стук в дверь предвещал что-то недоброе. Я прислушался. За дверью кто-то галдел. Со двора доносились многочисленные голоса. Мужские голоса. Говорили они на пушту. Причем говорили возмущенно. — Это… Это люди… — Испуганно сказала Мариам. — Что происходит?.. — Сбежались на выстрел, — ответил я. Потом глянул на Тарика. Тот притих, сидя под стеной и раскинув ноги. Тогда я повесил винтовку на плечо. Подошел к нему и заставил подняться. У раненого Хана это вышло не сразу. Тем не менее, он встал на ноги. Схватив его за веревку, что сковывала ему руки за спиной, я пошел к выходу. — Ты пойдешь к ним⁈ — Испуганно окликнула меня Мариам. — Да. Их нужно успокоить, — невозмутимо ответил я. Девушка колебалась недолго. Она ступила следом и сказала: — Мало кто из местных умеет говорить на русском. Если кто и может — то очень плохо. Они тебя не поймут. Я оглянулся. Посмотрел Мариам в глаза, но ничего не ответил. Только снова подогнал Хана и шагнул к двери. — Я пойду с тобой! Я буду им переводить! Застыв, я снова бросил взгляд девушке. Теплый взгляд. — Ты ведь сможешь защитить меня, если что… — Смутилась Мариам и снова побронзовела от своего смущения. — Смогу, Мариам. Тогда мы вышли наружу. Первым я вытолкал к народу Хана. При этом какой-то бородатый мужик, лет пятидесяти, испуганно отскочил от двери. Кажется, стучал именно он. Я пнул Хана по голени, заставив его опуститься на колени. Девушка робко вышла следом и остановилась за моей спиной. Во дворе собралось человек десять мужчин. Одетые по-простому, в белые рубахи, тюрбаны, тюбитейки и чалмы, они на миг затихли, увидев эту странную картину: перед ними стоял вооруженный советский пограничник, у ног которого оказался некто с мешком на голове. А я наблюдал за ними. Анализировал. Мужчины оказались разновозрастными. Младшему было около шестнадцати. Старшему — за шестьдесят. Но главное — они были вооружены. Местные взяли с собой палки, какие-то дубинки и даже камни. Один из них, мужик лет сорока, даже притащил с собой старую винтовку-берданку. Их молчание продолжалось недолго. Потом они, все как один, загомонили. В голосе я слышал возмущение. А еще — страх. — Они спрашивают, — начала переводить Мариам, словно бы не зная, за какой из голосов зацепиться, — спрашивают, кто ты такой. Почему тут стреляли. Спрашивают, кто этот человек… Девушка указала на Хана. — … и почему он ранен и связан. Я покивал ей. — Переводи мои слова предельно точно, — сказал я. — Да. — Ответила Мариам. В голосе ее слышалась какая-то смесь страха и решительности. Девушка сейчас, в этот самый момент переступала через себя. Она была храброй. Воистину храброй. Гомон все не унимался. В толпе то и дело мелькали недовольные, злые лица. На нас с Мариам постоянно обрушивались злые вскрики и дерзкие вопросы. Когда я поднял руку, пуштуны не сразу, но затихли. Только один из них, тот что стучал, что-то крикнул мне вопросительно. Я не обратил внимания на его слова. — Я — старший сержант Селихов, — сказал я громко и четко. — Я — советский пограничник… Я говорил, делая после каждой моей фразы непродолжительную паузу. Мариам, подстроившись под мой темп речи, торопливо, но громко бормотала что-то на пушту. Переводила собравшимся мои слова. — Этот человек, — я кивнул на пакистанца, — майор Тарик Хан. Офицер пакистанского спецназа. Диверсант. Он напал на меня и на Мариам. Я его обезвредил. Теперь голос Мариам изменился. Если сначала она бормотала, то теперь заговорила гораздо громче, гораздо увереннее. И пусть голос ее дрожал, но она пыталась подражать моему собственному тону. Пыталась, чтобы и на пушту слова, что говорил я этим людям, звучали так же весомо, как и по-русски. — Я должен доставить его на советскую территорию, а потом сдать моим товарищам пограничникам, — продолжал я. — Поэтому сейчас я и этот человек — уйдем. Вы должны отойти, положить свое оружие и не вмешиваться. Я никому не хочу причинять вреда. Но если вы нападете — буду защищаться. Мариам перевела последнее мое слово. Тоже замолчала. Афганцы затихли. Застыли без движения, уставившись на меня своими удивленными и недоуменными взглядами. — Давайте разойдемся по-мирному. По-хорошему. Мариам перевела. Тишина продлилась недолго. Почти сразу я услышал робкие шепотки, смущенные голоса. Афганцы больше не казались враждебными. Скорее, растерявшимися. Пребывавшими в замешательстве. Они бормотали что-то между собой. Смотрели то на меня, то на Тарика Хана. В нерешительности афганцы принялись мяться во дворе, не зная, что же им предпринять. — Будь здесь, — сказал я Мариам, а потом подтолкнул Тарика. Следом пошел сам, прямо в толпу. Мужчины принялись медленно расступаться. Провожать меня опасливыми, недоуменными взглядами. Кто-то выбросил палку. Кто-то камень. Затем и другие стали прятать свое оружие. Шагая к невысокому сплетенному из прутьев заборчику дома Абдулы, я уже знал, что так просто не покину это место. Знал, потому что видел, как по улице в нашу сторону идет старейшина Малик со своими крепкими родственничками. Старейшина шел медленно и чинно. Теперь он опирался на нетолстый посох. Молодые афганцы сопровождали его, следуя по оба плеча от своего старшего родственника. У обоих были недобрые лица. Мы встретились, когда я вышел со двора. Увидев своего старейшину, остальные афганцы медленно и неуверенно подтянулись за нами. Я оказался в окружении. Малик величаво приподнял голову. Осмотрел меня, Тарика, остальных, даже подоспевшую Мариам, своим холодным, пронзительным взглядом. — Отойдите с дороги, — сказал я холодно, заглядывая старику, уставившемуся наконец на меня, прямо в глаза. Малик Захир сделал вид, что не услышал моих слов. Вместо этого он заговорил громко и четко. Заговорил сначала на пушту. Бросив несколько слов, он начал по-русски: — Я слышал выстрел, — сказал он. — Ты принял наше гостеприимство, а теперь ты угрожаешь нам оружием? Ты пленил человека на нашей земле? Это недопустимо! Отдай это ружье. Отдай оружие нашего брата Абдулы, которое ты взял без спроса! Потом старик снова заговорил на пушту. Голос его был ровным, зычным, громким. Странно было слышать, что в груди такого маленького, сухонького старика звучит подобный глубокий голос. Словно бы в тело этого старика вмонтировали звуковой колокол. — И ты, и твой… пленник, — пренебрежительно бросив взгляд на Тарика, застывшего передо мной, Малик вновь заговорил на русском, — вы проследуете в мужской дом. Там вы будете в безопасности. А мы разберемся, что здесь произошло и что делать дальше. Это справедливо и по нашим обычаям. В толпе афганцев, что окружила нас с Тариком и Мариам со всех сторон, снова потянулись робкие шепотки. Крепкие «парни», родственники старейшины выступили вперед. Я видел, как они сжимают кулаки. Как тянутся к крепким дубинкам, что покоились у них за поясами. Мариам испуганно озираясь, вдруг прижалась ко мне. Я почувствовал, как она дрожит. Дрожит, но не отступает. Не покидает меня. — Мариам, — начал я, не сводя со старейшины глаз. — Д-да, Саша? — Переводи им то, что я скажу. Переводи четко и ясно. Так, чтобы каждый, кто здесь находится, услышал мои слова. От автора: * * * ✅ Самый редкий жанр на АвторТудей — ОБРАТНЫЙ ПОПАДАНЕЦ! ✅ Читайте громкую новинку о нестандартном попаданце. Вышел третий том. Матерый опер погиб в 1997-м, выполняя долг. Очнулся — в теле молодого лейтенанта в нашем времени. Мир изменился. Преступники — нет. Старая школа возвращается. ✅ Первый том со скидкой: https://author.today/work/450849 Глава 22 — Ты, Малик Захир, — начал я громким, ровным, но немного командирским голосом, — пришел сюда, чтобы учить меня порядочности? Учить вашим святым обычаям? Тарик молчал. На его лице не осталось и следа той добродушной маски, что он натянул на себя во время первого своего визита. Старик нахмурился. Его маленькие, белесые глаза стали злыми и холодными. Губы скривились от недовольства. Старик не привык, чтобы против него выступали так открыто и смело. Ничего. Пускай привыкает, раз уж связался с шурави. — А есть ли у тебя самого такое право? Вправе ли ты говорить хоть кому-то, что благо, а что зло? — продолжал я. Мариам подхватывала мои слова. Кричала она громко. Голос ее все еще дрожал. Но с каждой фразой он становился все сильнее. А еще — смелее. — Люди кишлака! — обратился я ко всем окружающим, — Этот «мудрый» старейшина говорит о справедливости? Обычаях? Он говорит, что я принес насилие⁈ С этими словами я смело шагнул вперед, к старику. Придержал Хана, который, стоя рядом со мной, пошатнулся. Тогда я снова пнул его под колено, заставив опуститься, чтобы он не выкинул чего лишнего. Афганцы вздрогнули от моего резкого движения. Между ними снова полились робкие шепотки. Один из родственничков старого Малика пошевелился, постарался было выступить вперед, мне навстречу, но Малик жестом запретил ему подходить. Старик оказался наивнее, чем я думал. Все еще думает, что сможет своей речью склонить местных на свою сторону. Глупо, как глупо. — Спросите у вдовы Зейнаб о справедливости Малика Захира! — продолжал я. — Спросите, как он купил ее землю после того, как ее мужа Бехзада нашли мертвым в ущелье! Спросите, сколько зерна он дал за плодородные поля, на которых теперь пасутся его овцы⁈ Когда Мариам перевела местным мои слова, мужчины заволновались. Стали галдеть громче. Недовольнее. Я не разбирал их слов. Но вот Малик… Малик понимал, о чем говорят его соседи. И их разговоры ему явно не нравились. Крепкий родственник старейшины злобно что-то крикнул мне. Потом глянул на Малика и сказал что-то и ему. Но старик только отмахнулся. Вместо этого громко сказал что-то на пушту, стараясь меня перебить. Но у него этого не вышло. — Он говорит о мире? А кто был «глазами и ушами» бандита Ахмада Шахида, который грабил и убивал вас и ваших соседей? Кто наводил его банду на тех, кто ему перечил? Малик Захир! Вот кто это делал! — Ты лжешь, бесчестный мальчишка! — закричал Малик. — Он лжет! Потом он стал кричать эти слова и на русском, и на пушту. Однако это не сильно помогало. Не сильно, потому что люди стали кричать на старейшину. Недовольно махали на него руками и палками. И все лишь потому, что они знали. Знали правду, но боялись говорить. Им нужна была лишь небольшая, совсем крохотная искорка, чтобы разжечь это недовольство. — Лжец! Пусть Аллах пошлет на мою голову все несчастья мира, если этот человек не лжец! — кричал Малик Захир, осматривая разволновавшуюся толпу. — И теперь он хочет схватить меня и этого пакистанца! — кричал я едва ли не в лицо старику. — Но зачем⁈ Ради того, чтобы уберечь⁈ Хорошо ли он уберег несчастного Бехзада⁈ Хорошо ли он уберег его бедную вдову и ее детей⁈ Нет! Ему на нее наплевать! Вы все это знаете! Знаете, что я прав! Знаете, потому что живете рядом с этим бесчестным человеком! Крепкие родственнички Малика схватились за дубинки. Повытягивали их из-за поясов. Стали пугать меня, бросаясь вперед и крича. Я спокойно снял с плеча винтовку Абдулы. Тогда оба они, все еще злые, все еще возбужденные, отступили на шаг. Затихли, все так же злобно сверля меня глазами. — Он лжет! Аллах свидетель, что я всегда желал только добра моему народу! — кричал Малик попеременно то на русском, то на пушту. В кишлаке