Пограничник. Том 5: Охота на «Черный аист» Глава 1 — Задавай, — с каким-то будто бы нервным выдохом сказал Давыдов. — Правильно ли я понимаю, что если Шарипов попросит меня помочь ему вытащить отца Амины, Рустама Искандарова из лап душманья, я должен ему отказать? — Верно, — кивнул Давыдов, — мы попытаемся вызволить его иначе. Но, видимо, Шарипов считает, что справится гораздо лучше нас. Ну что ж, как командир, Давыдов имел право отдавать такие приказы. Тем не менее как человек, привыкший держать свое слово, я понимал, что его требование противоречит моим собственным принципам. — Вопросов больше не имею, — холодно проговорил я. — Очень хорошо, — кивнул Давыдов. — Надеюсь, Саша, мой приказ тебе ясен. — Разрешите идти? Начальник отряда поджал губы. Пристально уставился на меня. А потом сказал: — Разрешаю, Саша. Иди. * * * Несколько дней спустя. Советско-Афганская граница. Где-то на участке заставы «Шамабад» Когда Махмуд и Сардар вернулись из кишлака Комар, Нафтали наблюдал за советской стороной границы. Командир боевиков внимательно всматривался в тот берег. Казалось, он был просто заворожен чем-то, что там происходило. Их небольшая группа скрытно, но прямо при свете дня, подобралась к кишлаку и там разделилась. Двое отправились в Комар. Нафтали со своим заместителем по имени Махбуб пошли к Белой скале, но засели они отнюдь не на ее верхушке. Командир «Чохатлора» справедливо рассудил, что за Белой скалой точно наблюдают пограничники. Потому располагаться прямо на ее вершине было бы глупо. Тогда они с Махбубом направились к левому склону холма. Засели там в прибрежной колючке и кустах можжевельника. Боевики стали внимательно следить за советскими пограничниками. Если шурави вдруг заподозрят, что в кишлаке Комар появились чужие, Нафтали тут же отдаст приказ на отход. Никто не должен был знать, чем именно они занимаются. — Командир, — отозвался Махмуд, когда они с Сардаром вернулись и заняли позицию в кустах, рядом с Нафтали и Махбубом. — Докладывай, — сурово сказал Нафтали, не отрывая взгляда своих почти звериных глаз от советской стороны. — Старик ничего не знает, — покачал головой Махмуд, — а девчонку он в последний раз видел только в день, когда ее забрали люди Юсуфзы. Нафтали, наконец, оторвался от наблюдения и обернулся. Внимательно всмотрелся в обветренное, бугристое от застарелых оспин лицо Махмуда. — Ты уверен, что он не лжет? — Холодным, даже угрожающим тоном спросил Нафтали. Махмуд разулыбался. Показал командиру гниловатые зубы. А потом достал из-за черного кушака отрезанный палец. Продемонстрировал его Нафтали. — Уверен, командир. Старик очень хотел, чтобы его палец остался при нем. Нафтали хмыкнул. — Вас не видели? — Нет, — еще шире разулыбался Махмуд. — Эти трусливые крестьяне не увидят и ослиного дерьма перед своим носом. — Хорошо, — благосклонно и надменно кивнул Нафтали. А потом снова уставился на тот берег Пянджа. — Ты что-то видишь там, командир? — Спросил Сардар, проследив за взглядом Нафтали. — Вижу, — кивнул тот, — вон там. Там шурави пробираются по берегу. Сардар внимательно всмотрелся туда, куда кивком указал ему командир. Прищурился, стараясь рассмотреть на том берегу хоть кого-то. — Я никого не вижу, — проговорил он. — Нет, — с улыбкой покачал головой Нафтали. — Они там. Крадутся по берегу. Это советские пограничники. Сидят в своих секретах, вон в тех кустах. Удивленный остроте зрения своего командира, Сардар достал бинокль. Прильнув к окулярам, попытался рассмотреть хоть какое-то движение в кустах, что росли через реку, на ее берегу. Однако он ничего так и не увидел. Даже протер окуляры концом своего тюрбана. Правда, и это не помогло. — Где? Где они? — Спросил он хрипловато, но Нафтали ему не ответил. — Шурави умеют прятаться, — разулыбался Нафтали, — интересно, умеют ли эти детишки воевать. — Абади говорил, что нам не стоит попадаться им на глаза, — нудновато-гнусавым от сломанного носа голосом напомнил заместитель Махбуб. Нафтали посмотрел на Махбуба так, что вполне себе рослый и