кипело. Люди, даже женщины, выходили из домов. Стягивались посмотреть, что же тут происходит. Глазели на меня и всех собравшихся. Кто-то из них под тяжестью моих слов присоединялся к недовольным. Кто-то просто молчал и наблюдал. Кто-то кричал злые слова и мне. Видимо, это были сторонники Малика. И все же таковых оказалось абсолютное меньшинство. — Но кто по его воле убил Бехзада? Кто мог это сделать? — продолжал я. — Кто, кроме разгромленной банды Шахида? Банды, которая снова объявилась именно здесь, именно в этих местах! — Дерзкий мальчишка! — Малик оскалился, показав мне немногочисленные, страшные зубы. — Ты обвиняешь меня в сговоре с преступниками⁈ Я глянул прямо в глаза старику. А потом спокойно, но громко произнес: — Да. Именно это я и делаю. Толпа за моей спиной и впереди разволновалась настолько, что Мариам, продолжавшая неустанно переводить, испуганно заозиралась вокруг. — Ах ты!.. — А чем занимался Шахид? Он похищал людей, — перебил я Малика. — Похищал, а потом приходил к вам же за выкупом. Так, может, и ты, Малик, хочешь отдать нас этому душману? Все знают, что советский солдат — лакомый кусочек для таких, как Шахид. Разве не так? Старик застыл в каком-то ступоре. Глаза его нервно бегали по толпе. В растерянности его родственнички кричали на окружающих, но крики их тонули во всеобщем рокоте толпы. Стоило лишь разжечь крохотную искру, чтобы начался пожар. Пожар, который испепелит сначала весь авторитет Малика Захира, а потом, очень может быть, что и его самого тоже. — Он хочет получить выкуп за нас, — продолжал я громким, сильным, но спокойным тоном, — и я уверен, что и он, и душманы — все получат тут свою выгоду. Все, кроме вас. — Уберите! Уберите этого лгуна! — кричал Малик и подкреплял свои слова выкриками на пушту. Он схватил высокого, словно каланча, родственничка, который отмахивался от какого-то мужчины, что подошел сбоку и зло кричал что-то на пушту, указывая пальцем на Малика. — Уберите его! — бессильно кричал старик, порываясь уйти. Да вот только местные преграждали ему путь, не давая уйти. Кто-то из его людей даже затеял драку, стал оттаскивать других мужчин от Малика, то ли чтобы подобраться ко мне, то ли чтобы расчистить путь своему «кулаку». Малик понимал, что полностью потерял контроль над толпой. Понимал, но все равно из последних сил старался сохранить, как он считал, лицо. Он зло кричал, оправдывался, указывал на меня посохом, обвиняя во лжи. — Да только он не задумывается, — невозмутимо продолжил я, — он не задумывается, какой гнев он навлечет на весь кишлак, если сдаст нас своему подельнику Шахиду. Это будет страшный гнев. Гнев советской армии. Малик Захир не думает о вас. В голове у него только собственная выгода. Продав меня душманам, вместе со мной он продаст им и всех вас. Вы хотите этого? Вы согласны рисковать жизнями своих жен, жизнями своих детей и своими жизнями ради кашелька этого человека? Я закончил свою речь, и спустя пару секунд ее перевод договорила Мариам. Толпа взорвалась. И в тот самый момент я увидел в глазах Малика настоящий, искренний и неописуемый страх. — Я пограничник. Мой долг — защищать границу от таких, как Хан. Я ухожу. Ухожу прямо сейчас. И веду его с собой. Если вы остановите меня — вы станете соучастниками предательства Малика и врагами моей Родины. Выбор за вами. Но помните о Зейнаб. Помните о Бехзаде. Ваш лидер — волк в овечьей шкуре. Когда я закончил свои слова, мне уже приходилось прилагать усилия, чтобы перекричать толпу. А толпе будто бы и не нужно было больше никаких слов. Они ринулись на Малика, стараясь схватить его, стараясь что-то ему сказать. Кто-то, наверняка, желал расправиться со стариком в давке. Весь страх, все обиды, что копились в умах этих людей долгие годы, в одночасье выплеснулись на Малика Захира. * * * — Помогите… Помогите мне уйти отсюда! — кричал слабым, бессильным голосом Малик, вцепившись в рукав Насима, пытавшегося отбиться соседа по имени Фарух, одного из должников Малика. Фарух кричал, размахивал палкой, пытаясь дотянуться ею до старика. Старейшина пребывал в полнейшем ужасе, он жалостливо вертел головой, но видел вокруг только злые лица. Лица людей, наседающих на него и его внуков. На его подручных, что пытались удержать разбушевавшуюся толпу, что кричала и волновалась за спиной. Малику было уже не до шурави. Он даже не видел этого молодого человека. Казалось, этот Саша и его пленник просто растворились в толпе, стали частью ее, когда она поперла на Малика. А может быть, он просто ушел. Исчез, испарился, воспользовавшись ситуацией. — Насим! — взмолился Малик, стараясь привлечь внимание своего внука. Ясин тоже был занят. Он разом отмахивался от троих безоружных мужчин дубинкой. — Он лгал! Он вам всем лгал! Ради Всевышнего! Вы потеряли разум, братья мои⁈ — кричал Малик в иступленном ужасе. — Правду говорит шурави! Про Зейнаб все знают! — закричал грузный и бородатый Махмуд, указав на Малика палкой. — Все знают, что это ты расправился с ним! — Это ложь! — только и смог ответить Малик. — А Шахид? Малик, отвечай нам перед лицом Аллаха! Говорили, ты с ним водился! — прозвучал зычный, тонковатый мужской голос над толпой. Малик не знал, кому он принадлежал. Но то обстоятельство, что голосу стали вторить и другие, привело старейшину в еще больший ужас. — Ростовщик! — крикнул кто-то третий. Голос был низкий, грубый, но громкий. — Он давал мне зерно весной, а осенью требовал вдвое! Это же риба! Последняя фраза стала тем, что напрочь сорвало толпу с поводка. Среди прочего крика, гама, звуков завязавшихся тут и там драк Малик услышал разномастные голоса: — Риба! Риба! — Харам! — Бесчестный! — Харам! И тогда он увидел, как толпа вдруг схватила Насима, буквально оттянула его в сторону и принялась бить. Прежде чем Ясин успел схватить своего деда за плечи и защитить собой, Малик успел увидеть, как Насима завалили на землю, принялись бить палками и ногами. Страшная пыль поднялась от топота многочисленных ног. Крики, гам, звуки ударов и злобные выкрики — все смешалось в один сплошной поток шума. Он, словно гул горной реки, вливался в уши, не давая больше ничего услышать. Когда Малика потянули в сторону, он уже был сам не свой. Старик полностью растерялся. В сердце его закололо. Воздух с трудом проникал в грудь. Он не мог надышаться. Тяжесть старости будто бы увеличилась стократно. Он понимал немногое. Понимал, что Ясин пытается защитить его от разъяренной толпы. Понимал, что к его внуку присоединились еще двое или трое его людей. Когда Малик уже не мог идти сам, его понесли — кто-то буквально закинул старика на закорки. Они отправились вверх по улице, к дому старейшины. Когда Малик обернулся, чтобы посмотреть, что же происходит там, за его спиной, он увидел, как его немногочисленных людей — пятерых или семерых мужчин — отчаянно бьет толпа не меньше чем из тридцати человек. — Занесите… — простонал Малик, стараясь отдышаться, — занесите меня в дом! Немедленно! Когда они забежали в широкий, обнесенный дувалом двор дома старейшины, Ясин затащил Малика в дом. Еще трое приспешников старейшины остались во дворе, чтобы затворить большие деревянные ворота. — Проклятый шурави! — кричал разъяренно Ясин, стараясь высмотреть что-то в крохотных окошках большого светлого мужского зала. — Если б не он… — Внук мой… — хрипловато дыша, позвал его Малик с широкой тахты, устланной верблюжьими одеялами и подушками. — Внук… — Дедушка! Ясин кинулся к старику. — П-принеси мне… — борясь с собственным дыханием, очень слабым, тихим голосом, начал Малик. — П-принеси голубя с голубятни. Я… я напишу послание Шахиду… * * * Мы протискивались сквозь бушующую толпу недолго. Разозленные люди нас почти не замечали. Весь их гнев оказался направленным на Малика. Продираясь сквозь народ, я использовал Тарика Хана как таран. Он шел несмело, спотыкался, сталкивался с людьми. Один раз даже упал и что-то промычал. Вокруг гудела толпа. Где-то позади шли ожесточенные драки. Люди кричали, ругались. Бросались в Малика и его людей камнями. Все это затягивала желтовато-белая кишлачная пыль, поднятая народом. Мариам, сначала шокированная всем происходящим, прижалась ко мне. Я обнял ее за плечи, чтобы не потерять. Но уже через полминуты она пришла в себя. — Вон там… — пискнула она дрожащим от напряжения голосом. — Там есть выход в огороды… Там мы можем пройти… Так мы и сделали. Мы удалились от гула и крика. Удалились от улиц и домов, стали двигаться полями и огородами. Здесь шум и гам все еще слышались, но казались приглушенными и далекими. Не угрожающими нам опасностью. Тарик шел медленно. Возможно, ему мешала рана, возможно, он специально тормозил группу. Мне то и дело приходилось подгонять его, прикрикивать на пакистанца и отпускать ему тумаки. Мариам, шедшая рядом, постоянно оглядывалась. Прислушивалась. Бросала на меня полные тревоги взгляды. Мы вышли из кишлака и отправились наверх по узкой дорожке, пролегавшей в гору, между двумя невысокими и пологими холмами. — Я… — заикнулась вдруг Мариам. — Что же будет дальше? — Дальше тебе нужно найти своих отца и брата, — сказал я. — С ними ты будешь в безопасности. Внезапно девушка остановилась. Я провел Хана на несколько шагов вперед и тоже замер. Обернулся. — Малик будет мстить, — проговорила Мариам тихим, дрожащим голосом. — Будет, — без обиняков сказал я. Внезапно девушка спрятала лицо в ладони, а потом опустилась. Села на землю. И заплакала. Я вздохнул. Завалил Хана на землю. Приказал ему лечь и не двигаться. — Ты у меня на мушке, сукин сын, — проговорил я, опустившись к нему. Хан не издал ни звука. Он просто лежал на спине, совершенно дезориентированный. Казавшийся беспомощным. Но я понимал — с ним нужно держать ухо востро. Я медленно пошел к Мариам. Застыв рядом, тронул ее за плечо. Девушка подняла на меня заплаканные глаза. — Это все из-за меня… — проговорила она, всхлипнув. — Если бы я не решила тогда вернуться в дом, тебе бы не пришлось стрелять, Саша. Тебе бы… — Ты не виновата, — покачал я головой и присел рядом. — Никто не виноват. Идет война. Некоторые, например такие, как этот Малик, пользуются войной. Пользуются, чтобы набить свой карман. То, что произошло сегодня, было лишь вопросом времени. — Ч-что? — пискнула девушка. — Люди уже были озлоблены на вашего старосту. Уже носили в себе обиду на него. Они устали. Именно поэтому так легко было разжечь этот огонь. Мариам сглотнула. Шмыгнула носом. Ее глаза были красны от слез. — Пусть Малик и негодяй, — продолжил я, — но негодяй мудрый. Он прекрасно понимал, к чему идет дело. Прекрасно понимал настроения в кишлаке. Девушка по-прежнему смотрела на меня непонимающим взглядом. — Искра, о которой он говорил, когда пришел к твоему отцу в первый раз. Помнишь? — П-помню… — Мариам кивнула. — Но теперь… Теперь в кишлак придут бандиты. Придут, чтобы… — Да. Придут, — я кивнул. Потом глянул на Хана. Тарик медленно шевелился, но встать не пытался. Только поудобнее улегся на острых камнях у тропы. — Но я не дам ни тебя, ни твоих близких в обиду, Мариам, — сказал я решительно. — Обещаю! Девушка расширила глаза от удивления. — Но как же… Тебе же нужно идти к себе! Тебе нужно пересечь границу! Как же твой пленник⁈ Я поднялся. — Сколько отсюда до Пянджа? — Несколько часов пути, — ответила Мариам, уставившись на меня непонимающим взглядом. — Он будет мстить не вам, Мариам, — сказал я немного погодя. — Малик понимает, что в кишлаке он больше никто. Старейшина уже давно растерял всякое уважение к себе. Но сейчас, сегодня, он растерял и свой авторитет. Люди увидели, кто он такой на самом деле. Что он трусливый и подлый. Что они могут выгнать старика вон, если захотят. Мариам задумалась. — Но… Но в нашем кишлаке живут простые люди. Обычные пастухи, крестьяне, хлеборобы, земледельцы… — сказала она. — Они не воины. По крайней мере не все. — Не все? — спросил я. — Среди нас есть бывшие солдаты. Люди, служившие когда-то в правительственных войсках. Но их немного. Если душманы придут… — Сейчас старик будет мстить не жителям твоего кишлака, — повторил я. — Он будет мстить мне. Мне, в первую очередь. Вот увидишь. Девушка сделала бровки домиком. — Он знает, куда я направляюсь и по какой дороге пойду, — сказал я. — И… И что мы будем делать? — спросила Мариам тихо. Я улыбнулся девушке. — Есть кое-какие мысли. Вставай, Мариам. Нам нужно найти твоих отца и брата. Нужно, чтобы ты была в безопасности. — А ты? — помолчав пару мгновений, спросила девушка. Я обернулся к Тарику. Снова посмотрел на него. Потом поправил жесткий ремень винтовки. — А у меня еще остались дела. От автора: * * * ✅ Боксёр из 90-х очнулся на конференции поп-ММА. Спонсоры, камеры, хайп. — Мага, тормози! — орет кто-то. Бородатый в капюшоне душит парня, вися на нём клещом. ✅ На первый том СКИДКА https://author.today/reader/459611/4276150 Глава 23 Мы снова отправились в путь, когда солнце все еще восходило к своему полуденному зениту. Было жарко. Местность тут оказалась очень просторной, почти лишенной скал и прочих укрытий. Даже деревьев почти не было. Только бесконечная степь и холмы, вспучивавшиеся на ней бело-рыжими буграми. Почти ни единой тени, чтобы укрыться. Мариам повела нас не к Пянджу, а на северо-запад, туда, где должны были пасти овец ее отец и брат. По пути мы зашли в небольшое ущелье, которое высилось над степью. Девушка привела нас сюда не случайно. Тут, в ущелье, мы отыскали родник. Там мы сделали короткий привал, чтобы попить. Самым неприятным тут стало то, что нужно было попоить и Хана. А для этого ему пришлось освободить рот. Родник располагался у самого начала ущелья. Он вырывался из недр каменной стены, бежал вниз по камням, а потом разливался по земле. Протягивался недалеко вперед, к далекому Пянджу, а потом снова уходил в землю, туда, откуда пришел. Дальше, «стена» эта протягивалась на северо-запад, где вырастала в правый, невысокий по местным меркам перевал ущелья. Левый же лишь с одной стороны был скалистым. С другой он вырастал из пологого, но высокого холма, наголо объеденного местной скотиной. Я подождал, пока попьет Мариам. Потом напился сам. Хранить воду у нас было не в чем. Уходить пришлось совсем налегке. Когда девушка расположилась на камнях и уставилась куда-то к вершине перевала, на фоне которой светлело раскаленное до бела небо, я приблизился к Хану. — Давай без глупостей, Тарик, — сказал я. Хан сидел в небольшой тени от камня, куда я его приземлил. Он свесил голову. Постоянно двигал затекшими от скованных рук плечами. Казалось, он никак не отреагировал на мои слова. Даже не поменял позы, ни повернул головы в тряпичном грязном мешке. Я снял винтовку с плеча. Опустился к нему. — Если хочешь напиться, веди себя как надо. Ясно? Теперь Хан отреагировал. Он пошевелился. Обратил ко мне свою облаченную в мешок голову. — Если понял, — продолжил я, — кивни. Тарик несколько мгновений помедлил, но все же кивнул. Еще бы. Я знал, что гордости ему не хватит, чтобы отказаться от воды. Жарко. В мешке духота, как в печке. Да если бы и отказался — я б сунул его под родник насильно. Этот гад мне живой нужен. — Отлично. Ты у меня на мушке, — сказал я, взвесив в руках винтовку. Потом позвал: — Мариам. Девушка вздрогнула. Обернулась. — Что такое, Саш? — Я подержу его, а ты помоги снять мешок ему с головы. С этими словами я обошел Хана. Наступил на его веревку, что связывала ему руки. От этого Тарик немного неестественно запрокинул корпус назад, выгнул спину. Ну ничего. Потерпит. Потом я демонстративно ткнул ему стволом в макушку. Чтоб знал — мои слова никакие не угрозы. Это просто факт. Будет, как я сказал, если Призрак решит сделать какую-нибудь глупость. Да и Мариам так будет спокойнее с ним работать. Девушка кивнула. Встала с камня и поправила платок на голове, которым защищалась от солнца. Аккуратно ступая между камнями, она приблизилась. Опустилась рядом с Ханом. Стала развязывать ему мешок на шее. Потом стянула. Показалась голова Тарика. Лицо было мокрым от пота, волосы сырыми, сбившимися в грязные сосульки. Первым делом Тарик продышался носом. С хрипом, со свистом, кривясь от боли, он принялся глубоко дышать. Тряпку на его рту я снял сам. Мариам вытащила кляп. — Я бы предпочел, — глубоко дыша, начал он тут же, — чтобы рот мне больше не закрывали. — Не заслужил, — кратко бросил я, — вставай. Я схватил его за одежду, потянул. Тарик неловко, с большим трудом, поднялся. Столь же неловко, на затекших ногах, пошел к ручью, спотыкаясь на камни. Я наблюдал за тем, как он рухнул прямо в воду на колени. Как изогнулся, подставил под водопадик сначала голову, потом шею, а дальше принялся жадно и долго пить. Мы с Мариам терпеливо ждали, пока Тарик нахлебается. Когда он поднялся, я подошел к нему. Схватил за шиворот. — Сиди спокойно. — А ты и правда острый на язык… — глубоко дыша после обильного питья, сказал Хан, — я слышал, что ты говорил там, в кишлаке. Слышал каждое слово. Не ответив ему, я позвал Мариам, чтобы она принесла мне мешок и тряпки. — Это была мастерская манипуляция, шурави, — Хан глянул на меня и ухмыльнулся. Улыбочка у него, конечно, была та еще. Мерзкая до нельзя. А еще фактурная — кровавая. — Ну… Скажи, — продолжил Хан спокойным, хрипловатым голосом, — откуда ты? КГБ? Ведь КГБ же? Чего тебе от меня уже скрывать? Говорил Тарик вроде бы совершенно ровным тоном. На первый взгляд, голос его казался безэмоциональным и не таящим в себе никакого подвоха. Но я смог уловить в нем едва заметные нотки язвительности. А еще пренебрежения. — Рот открой, — сказал я, приняв от Мариам тряпку и комкая ее в руках. — Ну зачем нам эти кляпы? — сказал Хан. — Я ранен в ногу. Далеко не убегу. Да и некуда тут бежать. Везде равнина. Холмы. Открытое место. Тут, куда не пойдешь — всюду как на ладони будешь. — Если ты не откроешь рот, — сказал я, — я заставлю тебя открыть его. Я это умею, ты знаешь. Хан снова улыбнулся. — Зн-а-а-а-а-ю, — протянул он. Тогда я без разговоров схватил его за голову, задрал, чтобы удобнее было поместить кляп. — Стой, шурави, — начал Хан. — Подожди, дай кое-что скажу. Я не ответил. Вместо этого повернулся к Мариам. — Будь добра, приготовь мешок. Девушка принялась раскрывать мешок, чтобы нацепить его на голову Тарика. — Ты же знаешь, шурави, что все вместе мы не уйдем, — заговорил Тарик Хан торопливо. — Знаешь, что этот старейшина пошлет за нами свою шайку. А они будут конными. Здесь, на этой равнине, они легко нас найдут. Не уйдем. Я без разговоров схватил его за сломанный нос, зажал ноздри. Тарик зашипел от боли. Зажмурился, искривился. — Рот, Хан. — Д-да-ай скажу. Два слова скажу, потом делай что хочешь, — проговорил Хан быстро. — Потом вяжи, как хочешь. Ничего против не сделаю. Спустя несколько мгновений раздумья, я отпустил его нос. Брезгливо вытер пальцы от крови о куртку Хана. Тарик покривился несколько мгновений. Подвигал лицевыми мышцами, чтобы прогнать болевые ощущения. Потом посмотрел на меня. — Ты же умный человек, шурави, — начал он. — Ты же понимаешь, что со мной и с девочкой, с ее семьей… Хан кивнул головой назад, на Мариам. — … что все вместе мы не уйдем. Что душманы конными нас догонят. Оружия у тебя нету. И у твоих друзей тоже нету. Мы простая добыча. — Ты зря сотрясаешь воздух, — сказал я. — Береги дыхание. В душном мешке воздух тебе понадобится. Хан улыбнулся. Но теперь своих окровавленных зубов мне не показал. — Сейчас мы идем за ее отцом и братом. Тогда нас будет четыре человека. Четыре человека — это много. Четырех человек видно далеко. Нас сразу засекут. — Не тяни время. Если хотел сказать что-то дельное, то говори. — Хотел, — согласился Хан. — Хотел договориться. Хан оглянулся. Посмотрел на Мариам. Девушка не выдержала взгляда Хана. Отвела глаза. — Я слышал, как ты клялся защищать ее от бандитов, — сказал Хан с ухмылкой. — Это добрая клятва. Хорошая. Но как ты это сделаешь? Как защитишь ее с этим мусором… Хан посмотрел на мою винтовку. — … И пятью патронами. Ты же видел, ни ее отец, ни ее брат — не воины. А мы с тобой — да. Я медленно начинал понимать, к чему клонит Хан. Понимать, чего же он хочет мне сказать. А вернее — предложить. А потому заранее решил, как отвечу Тарику Хану. — Ты ведь хочешь им помочь, шурави, — продолжал Тарик. — Я вижу по твоим глазам, что хочешь. Взгляд у тебя решительный, злой. А еще ты знаешь, что не сможешь и меня довести до своей заставы, и их уберечь. Потому я предлагаю тебе договор. — Отдать тебе винтовку и отпустить, — догадался я, — а самому взять Мариам и ее семью и уходить за Пяндж? Тарик не ответил сразу. Он явно удивился моему вопросу. Но скрыл свои эмоции за хмурой миной, которую состроил, как только услышал мои слова. — Ты отдаешь мне оружие, — наконец заговорил Хан. — Я, взамен, отвлеку на себя душманов, которые скоро пойдут по нашему следу. Я хороший стрелок. И в одиночку я смогу ходить гораздо быстрее, чем… Хан повел плечами, намекая на связанные руки. — Тогда ты спокойно перейдешь границу, — закончил Хан. Я хмыкнул. — Или, может, у тебя есть какие-нибудь собственные тактические идеи? — спросил Призрак. — Знаешь, какое тактическое преимущество я считаю самым полезным? — спросил я Тарика. Тот молчал, глядя мне прямо в глаза. — Когда противник недооценивает твои силы. Хан вздохнул. — Знаешь, шурави, какие две вещи меня больше всего разочаровывают в людях? Первая — человеческая глупость. Вторая — человеческое упрямство. Но вторая вещь еще хуже. Особенно когда человек упорно старается чего-то достичь и не понимает, что все его старания напрасны. А нужно было лишь взглянуть на вопрос шире. И тогда становится понятно — стараться в эту сторону нет смысла. Я сделал самую мерзкую ухмылку, которую только мог изобразить. Потом положил винтовку на плечо и опустился рядом с Ханом. При этом я не переставал смотреть ему в глаза. — Взглянуть шире, говоришь? Ну что ж. Давай я позволю тебе взглянуть шире. Хан неприятно искривил губы. Нахмурился. Лицо его стало кислым до омерзения. — Ты и твои Призраки Пянджа, — продолжал я. — Вы охотились за капсулой с микрофильмом, не так ли? Тарик еще сильнее потемнел лицом, но ничего не сказал. — Той самой, которую нес в желудке пакистанский шпион Саид Абади. Ты, кстати, приказал его убить. И убил. Хан медленно и немного свистяще засопел сломанным носом. — Вы полагали, — продолжал я, — что капсула все еще находится на Шамабаде. Но я тебе скажу вот что: я уже давно нашел ее. Еще до Бидо, еще до того, как