крепкий моджахед просто съежился под его свинцовым взглядом. — Ты хочешь сказать, что какой-то пакистанский шпионишка может диктовать мне, что делать? — Мрачно спросил Нафтали. — Нет, командир, — бросил Махбуб гундосо. — Я тоже так думаю, — гораздо мягче сказал звероподобный моджахедин, — но твои сомнения заставили меня сомневаться. Махбуб поднял к Нафтали немного затравленный взгляд, но ответить не решился. — Сомневаться в том, — продолжил Нафтали, — что ты достоин служить в рядах «Чохатлора». Нафтали снова уставился на тот берег. Бросил: — Они собираются уходить. К бою. Я знаю, где можно незаметно перейти «Пяндж». — К бою? — Удивился Махбуб. — Но такой задачи перед нами не стояло… Командир «Чохатлора» наградил своего заместителя колким, словно трескучий мороз, взглядом. — Теперь стоит, Махбуб. Я хочу посмотреть, каковы «на вкус» мальчишки, умудрившиеся уничтожить банду прославленного Захид-Хана Юсуфзы и его сыновей. Хочу понять, так ли силен был Юсуфза, как о нем говорят. И так ли силен наш будущий враг, раз победил его. * * * — У них сейчас обед, — сказал Шарипов водителю, субтильному сержантику, сидящему за рулем УАЗика, — сходи в столовую. Накормят. С этими словами особист вышел из машины. Хлопнув дверью, направился к воротам Шамабада. У калитки его уже ждал дежурный по заставе. На территории заставы шла работа. Пограничники занимались делом. Кто-то подштукатуривал здания заставы. Другие меняли шифер на навесе, под которым обычно покоилась Шишига. Голые по пояс погранцы, крыли крышу на конюшне. Завалы уже разобрали, и полным ходом шла укладка новых стропил. Идя через двор вслед за дежурным, Шарипов нервничал. Он давно не чувствовал такого беспокойства. Особист считал себя довольно хладнокровным человеком, но сейчас, в этот момент, он сам себе удивлялся. Удивлялся тому, как неприятное чувство тревоги склизким слизнем ползает у него по нутру. Причиной всему была Амина Искандарова. Но не только. В большей степени он нервничал из-за Селихова. Шарипов отводил этому солдату важную роль в плане, который собирался провернуть. В плане по вызволенную Рустама Искандарова с территории Афганистана. «Если за все это время Рустам не вышел на нас сам, — думал Шарипов, — значит, у него серьезные проблемы». Особист понимал, что сейчас Рустам может стать трофеем, что переходит из рук в руки различных бандформирований, все еще хозяйничавших на той стороне. И неизвестно, к чему это приведет. Возможно, к тому, что за него потребуют серьезный выкуп. А может быть, и к смерти разведчика. Шарипов не хотел последнего. Его отец — Булат, был человеком, которого Шарипов уважал больше, чем любого другого мужчину из тех, кого он знал. Он считал, что именно отец воспитал его тем, кто может нести тяжелую ношу офицера особого отдела и не сломаться под ее тяжестью. Знал он также, что майор, а сейчас подполковник КГБ Булат Шарипов послужил наставником и Искандарову. Был одним из тех, кто готовил его к работе в Афганистане. Так разве мог Хаким просто стоять в стороне и наблюдать за тем, как гибнет близкий друг его отца? Как он станет смотреть ему в глаза, если Искандаров умрет на чужой земле? Еще Хакима мучила совесть, что он не смог признаться Амине в том, что знаком с ее отцом. В том, что видел ее грудным младенцем, когда в последний раз встречался с Рустамом. Что бы было, если бы он солгал ей? Тогда девочка так и осталась бы в страхе за жизнь своего отца. В неведении о том, успеют ли советские спецслужбы вызволить ее Рустама. А что, если бы он сказал правду? Стала бы она винить Шарипова в том, что он, как она может подумать, ничего не делает для его спасения? Затаит ли она обиду на Хакима, если ничего не выйдет? Он боялся обоих исходов, а оттого ничего ей не сказал. Ни слова. Просто не решился. Но больше всего его беспокоил Селихов. Раньше он видел в нем просто талантливого и везучего солдата. Но кем был этот человек на самом деле? Какая угроза может от него исходить? Разумно было бы втягивать Александра в авантюру, что замыслил