ты со своими людьми стал совать нос в Союз. Капсула уже давно у КГБ. И я тебя уверяю — они изучили ваш пакистанский микрофильм вдоль и поперек. Хан хмыкнул. — Ты лжешь, — сказал он, повременив несколько мгновений. Я пожал плечами. Встал. — Ты скоро сам проверишь, лгу я или нет. Комитетчики обязательно спросят у тебя про микрофильм, когда я отволочу тебя к ним. Хан по-прежнему молчал. Он только и мог что бессильно сверлить меня злобным, полным холодной ярости взглядом. Командир Призраков, казалось, уже даже и не пытался скрывать от меня своих эмоций. — А теперь, — продолжил я, сминая комок тряпки в кулаке, — открой-ка рот пошире. — Мариам! — Папа! Я придержал Хана. Девушка же побежала навстречу отцу, с посохом стоявшему на широкой плосковатой вершине большого, но невысокого холма. Всю левую его часть занимало смирное стадо овец. Между ними ходил Карим. Но даже он поспешил к сестре, когда та крепко обнялась с отцом. Я наблюдал, как мальчишка, расталкивая упрямых овец, спешил к ним. Подогнав Тарика Хана, я пошел следом. — Мы слышали, что творится в кишлаке, — сказал Абдула, когда немного отстранил от своей груди Мариам и посмотрел на меня. — Не так давно тут проходил старый Хилал. Он шел к реке, чтобы порыбачить. Рассказывал, что молодые ополчились на старейшину. Голос Абдулы звучал твердо, но грустно. С какой-то горечью. — Я сразу понял, что дело в тебе и твоем… Абдула замолчал, осматривая связанного Хана, которого я вел, твердо держа за узы на руках. — … И твоем друге. — Он мне не друг, как ты видишь. Абдула кивнул. — Я догадывался об этом. Тот бородатый мужчина, он тоже? Я кивнул. — Если все настолько плохо… — Плохо, — покивала Мариам и принялась быстро рассказывать Абдуле, что случилось перед нашим уходом. — Ты умница, дочка, — сказал Абдула, — умница, что вспомнила про мое старое ружье. Старик поднял взгляд на меня и продолжил: — Такому молодому воину как ты, Саша, оно послужит лучше, чем мне. — Благодарю, — кивнул я. — А еще извиняюсь. — За что? — спросил Абдула, но по его спокойному, теплому взгляду я понял, что он ни капли не удивлен. — За то, что подверг вас опасности. После того, что случилось — я первый враг старейшины. А ты и твои близкие — пошли следом. Абдула взглянул на свою дочь. Потом обернулся на Карима, который уже спешил к ним с Мариам. — Мы стали врагами старейшины в тот самый час, — заговорил, наконец, Абдула, — когда привели тебя и твоего… Хм… «друга» в свой дом. Я понимал, чем рискую. Понимал, что это может вызвать гнев. Понимал, что очень может быть, нам придется искать себе новое жилище. Но иначе поступить не мог. Говоря эти слова, Абдула смотрел не на меня. Он смотрел на Мариам. Дочка отвечала ему несколько удивленным взглядом. Кажется, она ожидала того, что отец будет в ярости, когда узнает, что же произошло. И его реакция, его слова поразили девушку до глубины души. — Ты у меня очень храбрая, дочь моя. Я тобой горд. Карим как раз подоспел к Абдуле и Мариам. Он замер, уставившись на меня удивленными, широко округлившимися глазами. Абдула и Мариам посмотрели на него. — Это винтовка моего отца? — спросил мальчик у меня. Я покивал. — Мы с тобой слеплены не из того теста, сын мой, — сказал Абдула, положив Кариму руку на плечо, — не для войны. Я рад, что это старинное оружие находится в надежных руках. — Можешь не переживать, Карим, — сказал я, — когда все закончится и мы будем в безопасности, я верну винтовку твоему отцу. И когда-нибудь ты возьмешь ее в свои руки. Мальчик помялся несколько мгновений. — Старик говорил правду? — спросил он не у своего отца, а у меня, — старик Халил не лгал, когда говорил, что старейшина пошлет за нами душманов? — Нет, Карим, — сказал я. — Не лгал. Я думаю, бандиты уже идут по нашим следам. — Нам придется с ними драться? — Мне придется. Твоя главная задача — защищать сестру, Карим, — сказал я. Мальчик сглотнул. Опустил глаза. — Я думал, что знаю, как быть воином. Думал, что я уже воин. Думал так, пока не увидел тебя, Саша. И сейчас я думаю, что я еще не готов им быть… Мариам удивленно уставилась на брата. Абдула молчал и только улыбался. Сейчас, в такой напряженный момент, старик сохранял удивительное спокойствие. По какой-то одному ему известной причине у него получалось держать себя в руках. Абдула нашел какой-то источник душевной силы. Силы, которой у него не было, когда к ним в дом пришел Старейшина Малик. — Не готов. Но скоро будешь. Зато ты уже готов быть братом. Братом своей сестре. Карим с Мариам переглянулись. Мальчик приблизился и взял девушку за руку. Сказал ей тихим, едва слышным голосом. Слова его унес ветер. Не дошли они до моего уха. Но по губам я сумел прочитать: «Я смогу тебя защитить». — И что мы будем делать теперь? — Старик принялся спускаться вниз по холму, за ним последовали остальные. — Что нам делать, Саша? Душманы скоро придут сюда. — Я знаю, — я кивнул и пошел навстречу Абдуле, — скажи, ты знаешь, сколько их было? Сколько было в прошлой банде Шахида? — Пятнадцать человек, — сказал Абдула. — Я сам видел их тела, когда шурави принесли их к нам в кишлак на временное хранение. Тел было четырнадцать. — По пуле — на каждого, — улыбнулся я, подталкивая Тарика Хана, — а как давно они снова объявились? — Примерно два месяца назад, — ответил Абдула. — Значит, больше их быть не должно, — я снял винтовку с плеча. Потом спросил у старого пастуха: — Скажи, Малик, знаешь ли ты поблизости какое-нибудь безопасное место? * * * Лошади бешено скакали по неширокой пыльной тропе. Их было десять. И все десятеро гнали коней галопом к Пянджу. — Девка ушла с шурави! — крикнул Шахид, мерзко щурясь и показывая ветру свой неполный набор желтых кривоватых зубов. — Малик сказал, что она поведет их к пастбищам! Следовать за мной! Крик его донесся до Ибада Мавдуда, скакавшего ближе всех к Шахиду. Старый душман, бывший солдат королевской армии, на скаку поправил свой старый ППШ, болтавшийся за спиной. Когда Шах свел своего коня с тропы и направил его в степь, Ибад последовал за ним. Следом с тропы сошли и остальные люди Шахида. «Один шурави… — думал Ибад, — один единственный шурави устроил такой кавардак в кишлаке. Видимо, он не простой человек. А не простые люди дорого стоят. Очень дорого». Дальше пошли быстро, но не на полном скаку. Берегли конские ноги от камней и нор сусликов, которых тут было достаточно. Они обогнули небольшое ущелье. Прошли у его левой стороны, прямо под холмом. За ним открылся вид на другой — на пастбище, где отец девки должен был пасти свою скотину. «Значит, и шурави с ними», — подумал Ибад Мавдуд. И это была последняя мысль в его жизни. А последним, что он услышал, стал далекий, хлесткий винтовочный выстрел, раздавшийся неведомо откуда. Глава 24 Я перезарядил винтовку. Снова прицелился по подходящим к нам врагам. С вершины холма на окружающую местность открывался отличный обзор. Всадники были у меня как на ладони. Их было десять. Вернее, уже девять. После моего первого выстрела один из душманов свалился с коня, зацепился ногой за стремя, и жеребец еще метров десять тащил его за собой, пока ступня погибшего наконец не высвободилась. Остальные душманы тут же напряглись. Видно было, что эти ребята — не очень-то умелые солдаты. Возможно, отличные головорезы, но уж точно не солдаты. Все потому, что первый же выстрел сбил их с толку; проскакав еще метров тридцать, они замедлились и принялись хвататься за оружие. Стали вертеть головами по сторонам, чтобы понять, откуда ведется огонь. А холмов вокруг было не так уж и мало. Как минимум еще два. Тогда я снова прицелился. Расстояние между нами составляло метров двести. Эти сукины очень скоро они поймут, откуда я бью. Моя главная цель была такова — попытаться рассеять врага. Нанести им такие потери, чтобы вынудить отступить. Я понимал, что вряд ли уничтожу всех. Но обратить их в бегство было более чем реально. При определенном везении, конечно. Я быстро выцелил нового душмана — бойца в пестром халате и тюрбане. Если повезет — это будет лидер. Убью его — сукины дети разбегутся. Я прицелился. Взял небольшое упреждение. Выстрелил. Хлесткий звук выстрела разнесся по округе звонким эхом. Душман в пестром халате, сжимавший в руке старую мосинку и оглядывавшийся, вдруг вздрогнул, перевалился через круп лошади прямо на ходу и рухнул на землю. Остальные духи тут же кинулись вперед, к тому холму, что рос у них на пути. Значит, я подстрелил не лидера, а какого-то рядового душмана. Я принялся перезаряжать винтовку. План у меня был нехитрый. Там, где я встретился с отцом и братом Мариам, была овечья отара. Ее мы оставили на вершине холма. Расчет был на то, что Малик Захир сообщит своему дружку Шахиду, что Мариам ушла со мной, и я, скорее всего, поведу ее к Абдуле. И старейшина несомненно знал, куда именно старый пастух выгоняет своих овец на выпас. По моей задумке отара должна была послужить приманкой. Послужить маяком, на который купятся душманы. И они купились. Я же занял позицию на вершине другого холма. Позиция была не слишком удачной — немного дальше, чем нужно было бы. Но второй холм, который я рассматривал как стрелковую точку, по моему мнению, оказался еще хуже. Был он шире, но ниже и расположился слишком близко к отаре. Выбор был хоть и компромиссным, но лично для меня очевидным. А вот Абдула со своей семьей укрылись в другом месте. Они ушли дальше, на север, к Пянджу. И к моменту, когда душманы оказались в моем поле зрения, должны были преодолеть не меньше полукилометра и укрыться в каком-нибудь подходящем месте. По моему плану, пока душманы гонят своих лошадей к отаре, я должен был обстрелять их с фланга. Они не сразу поймут, откуда ведется огонь. У меня будет фора, пока душманы наконец вычислят меня а потом подойдут достаточно близко ко мне. Тогда мое оружие уже станет бесполезным. Если к этому времени я не успею убить достаточно — начнутся проблемы. Да, план был отчаянный, в чем-то самоубийственный, но я действовал так, как привык — исходя из тех возможностей, что имелись у меня прямо здесь, прямо сейчас. Но главной проблемой для меня было не время, не старинная архаичная винтовка с ограниченными патронами и даже не реальная возможность лишний раз промазать на таком расстоянии. Главной проблемой был Хан. Я не мог послать его вместе с Абдулой, Мариам и Каримом. Хитрая пакистанская змеюка могла как-то воспользоваться тем, что меня нет рядом. А значит — попытаться сбежать. Если не хуже. Короче — я рассудил, что не могу подвергать старого пастуха и его семью опасности. А значит, придется рисковать самому и взять поганца с собой. Когда я занял стрелковую позицию на вершине холма, уложил Хана рядом с собой. Пришлось связать Призраку ноги Каримовым кушаком и заставить лечь на пузо, чтобы он не мог сбежать. И все же Хан отвлекал. Приходилось постоянно следить за ним, чтобы Тарик чего не выкинул. Ведь я был уверен — он предпочтет попасть в плен к душманам, чем к шурави. Если, конечно, ему не повезет, и бандиты не пристрелят Тарика, как только подберутся достаточно близко. Нужно было заставить их повернуть назад до того момента, когда они взойдут на холм. Как я и предполагал, душманы не поняли, откуда стрельба. Они решили, что огонь ведется из-под отары, что стрелок скрывался где-то между овец. А потому, как только упал пестрый халат, они собрались и снова припустили к холму, на вершине которого видели овец. И даже открыли огонь куда-то в ту сторону. Долина почти тут же наполнилась шумом стрельбы: хлестко щелкали винтовки, когда душманы палили из них прямо на ходу. Я расслышал даже высокий, пронзительный треск ППШ и более тяжелый и размеренный — автомата Калашникова. Душманы принялись отдаляться от меня, следуя к холму. Когда я выстрелил в третий раз, эта пуля оказалась неудачной. Поддавшись ветру, она изменила траекторию. Я видел, как за одним из всадников поднялся фонтанчик пыли. Тогда я принялся торопливо перезаряжать винтовку. Хан, лежавший поначалу спокойно, после третьего выстрела вдруг заворочался. Стал мычать сквозь свой кляп. — Заткни хлебальник, — прошипел я злобно. Но тот, казалось, меня не слышал. И даже принялся с трудом, очень неуклюже переворачиваться набок. В этот момент я как раз загонял новый патрон в казенник винтовки. Когда Хан перевалился набок и сжался в позу эмбриона, я заметил, как он сучит ногами, как пытается избавиться от кушака, что окутывал ему лодыжки. Он стал ослаблять путы, стягивать их с ног. Не сказав ни слова, я просто перехватил винтовку и стукнул его прикладом по голове. От внезапности Тарик вздрогнул, кратко мыкнул, а потом затих. Когда я глянул вниз с холма, то увидел, что духи наконец поняли, откуда ведется стрельба. Они завернули и галопом направились в мою сторону. Я невозмутимо устроил винтовку для стрельбы. Прицелился и стал ждать. Слишком далеко они отъехали, слишком силен был ветер на открытом месте. И тогда я решил подпустить их немного ближе. Выждав несколько мгновений, я принялся целиться в одного из ведущих всадников. Прижав щеку к шершавому прикладу, я подрегулировал планку прицела. Задержав дыхание, мягко спустил крючок между двумя ударами сердца. По округе вновь разнесся резкий раскат выстрела. Дух, пораженный в грудь, кивнул головой и завалился на шею лошади. Его конь от неожиданности запетлял и решил вдруг свернуть. Тогда позади идущая лошадь немедленно налетела на него. Не успев остановиться, она завалилась набок, привалив седока. Остальная шестерка конных ловко сманеврировала, объехала упавших лошадей, которые подняли облако пыли вокруг себя. А потом по мне открыли стрельбу. Пули свистели над вершиной холма. Хлопали в землю где-то внизу. Духи поняли, на каком я холме, но еще не разобрались, где именно. Видимо, они решили, что я залег на самой вершине, на самом высоком месте, откуда проще всего было вести огонь. Я предвидел такой их шаг. Потому залег немного правее. Тут позиция была почти такой же удачной, но далеко не такой очевидной. Да и высоковатая, отросшая трава неплохо скрывала меня, если залечь. Огонь полуавтоматических винтовок, которыми в основном и были вооружены душманы, был не плотным. Пули время от времени свистели высоко над моей головой, но это ни капли меня не волновало. Волновало другое — пройдет еще минута, и враги подберутся слишком близко к холму. Выйдут из сектора обстрела. Тогда придется вести огонь с колена, а дальше и вовсе стоя, чтобы я мог достать их. Следующим выстрелом я снес из седла духа, вооруженного АК. Я специально выцеливал тех, у кого было автоматическое оружие. И когда я стал заряжать новый патрон, таких врагов уже не осталось. Остальные неловко пытались прямо на скаку вести огонь из разномастных винтовок. Кто-то схватился за пистолет. Я выстрелил снова, но промазал. Принялся быстро перезаряжать винтовку. А вот следующим выстрелом я уже сбрил духа, что схватился за наган. Их осталось пятеро. И теперь они подошли слишком близко. — Ну лады, — стиснул я зубы, — тогда давай играть по-серьезному. Я взял патрон с платка, что дала мне Мариам, и быстро загнал его в патронник. Еще два сунул в зубы. А потом встал на колено. Духи к этому времени уже были у подножья холма. Тогда я выстрелил в ближайшего. Выстрелил быстро, почти не целясь. И попал. Я видел, как папаха слетела с головы душмана. Видел, как вслед за ней мощная пуля вскрыла череп врага, словно консервную банку. Душман откинулся на круп лошади, а та, почувствовав, что ездок мертв, немедленно завернула книзу. Очень ей не хотелось бежать вверх по холму. Я пригнулся, загоняя в казенник новый патрон. Духи уже поняли, где я. Что ж. Стоит признать — они оказались гораздо более стойкими ребятами, чем я думал. Но по-прежнему весьма неумелыми стрелками. Мне даже не пришлось залегать. Редкие пули ложились невпопад — слишком далеко от меня. Другие свистели очень высоко над головой. Мда. На скаку метко не постреляешь. Четверка поднималась все выше. Уже какие-то восемьдесят или семьдесят метров отделяли их от меня. Тогда я решился на по-настоящему отчаянный шаг. Я встал в полный рост. Я прицелился. Увидел, как и духи тоже почти разом вскинули свои винтовки. Но я выстрелил быстрее. И снова попал. Широкогрудый конь того душмана, что поднимался первым, встал на дыбы, когда пуля угодила ему в шею. Следующий за ним не успел затормозить и на полном скаку врезался в раненого жеребца. Тот опрокинулся своим всадником прямо на седока второй лошади. Вместе они попали под копыта последней. Та, не успев перескочить, покатилась кувырком вместе с душманом, что сидел в седле. Поднялся высокий конский визг. Лошадь, оставшаяся на ногах, вдруг тоже встала на дыбы, а верховой принялся изо всех сил натягивать удила, чтобы успокоить взъярившегося коня. И когда он справился с лошадью, я все еще перезаряжал винтовку. Душман не испугался. Я успел заметить, как он выбросил свою мосинку и стал вытягивать из кобуры пистолет, одновременно изо всех сил пришпоривая коня. Я вскинул тяжелое ружье. Когда прицелился, дух уже был настолько близко, что я смог различить черты его лица. Это был крепкий мужчина в легком светлом халате и белой чалме. Крупный для душмана, он носил на своем злом, обветренном лице длинную черную бороду. Она, а еще сросшиеся брови делали его лицо каким-то зверским. Не по-человечески злым. Душман приближался. Пистолета он так и не вынул, а только боролся за него с собственной одеждой. Кажется, мушка зацепилась за кушак. Я вздохнул, задержал дыхание, наведя на врага мушку винтовки. Нежно положил палец на отполированный с годами спусковой крючок. Я чувствовал, как адреналин колотится в висках. Чувствовал, насколько быстро бьется сердце, изо всех сил гоняя кровь по молодому телу. Я будто опьянел от этого адреналина. Показалось, что время в очередной раз, как бывает в подобных боевых ситуациях, замедлило свой бег. На один краткий миг я увидел, как изменилось лицо душмана. Как вскинул он брови, осознавая, что сейчас я буду быстрее него. Что я нажму на спуск прежде, чем он все же достанет свой пистолет. И когда сердце мое в очередной раз стукнуло, я определил удачный момент для выстрела. «Сейчас, — быстрее пули блеснула в голове мысль, — пока не наступил новый стук сердца». Но он наступил. А я не выстрелил. Все потому, что боковым зрением я увидел, как с земли поднимается избавившийся от пут Тарик Хан. Глава 25 Хан подорвался и неловко, но быстро помчался назад. Хитрый гад, видимо, по звуку смог понять, откуда наступают духи и просто рванул в противоположную сторону. Раздумывать было некогда. Когда Хан побежал, я даже не пошевелился. Так и стоял, держа на прицеле душмана. А потом, наконец, выстрелил. Хлопнуло. Я видел, как на светлом халате душмана, в области сердца, дернулась ткань. Дух наконец выхватил пистолет, указал им в небо и выстрелил, а потом на скаку запрокинулся назад и вбок и, наконец, рухнул. Конь его, почувствовав, что седока больше нет, сразу замедлился и, проскакав еще метров десять, завернул, пошел вниз, к душману, рысью. Я опустил винтовку. Обернулся. Хан, неловко бежавший куда-то назад по холму, вдруг споткнулся, упал, покатился вниз. Схватив пригоршню патронов, я помчался следом. Я знал, что пострелял достаточно душманов. Но кто-то из них мог быть еще жив. Необходимо было оставаться начеку. Когда я добрался до пологой спины холма, с которой скатился Хан, то увидел его. Тарик лежал на спуске. Он корчился, стараясь изогнуться и провести руки под ступнями, чтобы они оказались спереди. Я принялся торопливо спускаться вниз. Ускорился, когда, на удивление, у Хана это получилось. Тарик тут же дернул завязки и сорвал с головы мешок, потом повязку с глаз. На ходу я принялся заряжать оружие, но первую пулю потерял. Незамедлительно принялся засовывать в казенник вторую. — Стой! — по-пограничному крикнул я, вскинув заряженную винтовку. Тарик замер, лежа полуна боку, полуна спине. Потом он медленно поднял руки и содрал с лица повязку, что перевязывала ему и рот. Принялся вынимать кляп. — Не двигаться, — сказал я, медленно сходя ниже. — Ты впечатлил меня, шурави! — крикнул Тарик Хан, глубоко дыша, — признаться, я думал, что у тебя ничего не выйдет. Что враги доберутся до нас и перебьют. — Молчать, — бросил я ему строго. — Мы с тобой оба знаем, что ты меня не убьешь, шурави, — сказал Тарик Хан, — и принялся медленно подниматься. — Если бы ты хотел меня убить, ты бы сделал это уже давно. Не стал бы таскать с собой такую обузу. — Если побежишь — я хлопну тебя как голубя. Тарик ухмыльнулся. — Я нужен тебе живым, — повторил он. — Очень нужен. Но зачем? Зачем так рисковать собой? Я знаю, что в Союзе меня хотят или уничтожить, или захватить. И оба варианта одинаково порадуют спецслужбы. Но не-е-е-т… Ты решил для себя, что приведешь меня живым. Конечно же, от живого меня будет больше толку. В чем дело, шурави? Для чего я тебе нужен? Ты хочешь медаль? Хочешь повышение по службе? — Для шпиона ты слишком много болтаешь, Хан, — не сводя с него дула винтовки, я продолжал приближаться. Тарик Хан сузил глаза, не переставая смотреть на меня мерзко ухмыляться. — Мы долго наблюдали за вами, шурави, — начал он снова. — Долго слушали. Смотрели. Оценивали вас. Оценивали каждый ваш шаг. — Это вам не помогло, — сказал я, приближаясь к Тарику. — Видели, как ваши командиры ослабили охрану границы. И знаешь что? Это казалось мне очень странным. Очень подозрительным. Я ничего не ответил. Только замер за пять шагов от Хана. Тарик все еще лежал и внимательно смотрел на меня. На лице его все так же горела недобрая ухмылка. — И в то же время это казалось отличной возможностью для наступления, — продолжил Хан, а потом пошевелился, с трудом уселся. — Не двигайся, — сказал я, возобновив шаг. — У меня было много времени, чтобы подумать, — несколько гнусаво проговорил Хан, поднимаясь. — И знаешь, что я решил? А правда ли тот мятеж, которым вы вынудили нас перейти границу, был просто спектаклем? Правда ли вы пошли на такую нетипичную, рискованную хитрость? Правда ли каждый пограничник на вашем Шамабаде знал, что за рекой есть Призраки, которые только и ждут, когда бы напасть? Я невозмутимо приближался, чтобы снова обезвредить и стреножить Хана. — Или же все у вас было взаправду? — Хан показал в улыбке грязные зубы. — Я давно знал, что ваши спецслужбы наблюдают за нами. Что они готовят нам ловушку. Но что, если их собственная же ловушка сыграла и против них, а? Армия — консервативная штука и