Хаким? Он не знал. Не знал, но понимал, что без Селихова все «операция» как минимум пройдет гораздо сложнее. Как максимум — провалится. «Я должен понять, что это за человек, — подумал особист, — должен понять, можно ли ему доверять». — Вить, — бросил он дежурному по заставе старшему сержанту Мартынову, — а Селихов где? В наряде? — Он сегодня в тревожной группе, товарищ капитан. Но сейчас помогает парням с крышей. С этими словами Мартынов махнул рукой в сторону конюшни, где кипела работа. Там стучали молотки и звучали звонкие голоса молодых погранцов. — Хорошо, — решился Шарипов, — передай Тарану, что я зайду к нему через пять минут. — Есть. Шарипов направился к конюшне, подошел. Уставился на то, как на верхотуре лазают солдаты. Как крепят и прибивают гвоздями новые стропила и перекрытия. — Боец! — Крикнул он парню, сидевшему верхом на стропиле и звонко стучащему молотком. Пограничник не сразу понял, что зовут именно его, заозирался. Потом поправил панаму и бросил взгляд вниз. — Да! Ты! Как фамилия⁈ — Матузный, товарищ капитан! — Рядовой Матузный, где тут Селихов? Ты его видел? Боец по фамилии Матузный не успел ответить. Вместо этого Шарипов услышал селиховское «я», прозвучавшее ровным тоном откуда-то из-за стен конюшни. Потом на глаза особисту показался и сам Селихов. Поджарый, но широкоплечий, он вышел к нему в одних только галифе. «Худощавый, — подумалось Шарипову, — почти как пацан худощавый. И этот мальчишка чуть не голыми руками убивал матерых душманов? Если б мне кто про него такое сказал, я б ни в жизнь не поверил». Селихов застыл перед ним, уперся в Шарипова своим свинцово-тяжелым взглядом. Странным, для такого пацана, как он. Взглядом, скорее, сурового офицера, прошедшего ни одну бойню. Но ни как уж не солдата-первогодки. Всем своим видом Селихов только подкреплял сомнения Шарипова. — Ко мне, боец, — приказал Шарипов беззлобно и почти не строго. Селихов нехотя пошел к нему. Когда приблизился, остановился, не сводя с особиста взгляда. — Ну привет, Саша, — сказал Шарипов. — Здравия желаю, — буднично бросил Селихов. Шарипов едва заметно зыркнул по сторонам, привычным делом осведомляясь, а не греет ли кто поблизости уши. — Есть разговор, — сказал Шарипов похолодевшим тоном, — серьезный. Касаемый, сам знаешь чего. — Я все думал, когда же вы придете? — Сказал Селихов спокойным голосом. Взгляд его заставил Шарипова поежиться. Особист давно научился узнавать по чужим глазам людские эмоции. Чувствовать, что испытывает человек, стоящий перед ним. Обычно солдаты испытывали чувство тревоги. Их зрачки бегали, а сами бойцы боялись показать особисту взгляд. Селихов был не таков. — Я… — начал было Шарипов, но не закончил. Вдали хлопнуло. Селихов обернулся, взглянул на небо. Туда же уставился и Шарипов. Другие бойцы тоже устремили взгляды к красной сигнальной ракете, хлопнувшей где-то у Пянджя, над Границей. — Нарушитель! — Крикнул кто-то, — Наряд сигнал дает! Нарушитель! Вмиг запела заставская сирена. «Застава, в ружье!» — сквозь колокол прозвучал металлический голос дежурного по связи и сигнализации. Селихов обернулся к Шарипову. — В другой раз поговорим, товарищ капитан. Глава 2 Когда Шишига остановилась за Системой, бой, завязавшийся на Границе, все еще продолжался. Начался он недалеко от заставы, на левом фланге. Плюс-минус в двух километрах от Шамабада. Прежде чем мы в тревожке умчались на помощь своим, атакованный наряд успел передать по проводной связи, что на них напали меньше десятка боевиков. Личный состав заставы подняли, чтобы перекрыть участок, на котором шел бой, а также смежные. Таран приказал ближайшим нарядам спешить к месту стычки. Однако мы должны были прибыть туда первыми. Когда тревожная группа под командой Черепанова выгрузилась из Шишиги, мы бегом направились туда, где должен был идти бой. Автоматная стрельба была слышна еще полминуты, а потом стихла. Я, двигающийся сразу за Черепановым, заметил какое-то движение в кустах, растущих у пограничной тропы. Нарыв, бежавший первым, придержал