тяжело принимает любые изменения. Особенно служебные. Может, и мятеж был настоящим? Я приблизился и направил винтовку на Хана. Прямо в лицо. — Лежать. — Я нужен тебе, чтобы отмазать кого-то от трибунала, так? Ты думаешь, что приведя меня к Советами в одиночку, они учтут это как смягчающее обстоятельство? А может и вовсе, как удачную операцию? — Лежать, — сказал я, — или я прострелю тебе и вторую ногу. Я направил ствол винтовки Тарику в колено. Тарик хмыкнул. А потом кивнул куда-то вперед. — Мне кажется, стрелять тебе нужно не в меня. Я резко обернулся. В миг увидел, как на вершине холма показались трое душманов. Как один из них целится в меня из пистолета. Не думая ни секунды, я выстрелил в него первым. Душман тут же выгнулся дугой, вскинув руки, а потом завалился ничком. Боковым зрением я заметил, как Хан припустил бежать изо всех сил. Остальных душманских недобитков смерть их товарища ни капли не смутила. Один из них вскинул мосинку, выстрелил по мне, но на бегу промазал. Когда попытался передернуть затвор, то не справился с ним. Тогда просто откинул винтовку и достал большой кривой нож. Последний же прихрамывал и тоже вооружился холодным оружием — он сжимал в руке длинный кинжал. Они бежали ко мне. Бежали с дикими криками и изуродованными жуткими воинственными гримасами лицами. Я методично, но быстро щелкнул непослушной скобой. Кивнул винтовкой назад, чтоб освободить казенник от гильзы. А потом, когда нас разделяли около шести шагов, понял, что не успею зарядить новый патрон. Тогда я просто перехватил винтовку наподобие дубины. И огрел ею первого, запрокинувшего нож для удара духа, по голове. Тот завалился в сторону и покатился куда-то вниз по склону. На меня тут же налетел второй, с кинжалом. Душман был худой как палка, но высокий. Он сбил меня с ног, и вместе мы рухнули в траву, сцепившись, покатились следом за первым. На ходу расцепившись, мы очень быстро оказались под холмом. Я медленно поднялся. Остальные душманы, лежащие на земле, тоже зашевелились. Принялись вставать. Когда поднялись, я заметил, что и они тоже растеряли свое холодное оружие. Они стояли передо мной, переглядываясь и глубоко дыша. Я, вздохнув несколько раз, чтобы продышаться, кивнул дылде, что свалил меня с ног. Потом жестом подозвал: нападай, мол. Душман оскалился и кинулся на меня. За ним и второй. Я заметил, что у второго было уродливое, рябое и бугристое от оспин лицо и редкая борода. Дылда согнулся, попытался сбить меня с ног, врезавшись плечом в живот и сцепив руки на моей пояснице. Не долго думая, я сделал руки замком и изо всех сил дал ему по хребту. Потом еще и еще раз. Третий удар выбил из духа все дыхание. Я почувствовал, как ослабла его хватка. Схватил за одежду и отпихнул. Когда дылда завалился на землю, ко мне подскочил рябой. Он замешкался, потому что схватил большой камень, которым пытался огреть меня по голове. Я схватил его за руку, потом за арафатку, а вместе с ней и за волосы. В следующий момент ударил душмана в лицо лбом. Тот выронил камень, а я дал ему под дых сначала кулаком, а потом, схватив за одежду, добавил еще и коленом. Душман опрокинулся. Принялся корчиться от боли. Тут поднялся на ноги дылда. Теперь он был намного аккуратнее. Не стал налетать сразу. Душман уставился мне в глаза, медленно, растопырив руки, пошел полукругом. Я, сгорбившись, напряженный как струна, внимательно следил за каждым его движением. За каждым шагом, каждым жестом. Потому для меня не стало неожиданностью, когда дух вскрикнул и кинулся на меня. Мы столкнулись, он схватил меня за одежду, и вместе мы рухнули на землю. Я почувствовал, как камни больно впились в спину. На миг выбили дыхание из груди. Душман же вцепился мне в горло. Принялся душить. Я схватил его за руки, а потом за лицо. Руки мои медленно, напряженно поползли по морде духа, пока большие пальцы не нащупали глаза. Я надавил. Душман сначала оскалился от боли, потом закричал, вновь руки его ослабли хватку. Я смог продохнуть, хотя в горле все еще стоял ком. Напрягшись, я его пересилил. Мы завалились набок, и я дал душману по роже. Потом забрался на него и сам принялся душить. А потом почувствовал, как первый навалился мне на спину, пытаясь столкнуть со своего подельника. Не думая ни секунды, я наугад вскинул голову. Почувствовал, как мой затылок со щелчком кости о кость вбивает собственный нос душмана ему же в лицо. Ноша тут же исчезла. Я не видел, как дух упал. Все мое внимание было обращено на дылду, которого я продолжал душить. Душман засипел подо мной, вцепился ногтями мне в руки. Стал их царапать. Потом схватился за одежду. Но он слаб. Слаб с каждой секундой. Когда под моими ладонями что-то хрустнуло, а дух принялся задыхаться, я отпустил. Несколько мгновений я сидел на душмане, переводя дыхание, пока тот хрипел и корчился. Когда я поднялся, он уже умер. Рябой дух вскочил. Его и без того уродливое лицо стало еще страшнее после двух моих ударов. Оно опухло, левый глаз совсем заплыл. Сгорбившись, я злобно улыбнулся ему. Жестом позвал нападать. Душман, казалось, был в ступоре. Он посмотрел на своего мертвого дружка. Потом на меня. Ужас блеснул в единственном глазе душмана. Он попятился. Потом вскрикнул и просто побежал прочь. Я выдохнул. Выпрямился, провожая труса взглядом. Тот улепетывал куда-то вдоль холма так, что одни только пятки сверкали. Тогда я посмотрел вперед, туда, куда ушел Хан. — Это ты зря, сучек, — сказал я тихо. — Очень зря. А потом я отправился искать свою винтовку. * * * Тарик Хан бежал долго. Руки, страшно натертые веревкой, саднили. Он прихрамывал, чувствуя, как в мягком, несколько великоватом сапоге, который на него нацепили взамен порезанного ботинка, хлюпает кровь. Раненая стопа вновь закровоточила. Тарик прихрамывал, но боли в ноге почти не чувствовал. И все же идти было сложно. Хотелось пить, а все тело ныло еще после Пянджа. Пересекая эту степь, он несколько раз спотыкался и падал, обдирая все локти и колени. Но все равно вставал и бежал дальше. Тарик знал, куда нужно идти. Знал, что ему нужно добраться до одного из электромагнитных передатчиков, установленных Призраками у Пянджа. Если произвести с таким передатчиком нехитрые манипуляции, если отключить, кто-то из его людей придет проверить, в чем же дело. Если, конечно, кто-то еще жив. «Мы Призраки Пянджа, — подбодрил он сам себя мысленно, — мы выживали в гораздо более тяжелых обстоятельствах! За мной придут. Должны прийти. Обязаны». Минут через пять, когда он устал и перешел на быстрый, прихрамывающий шаг, Хан услышал за невысокой каменной грядой шум воды. Он заметил ее уже давно и направился туда, чтобы немного перевести дух в тени. А еще понаблюдать за тем, ведется ли за ним погоня. До гряды оставалось совсем немного, и Хан задумался: «Кто этот шурави? Кто он такой? — думал предводитель Призраков. — На нем простая пограничная форма. Лычки старшего сержанта. Но он не может быть простым солдатом». Хан встречал в своей жизни немало советских солдат. Немало он убил собственными руками. Многих приказывал убивать своим людям. Среди шурави нередко попадались отчаянные, смелые, сильные солдаты. Пусть иногда им не хватало выучки, но, как правило, они компенсировали ее отвагой, стойкостью и безрассудностью, на которую сам Тарик никогда не был способен. Но с этим шурави было что-то не так. Он был молод, но взгляд его глаз всегда оставался глубок и внимателен. Он действовал быстро и, очень часто, внешне его дела казались безрассудными, но в каждом движении этого человека, в каждом результате, которого он добивался, в конце концов угадывался трезвый холодный расчет. Но главное, что поражало Хана, — выдержка этого молодого человека. «В таком возрасте люди горячи. Часто неосмотрительны, импульсивны, — думал он, — но не этот шурави. Он другой». Хану стало страшно интересно понять, кто же такой этот человек. Понять, как он приобрел подобные боевые качества, которые Тарик видел только у старых, прошедших огонь и воду воинов. Да и то далеко не у всех. «Что это за выучка? — думал Тарик Хан, прихрамывая и стараясь не замечать ноющую боль в стопе, — кто его так натренировал? КГБ?» Тарик Хан много раз слышал байки о советском Комитете Государственной Безопасности. Слышал о хитрых физических и психологических приемах, которым якобы обучали советских комитетчиков. От одного американца он даже слышал о некоем боевом приеме, которым агент КГБ может на время оглушить врага, а тот, в свою очередь, даже не свалится с ног. Просто застынет, как лишенная сознания статуя. Тарик никогда не верил в подобные россказни. Считал их просто сказками, не более. Но сейчас, когда он столкнулся с этим шурави, с этим молодым мужчиной, почти юношей с выправкой бойца, в душе предводителя Призраков поселились какие-то странные сомнения. Добравшись до гряды, Тарик Хан нашел за ней, в низине, неширокий ручей. Видимо, сюда пастухи водили свой скот на водопой. Шириной в три-четыре метра, ручей громко журчал, неся свои воды по бугристым камням куда-то к Пянджу. Тогда Призрак отыскал наиболее удачное место, где можно было спуститься с гряды к водопою. Гряда была невысокой и напоминала остатки древнего русла более широкой и полноводной реки, впадавшей когда-то в Пяндж. Хан старался спускаться аккуратно, но все равно поскользнулся на влажном камне и упал, проделав остаток пути на пятой точке. С трудом поднявшись, он тут же стал тереть веревку, связывающую руки, об острый камень, что рос из гряды. Не меньше десяти минут потребовалось ему, чтобы избавиться от пут. Потом Призрак подошел к воде и просто принялся пить. Пил долго, то и дело зачерпывая чистую, прозрачную воду в ладони. Потом он уселся на берег. Осмотрелся. Принялся аккуратно стягивать сапог, чтобы посмотреть, что с ногой. А с ногой было скверно. Кровь проступила через бинт. Вымазала всю стопу, загустела внутри сапога. Призрак аккуратно снял повязку. Критически осмотрел раненую стопу, поплескал на нее водой. — Руки. Услышал Призрак знакомый голос за спиной. Нахмурившись, он застыл. — Медленно, чтоб я видел. Тарик Хан спокойно поднял руки. Очень медленно обернулся и посмотрел на шурави, что стоял на гряде, держа его на мушке. Одновременно с этим он придерживал удила невысокой гнедой лошадки, которая фырчала, притаптывала копытом. — Вот, значит, как. Нашел, — сказал Хан. Шурави молчал. Тарик Хан вздохнул. * * * — Вот, значит, как, — сказал Призрак, сидя у ручья. — Нашел. Я молчал, держа Тарика под прицелом. — Встань, — сказал я. — Скажи, шурави. Ты нашел меня по следам, ведь так? — Я не привык повторять дважды. Тарик Хан встал. — Ты можешь снова скрутить меня. Связать, — сказал Тарик. — Но ты знаешь, что это бесполезно. Что за мной все равно придут мои люди. Они найдут меня. Я промолчал, не опуская винтовки. — Это тебе не бандитское отродье, — продолжил Хан. — С ними ты так легко не управишься, как с людьми этого Шахида. — Молчи. Наговоришься еще, когда попадешь на заставу. Подойди. Хан помедлил несколько мгновений. Потом все же решился и стал медленно, шурша прибрежной галькой, шагать ко мне. Потом он замер у гряды. Посмотрел на меня снизу вверх. Я отошел, придерживая спокойную кобылку, которую отыскал на холме. Лошадь