Альфу. Собака инструктора натянула поводок, тащила его за собой куда-то вперед, однако быстро последовала команде инструктора и замедлиться. — Смотрите, там! — Крикнул я. Из кустов выбрались запыхавшиеся пограничники. Их было трое. Первым, сбивая шаг и чуть не спотыкаясь о собственные ноги, бежал Малюга. Вот только я знал, что погранцов в наряде должно было идти четверо. Бойцы казались уставшими и помятыми. Глубоко дышали, стараясь выравнять дыхание. — Малюга, докладывай! — Крикнул ему Черепанов, когда мы встретились. — Товарищ прапорщик… — Не в силах отдышаться и, запрокидывая от этого голову, начал Малюга, — наряд, под командованием старшего наряда Алейникова, следовал по правому флангу. Участок… — Короче! — Крикнул Черепанов, — что произошло⁈ Где нарушитель⁈ — Ушли, — Малюга указал куда-то назад, — мы двигались с соблюдением мер маскировки, но на нас устроили засаду. — Засаду?.. — Опешил старшина. — Где Алейников? — Вышел я вперед. Малюга уставился мне в глаза. В них я прочитал настоящую растерянность. — Они появились не пойми откуда. Открыли огонь… — Попытался оправдаться он, — мы не поняли, откуда стреляли. А потом внезапно началась рукопашная… — Рукопашная? — Удивился Сагдиев, шедший с нами в тревожке. — Они пытались захватить наряд, — констатировал Черепанов. — Нет, товарищ прапорщик, — испуганно покачал головой Малюга, — мне казалось, они хотели перерезать нас живьем. Мы еле отбились! Я успел подать сигнал, и мы стали отступать! — Где Алейников? — Повторил я. Малюга не выдержал и опустил взгляд. — Я не знаю. Он шел последним, пытался прикрыть наше отступление после того, как мы отбрыкались от этих духов… Пограничник снова поднял на меня глаза. — Странные они были… Во всем черном. Дрались, как звери… — Так, — выдохнул Черепанов, быстро ориентируясь в обстановке, — раненные у вас есть? — Нет, — покачал головой Малюга. Только побитые. — Значит, идете с нами, — решил прапорщик. Потом скомандовал: — Тревожная группа, слушай мою команду! Отыскать и задержать нарушителей Государственной Границы. В случае оказания ими сопротивления — уничтожить! Группа пустилась в погоню. Примерно метров через триста Черепанов крикнул: — Следы! Все замерли. Я почти сразу увидел отпечатки обуви, пересекшие КСП. Они следовали от пограничной тропы до системы. — Гамгадзе, — скомандовал Черепанов, — связаться с заставой. Убедиться, нет ли сработки! — Есть! — Нарыв! Обследовать КСП, взять след! Внезапно впереди снова раздались выстрелы. Это была серия одиночных. — Сигнал «спешите на помощь», — сообразил я быстро. — Точно! — Кивнул Черепанов, оторвав взгляд от Нарыва, который уже припал к следам нарушителей. Альфа быстро обнюхивала отпечатки, попортившие красивый профиль контрольно-следовой полосы. — Возможно, наряд, шедший к нам с соседнего участка! — Крикнул Малюга. Несколько мгновений Черепанов соображал, потом выдал: — Нарыв, оставайся здесь. Исследуй КСП. Вдруг прорыв. Оставлю тебе часть сил, остальные — за мной! Прапорщик быстро распорядился, кому остаться, а потом мы помчались дальше. Группа растянулась. Нас осталось лишь четверо, включая Черепанова. — Слышишь, Сергей? — На ходу бросил я Черепанову, бежавшему первым, придерживая фуражку. — Что⁈ — Крикнул он обернувшись. — Боя нет. Впереди больше не стреляют. Прапорщик нахмурился, а в следующее мгновение просто отвернулся, не сбавляя ход. Остановиться он приказал только метров через триста. На берегу речушки Угры, впадавшей в Пяндж. — А… Зараза… — протянул прапорщик, когда перед нами встала ужасная картина. Безоружный Алейников лежал на берегу, метрах в восьмидесяти от нас… и не подавал признаков жизни. — Сука! — Выругался Черепанов, стал зло плевать, а потом добавил смачным матом. Потом крикнул: — Давай к нему! — Стойте! — Остановил всех я и перекрыл прапорщику путь рукой. — Селихов! Ты что творишь⁈ — Ты еще не понял? — Заглянув Черепанову прямо в глаза, сказал я, — мы имеем дело не с простыми бандитами. — Что⁈ — Они водят нас за нос. Сначала следы, потом выстрелы. Это были