щипала травку на переднем склоне. Не успела еще далеко убежать. Вдобавок к ней, с одного из тел душманов я снял старенький наган с полным барабаном патронов. По карманам нашел еще штук десять россыпью. М-да. Удачно же я сходил проверить, есть ли еще кто живой среди этих сукиных детей. — Поднимайся, — сказал я. — Можно хоть сапог надену? — спросил Тарик хрипловато. — Нет. Хан несколько мгновений таращился на меня холодным взглядом своих небольших, прищуренных глаз. Потом поджал губы. От этого его грязная, всклокоченная борода с белым пятном встопорщилась еще сильнее. Не говоря ни слова, Хан принялся медленно и аккуратно подниматься по камням. Казалось, он двигался нарочито неторопливо. Внимательно выбирал, куда ставить ноги. Когда наконец пакистанец оказался сверху, то, стоя на коленях и решив выпрямиться и встать, посмотрел на меня. Он даже открыл рот, чтобы что-то сказать. Да только этого сделать я ему уже не дал. Не дал, потому что со всего размаху врезал прикладом по лицу. Тарик завалился набок без сознания. Впрочем, очнулся Хан быстро. Правда, недостаточно быстро для того, чтобы застать, как я снова связал ему руки веревкой, которая была приторочена к седлу душмана, и перекинул через седло. В момент, когда Тарик закряхтел, приходя в себя, я уже отправился в путь, ведя лошадь под уздцы. Некоторое время он пытался очухаться. Потом вдруг тихим, сдавленным и хрипловатым голосом проговорил: — Ты выбил мне зубы, шурави. Я даже не обернулся на его голос. Я двигался на север. Туда, где должны были укрыться Абдула со своими детьми. И разговаривать с Ханом у меня не было совершенно никакого желания. Еще меньше хотелось мне слушать его нытье. Да только кляп с мешком куда-то потерялись. Минут десять шли тихо. Я приложился к фляжке с водой, которую взял с тела дылды. — У меня началось кровотечение, — вновь проговорил Хан. — Из носа. Тяжело дышать. — Так высморкайся. — Я думал… — протянул он, немного помолчав, — ты хочешь доставить меня живым. — Ничего. Не захлебнешься. Больше мы не разговаривали. Да и Тарик не сопротивлялся. Я видел, что он был истощен. Выбился из сил. Река, в которую мы упали, неплохо его потрепала. А наша драка, рана, а потом и попытка побега — и вовсе забрали у предводителя Призраков последние силы. А еще, хоть Тарик мне и не показывал это, они забрали у него главное — волю к сопротивлению. Только робкая надежда на то, что за ним придет некий «Медведь», кажется, все еще теплилась в уме пакистанца. Придут ли за ним Призраки или нет — этого я не знал. Но на всякий случай мне все равно требовалось поторопиться. Высоко стоящее солнце уже миновало зенит. Оно стояло еще высоко, но уже двигалось по небу и скоро начнет опускаться. Тени, которые почти пропали в полдень, стали потихоньку вырастать снова. Поворачиваться в другую сторону. — Тебя зовут Саша, так? — вдруг снова заговорил Хан, перекинутый через седло. Я никак не отреагировал на его слова. — Я слышал, девочка, эта Мариам, так тебя называла. Саша. Александр. И снова я не дал ему никакого ответа. — Что ж, — повременив несколько мгновений, проговорил Хан у меня за спиной, — наверное, ты все же поймал меня. Я чувствую, что сил сопротивляться у меня больше нет. — Если ты надеешься на то, что за тобой придут, — отозвался я наконец, — то зря. Теперь молчал Тарик. Потом вдруг тихо усмехнулся. — Знаешь, Саша, — начал он, — мало того, что мы с тобой оказались в одной лодке, так мы с тобой еще и очень похожи. Одинаковые. — Да? Это почему же? — Я даже обернулся к Хану. Увидел, что он обратил свое лицо ко мне. — Если то, что ты рассказал про капсулу, — правда, выходит, все мои усилия пошли в пекло. Выходит, что мои люди напрасно умирали тогда, на берегу. — Разведка тебя немного подвела, — ухмыльнулся я. — Разведка, — повторил за мной Хан. — Наша разведка прогнила изнутри. Везде предатели. Везде двойные шпионы. Информация утекает еще раньше, чем доходит до получателя. Уже сложно понять, где правда, а где ложь. Несмотря на болезненный вид, Хан хитровато улыбнулся мне. Заглянул в глаза прищуренным взглядом. — Не так ли, Саша? — спросил он. Я ему не ответил. Просто повел лошадь дальше. — Мы с тобой похожи тем, — продолжил Тарик, — что когда все кончится, о нас забудут. Наши усилия не оценят по заслугам. А еще — мы с тобой останемся в виноватых. Оба. — Если ты уже окончательно духом пал, — сказал я, — то кончай ныть. Это начинает раздражать. — Не веришь мне? — хмыкнул Тарик. — Ведь ты взял меня живым не просто так. Ты веришь, что советская разведка выбьет из меня что-то важное. Что-то касающееся «Пересмешника», о котором ты слышал. Я молчал. Просто шел вперед, словно механизированный автомат. Просто переставлял ноги, чтобы достичь места назначения. Хан замолчал. Потом он с трудом шмыгнул носом. И продолжил: — Мы с тобой похожи еще и потому, что и твои, и мои старания окажутся напрасными, Саша. Я гнался за микрофильмом, который уже давно в руках советской разведки. А ты гнался за командиром «Призраков Пянджа». Я обернулся к Тарику. Взгляд его был холодным и каким-то безжизненным. Ничего не выражающим. — Командиром, — продолжил он, — который ничего не знает. И не даст ни КГБ, ни ГРУ, ни кому бы то ни было еще никаких сведений. Я остановился. Вслед за мной перестала переставлять ноги и кобылка. С негромким храпом она застыла на месте и тут же опустила голову. Принялась жевать какой-то сухенький кустик. Мы с Тариком безотрывно смотрели друг другу в глаза. Тогда я поправил ремень винтовки на плече. Повернулся к нему всем телом. И усмехнулся. На измученное лицо Тарика пала тень. Он нахмурился. — Сейчас это неважно, Тарик, — ответил я ему погрубевшим, хрипловатым от жажды голосом и потянулся за фляжкой. — Сейчас это не имеет значения. Глава 26 Сухонькое, кривое дерево возвышалось над ним. На фоне неба, казавшегося почти белым от палящего солнца, деревце выглядело каким-то черным. Безжизненным. Зато отбрасывало тень. И под этой тенью сидел связанный Тарик Хан. Шурави привел его туда, где скрывалось семейство пуштунов, что приютило их обоих. Это была каменистая низинка под высоким, несколько скалистым холмом. Оказавшись здесь, Тарик подумал, что низина эта получилась оттого, что когда-то, много-много лет назад, с холма сошла сель. Дожди со временем размыли землю, обнажив камни. И сейчас эти камни стали их укрытием. Стали временным прибежищем на пути к Пянджу. Тарик пошевелился. Попытался повести стянутыми веревкой плечами, но получилось у него не очень. Тогда он осмотрелся. Шурави вместе со стариком стояли в стороне. О чем-то говорили. Тарик не слышал, о чем именно. Слишком далеко. Девушка по имени Мариам хлопотала. Она аккуратно делила немногочисленную еду, что дала с собой брату и отцу, когда те угоняли отару на выпас. Делила поровну, чтобы все в группе могли хоть чуть-чуть утолить голод перед дальнейшим переходом. Шурави сказал, что больше остановок не будет. Тарик некоторое время наблюдал, как она рвет лепешку и на его долю. Удивительно, даже здесь Мариам продолжала заботиться о мужчинах, как могла. Мариам встала, отдала Кариму кусочек лепешки. Потом воспитанно, но молча, покормила Хана. Дала попить воды. Дальше она понесла нехитрый паек отцу и шурави. Облизнув влажные от воды губы, Хан глянул на мальчишку. Карим сидел на камне, в тени большого булыжника. Сидел и крутил в руках компас. — Эй, — позвал Хан. Мальчишка вздрогнул. Глянул на Тарика. В его глазах на миг блеснул страх, но потом мальчик нахмурился. Посмотрел на Хана волком. — Ты знаешь, который сейчас час? — спросил Тарик на пушту. Мальчик сдвинул рукав, глянул на часы. — Три часа десять минут, — сказал он, недолго поморщив лоб, явно пытаясь прочитать время. — Это ведь мои часы, да? — кивнул ему Тарик. Мальчик не ответил. — Вижу, что мои, — улыбнулся Хан. — Ничего. Будем считать, что я подарил их тебе. Карим, нахохлившийся, словно воробьенок, снова уставился на компас. — Красивый компас, — сказал Тарик на пушту. — Твой? Мальчишка сглотнул. Снова уставился на металлический приборчик, который крутил в руках. — Он Сашин. Я видел, как Саша смотрит по нему направление и заинтересовался, — мальчик поднял взгляд на Тарика. — Он дал мне посмотреть. — Можно посмотреть и мне? — сказал Хан тихо. Мальчик сжался. Втянул голову в плечи. — Не бойся меня, — улыбнулся ему Хан. — Твой друг шурави победил меня. Вряд ли я уже дойду куда-то в одиночку. К тому же… Тарик Хан с трудом пожал плечами. — … К тому же я связан. Если бы я даже захотел, то не смог бы тебе ничего сделать. Твоей сестре я же ничего не сделал. Ведь так? Мальчик щелкнул крышкой компаса. Прижал и спрятал его в ладонях. — Зачем тебе? — Просто хочу посмотреть, — сказал Хан. — Он выглядит интересным. Я много компасов видел на своем веку. Но таких мне еще не попадалось. Карим несколько мгновений просто пялился на Тарика. — Если ты меня боишься, — невинно улыбнулся ему Хан, — я тебя понимаю. Меня многие боятся. Мальчик нахмурился. — Я не боюсь. — Но не подходишь. Карим несколько секунд колебался, но потом все же медленно встал. Аккуратно, словно двигаясь к заарканенному волку, пошел к Хану. — Ты очень смелый мальчик, — сказал Тарик Хан с какой-то отеческой добротой. — Я не мальчик, — Карим застыл на месте. — Конечно же. Конечно не мальчик. Ты мужчина. Ты защитник своей семьи, — Хан бросил взгляд на старого Абдулу. — Как и твой отец. Мальчик возобновил шаг. Подойдя к Тарику, присел рядом, но на расстоянии вытянутой руки. — Разреши мне?.. — Тарик кивнул на компас. Мальчик протянул руку. Металлический, видавший виды диск покоился в его ладони. — Можешь открыть? Мальчик открыл. С щелчком откинулась крышка, обнажив маленькое металлическое зеркальце на обратной стороне. А еще — циферблат со стрелкой. Стрелка указывала на север, как и нужно. Тарик всмотрелся в нее. Всмотрелся внимательно. На несколько мгновений он замер без всякого движения, даже совсем не дыша. Когда стрелка дернулась так сильно, что описала полный круг, Тарик поднял глаза. Мальчик, тоже заметивший это, округлил свои. — Видимо, где-то залежи железа. Магнитная аномалия, — улыбнулся Тарик. — Ты знаешь, что такое магнитная аномалия? Карим покачал головой. Тарик Хан хитровато улыбнулся. — Спасибо, что показал, Карим. Это хороший компас. Красивый. * * * — Выдвигаемся, — сказал я, возвращаясь в тень за своими вещами. Мариам с Каримом встали. Мальчик перекинул через голову свою шерстяную сумку. Абдула взял посох. Я приблизился к Тарику. Хан, сидевший под деревом, поднял на меня усталые глаза. — Поднимайся, — сказал я, схватив его за кольца веревки и потянув вверх. Абдула подоспел с другой стороны. Помог Хану подняться на ноги. — Я пойду пешком? — спросил Хан. — Поедешь. Нельзя, чтобы ты нас замедлял. Хан сглотнул. Обернулся и глянул на солнце. — Какой дорогой ты пойдешь? — Какой надо, — сказал я и накинул ремень винтовки на плечо. Пошел к лошади, чтобы привести ее. — Ты хочешь отправиться к Белой Горе, — громко сказал мне Хан, — прямиком к заставе, по равнине. Так? Я обернулся. Глянул на Хана. Абдула с его семейством нерешительно мялись, ожидая моего ответа. А отвечать я, собственно говоря, не собирался. Просто пошел дальше. — Этот путь кажется тебе более близким, — продолжил Хан. — Более простым. Там есть дорога и нет скал. Там простой брод, за которым сразу твоя застава. Там рядом кишлак Комар, где можно спрятать Абдулу и его семью. Так? — Жаль, что силы болтать у тебя еще остались, — сказал я, снимая поводья лошади с сухого куста колючки. — Это будет ошибка, — покачал головой Хан. — Если мы пойдем равниной, люди Шахида увидят нас издали. А я почти уверен, что после того, что ты сделал сначала со старейшиной, а потом и с их подельниками, они станут искать тебя до самого Таре Ныза, до Узкого Шипа. — С чего тебе помогать нам советом, Хан? — спросил я. — Я же знаю, что ты предпочел бы оказаться в руках душманья, чем нашей советской разведки. — Я знаю, что ты не сдашься им без боя, шурави, — проговорил Хан немного погодя. — А в таком бою у меня нет никаких шансов. Да и видит Аллах, что на открытой местности шансов против конников не будет ни у кого из нас. Даже у тебя. Я никак не отреагировал на его слова. Просто снял поводья с колючки и повел к Хану кобылу. — Нужно идти между скал, — сказал Тарик, — так мы преодолеем путь незаметнее. Если за нами будет погоня — там есть где спрятаться. Есть где занять оборону. Я просто вел лошадь. Абдула переглянулся с Мариам. Но смолчал. — Да, переправа там сложнее. Река бурная, — продолжил Хан, — но такая дорога безопаснее, хоть и дольше. Я подвел к Тарику лошадь. Заглянул ему в глаза и сказал: — Абдула, помоги мне усадить этого сукина сына на лошадь. — Конечно, Саша, — старик торопливо отложил свой посох, подошел к Хану и взял его за одежду. — Ты совершаешь ошибку, шурави, — сказал Хан тихо. — Я знаю тебя, Тарик, — ответил я. — И знаешь, что я тебе скажу? Чтобы ты ни задумал, этого не будет. Мы отправились в путь. Когда почти выбрались из холмистой местности к равнине и дороге, то услышали топот копыт. Оставив Мариам, Карима и Хана у подножия невысокого холма, мы с Абдулой поднялись на его вершину. Залегли. Перед нами развернулась раскаленная пустыня. Настолько белая, что слепила глаза. На ее фоне едва выделялась длинная дорога, пересекающая ее и тянущаяся к Пянджу. — Пакистанец не лгал, — проговорил Абдула, тяжело дыша. По дороге навстречу друг другу скакали две группы всадников. В одной я насчитал троих. В другой — пятерых. — Он не лгал, — глянул на меня старик. Я поджал губы. И сам, без Тарика, я предполагал такой исход. Но считал, что так много людей этот Шахид не пошлет. Что большая их часть будет наводить порядок в кишлаке. Кажется, в этот раз банда Шахида насчитывает больше чем пятнадцать человек. — К-как мы пойдем? — обратил ко мне свое болезненное лицо Абдула. — Плохо выглядишь, — сказал я и достал из кармана тряпку. Смочил ее водой из фляги. — Видимо, перегрелся. Протри лицо. Абдула принял тряпку. Потом, наблюдая, как расходятся конные разъезды, принялся промакивать ей лоб. — Так… Как мы пойдем? — спросил он. — Теперь уж точно не здесь, — ответил я решительно. Тогда я решил повернуть. Но пойти несколько иной дорогой, что предлагал Тарик. Это была каменистая тропа, пролегавшая по дну ущелий и у подножия скал. Шли медленно. И хотя я собирался больше не останавливаться, понял, что не выйдет. Абдула выбивался из сил. Страдал от жары. Конечно, пастух все еще был достаточно крепким мужчиной и много времени проводил под солнцем. Но, видимо, душевное напряжение, все события, что пережил он за последние несколько суток, подкосили его здоровье. О нем нужно было заботиться. — Я же говорил тебе, шурави, — сказал Тарик Хан, сидевший в седле, — что к Белой Скале тебе пройти не получится. Мы двигались неширокой тропой по дну ущелья. Солнце стояло прямо за нами. Оно пекло, грело камни так, что это чувствовалось даже сквозь подошву сапог. Абдула, поддерживаемый Каримом, шел у самых скал и старался держаться тени. Он выглядел плохо. Мариам то и дело обеспокоенно протирала ему лицо мокрой тряпкой, клала ее ему на голову. — Не получилось той дорогой, я пойду этой. Так или иначе, к вечеру ты будешь уже на Шамабаде. Тарик смолчал. Я видел, как нахмурилось его лицо. Он сомневался. Но в чем? Я глянул на Абдулу. Старик шел, раскрыв рот и глубоко дыша. — Сделаем привал, — сказал я. — Десять минут. Все тут же расселись на камни. Абдула тяжело опустился в тень, и Мариам подошла к нему, попоить его водой. — Кончилась… — сказала она с горечью, — вода кончилась… Я достал свою фляжку. Потряс ее. Внутри ничего не было. — Здесь недалеко, — сказал Тарик Хан с лошади, — есть небольшая пещера с родником. — Стоянка призраков, — не спросил, а отметил как факт я. Тарик Хан не ответил сразу. Несколько мгновений он таращился на меня. — Да. Но не постоянная. Мы время от времени останавливались там, когда ходили этими дорогами. — Он весь горит! — испуганно сказала Мариам, потрогав лицо Абдулы. — У него температура! Он весь сухой! — Тепловой удар, — констатировал я, приблизившись к Абдуле и заглядывая ему в глаза. — Скажи, как тебя зовут? Абдула ничего не ответил. Но я должен был понять, насколько сильно ухудшилось его состояние. — Как тебя зовут? Назови свое имя. — Аб… Абдула Рашид… Старик быстро заморгал, сощурил глаза. Потом указал на вершину одной из скал, что возвышались за нашими спинами. — Там вода. Я слышу, как там шуршит вода. — У него галлюцинации, — констатировал я. — С отцом никогда такого не было! — в испуганной растерянности проговорила Мариам. — Папа! Отец! Ты слышишь меня⁈ — Что нам делать? — спросил Карим. — Саша, что нам делать? Я поднялся от старика. Мариам с Каримом уставились на меня полными страха глазами. Я обернулся к Тарику Хану. Он пристально смотрел на меня с коня. Лицо его ничего не выражало. «Я должен доставить его на Шамабад, — подумал я. — Но и Абдулу пообещал защищать». И тогда я решил рискнуть. — Где, говоришь, твой родник? — спросил я у Тарика. — Немного дальше по тропе. — Хорошо. Тогда слезай с коня. Верхом поедет Абдула. * * * Тарик Хан прислонился спиной к сырой стене неглубокой пещеры. Некоторое время он наблюдал за тем, как шурави укладывает старика на гальку, у воды, где попрохладнее. Небольшой родник выбивался на поверхность в глубине пещеры. Вода бежала между камней и разливалась неширокой кристально прозрачной лужицей с дном, устланным мелкой галькой. — Абдула, как ты? — спросил шурави у старика. — Говори со мной, слышишь? Спать тебе нельзя. Девчонка тем временем мочила тряпки в роднике. Мальчик набирал фляжки. Тарик оторвал от них взгляд. Потом медленно глянул наверх, над собой. И увидел его. Нужный камень. — Обложи его влажными тряпками, — продолжал шурави. — Особенно голову. И сюда, под шею. — Может… Может положить его в родник? — спросил мальчик Карим. — Нельзя. Слишком быстро охладится. Это опасно, — ответил ему шурави. Внезапно «пограничник» застыл, стоя на колене рядом с лежащим стариком. Остальные, видя, что он насторожился, притихли. Тарик понимал, почему. Он тоже слышал это. «Возможно, камень и не понадобится, — подумал Тарик. — Конечно, если это не душманы». — Здесь кто-то есть, — сказал шурави и медленно поднял свою винтовку. — Будьте здесь. Я проверю. Александр быстро встал и столь же быстро покинул пещеру. Некоторое время они сидели почти в тишине. Карим прижался спиной к камням скалы. Девчонка сидела рядом с лежащим отцом. Она опустилась к нему, бормотала что-то, нежно гладила влажной тряпкой по лбу. Старик кивал. А потом перестал. Мариам вздрогнула. — Папа? Отец⁈ Карим подорвался с земли. Кинулся к старику. — Что с ним⁈ — У него обморок! Нужно что-то сделать! Девушка, сидящая на коленях, растерянно всплеснула руками. — Воды! Карим! Нужно больше воды! Надо его разбудить! — Если он проглотит свой язык, — сказал вдруг Тарик Хан, — то умрет. Оба — и мальчишка, и девушка — перепуганно уставились на Тарика. — Если его не разбудить, — продолжил он, — то тоже умрет. Мариам широко и испуганно раскрыла глаза. — Но что? Что делать⁈ — крикнул Карим. — Освободи меня, — решительно сказал Тарик Хан. — Я знаю, как ему помочь. Мариам не отреагировала на слова Тарика. Она снова опустилась к отцу, принялась ему что-то шептать и водить влажной тряпкой по горячему лбу. — Он умрет, — продолжил Тарик, — если ты меня не развяжешь, Карим. Я знаю, как помочь. Карим посмотрел на оставшегося без чувств отца. А потом встал. — Карим, что ты делаешь⁈ — окликнула его Мариам. — Карим! Мальчик не слушал. Он достал свой нож из кожаных ножен. — Карим! — Мариам схватила его за ногу. — Нет! Ты нужен отцу! — Отец может умереть, если ничего не сделать! — Он может нас убить! — крикнула Мариам, указывая на Тарика. — Тише, девочка. Тот, за кем пошел шурави, может нас услышать. И Карим и Мариам застыли в нерешительности. Оба уставились на Хана. — Время уходит, — сказал Хан, пристально глядя в глаза Кариму. Тогда мальчик решился. Он высвободил ногу из хватки сестры. — Карим, нет! — завопила она. Глаза ее заблестели. Карим приблизился. Опустился к Хану и принялся резать веревку. Она быстро поддалась острому ножу. Хан торопливо стянул с себя путы. Карим помог ему в этом. Когда Тарик Хан встал над ними, Карим уставился на него полными страха глазами: — Ты обещал… — протянул он. Тарик Хан обернулся. Взял какой-то камень под стеной пещеры. Направился к выходу. — Ты обещал! — крикнул ему Карим. Тарик подобрал еще один. — Вот он… — протянул Призрак. А потом положил найденный камень на каменистое дно пещеры и расколол его другим. Принялся улыбаться, глядя на осколки. — Что ты делаешь! Ты обещал! — закричал Карим. — Он обманул, — сказала Мариам, едва сдерживая слезы и прижимаясь к отцу. Хан обернулся. — Давай посмотрим, что можно сделать. Он быстро пошел к Абдуле, опустился рядом, потрогал его лоб. Карим кинулся следом. — Ты сможешь ему помочь? — спросил он. Мариам дурным, ошарашенным взглядом уставилась на Хана, который принялся стягивать с себя китель своей маскировочной формы. — Намочи, положи под голову, — сказал он Кариму. Потом обратился к Мариам. — Его нужно раздеть. И… Тарик застыл, глядя в испуганное лицо девочки. Она смотрела не на него. Хан обернулся. Уставился на человека, что появился на входе в пещеру. Все, кто был внутри, застыли без движения. Уставились на крупного солдата, посетившего их. Карим, полоскавший китель в источнике, замер. А потом тихо, почти шепотом, проговорил: — Командир Медведь… — Акрим Зия, — на пушту проговорил Тарик Хан с улыбкой, — я думал, тебя придется подождать дольше. — Я прихожу тогда, когда нужно, Хан, — усмехнулся огромный, бородатый посланник ISI, — и часто прихожу не один. — Это очень хорошо, — кивнул Хан. — Сколько Призраков пришло с тобой? Сколько выжило после Пянджа? И… Он осекся. Осекся, потому что в пещеру вошел еще один человек. Вошел и стал плечом к плечу с Зией. И это был шурави, которого Мариам называла Сашей. Nota bene Книга предоставлена Цокольным этажом , где можно скачать и другие книги. Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN/прокси. У нас есть Telegram-бот, для использования которого нужно: 1) создать группу, 2) добавить в нее бота по ссылке и 3) сделать его админом с правом на «Анонимность» . * * * Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом: Пограничник. Том 8: Операция "Ловец Теней"