не наши. Они имитировали сигнал. Кем бы ни были эти нарушители, они пытаются разделить нас. Хотят чтобы мы приделывали их не единым кулаком, а распылялись. Сукины дети хотят силы наши растянуть. Тогда они смогут нам что-то противопоставить. — Там Алейников! — Закричал Черепанов, — ему нужна помощь! — А вдруг это ловушка? — Проговорил я холодно, — вдруг они заманивают нас в засаду? Лицо Черепанова вытянулось от удивления. Взгляд на мгновение стал задумчивым и будто бы отсутствующим. — Нет никакого прорыва. Следы на КСП ложные, — сказал я. — скорее всего, тот, кто их оставил, хотел сбить нас с толку. Знал, что мы оставим часть сил, чтобы их исследовать. — Вернулся назад по своим же? — Пробормотал Черепанов тихо. — Что вы стоите! Там же Стас! — Закричал нетерпеливый Малюга. — Стой на месте! — Глянул на него я и выбросил руку в останавливающем жесте. — Что на тебя нашло, Саша⁈ — Изумился Малюга. — Стой на месте, — указал я на него пальцем, — если не хочешь лежать рядом с Алейниковым. Малюга просто переменился в лице. Раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же его захлопнул. В искреннем недоумении уставился на меня. Я глянул на Черепанова. — Камыши, кусты, камни у реки — все это идеальное место для засады. Они используют Стаса как наживку для нас. Играют с нами. — А что, если нет? — Поразмыслив несколько мгновений, проговорил Черепанов. — Есть еще второй вариант, — покачал я головой, — они оставили его здесь, чтобы задержать нас и уйти на тот берег. Но это маловероятно. Единственный брод на следующем участке. Они знают, что встретят там сопротивление идущего нам навстречу наряда. А может быть, и еще большее — силы заслона. С ними им не справиться. Я думаю, они остались здесь. — И что тогда? Что они, по-твоему, собрались делать? — Спросил мрачный, словно грозовая туча Черепанов. — Тогда — вплавь, — указал я на Пяндж, который был тут достаточно широким, но не очень бурным, — но им нужно убедиться, что не будет хвоста. Что их не застанут врасплох, пока они будут преодолевать реку. И для этого им нужно быстро расправиться с ближайшими преследователями — нами. Да… Нам достался очень хитрый противник. Душманье Юсуфзы отличалось коварством, но по-настоящему опытных бойцов в банде было не так много. Большинство лишь вчерашние крестьяне. Некоторые даже не обстрелянные. Тут мы имеем дело с гораздо более умелым противником. — И что ты предлагаешь? — Сдался Черепанов. — Займем стрелковые позиции, — сказал я, — тогда они поймут, что мы раскусили их план. И им придется делать следующий ход. Они знают, что время поджимает. Скоро здесь будет подкрепление. Нарыв, наверняка уже понял, что следы были уловкой. — А Алейников? — Кивнул Черепанов на Стаса, лежащего от нас метрах в двухсот. Я поджал губы. — Я пойду к нему. А вы прикроете. Если он еще жив, я вытащу его к безопасному месту. Черепанов засопел, но все же кивнул. — Все слышали Селихова, — сказал он мрачно, — к бою. Пограничники тут же ушли с тропы. Залегли за кустами и в подходящих складках местности. — Готов, Саша? — Сказал Черепанов, когда мы с ним упали за большим кустом, а потом стиснул свой Стечкин. — Готов. Пошел. Если что — прикрывайте. Я пригнувшись чуть не гуськом пошел вперед. Старался скрыться за кустами округлой колючки и можжевельника, которым поросла кромка берега почти у самой пограничной тропы. Нужно было торопиться и стараться не выдать своего присутствия врагу, который, скорее всего, засел где-то поблизости. Чуть больше минуты мне понадобилось, чтобы скрытно преодолеть почти все расстояние до Стаса и понять, что он все еще жив. Алейников лежал на спине, распластав ноги и руки. Грудь его медленно вздымалась при каждом вдохе. Тем не менее он не шевелился. Возможно, был без сознания. Я остановился за кустами и большим валуном. Нас с Алейниковым разделяли какие-то семь или восемь метров. Отсюда нельзя было рассмотреть, куда ему прилетело и прилетело ли вообще. Однако мои догадки оказались верны — пограничника обезоружили. Ни автомата, ни подсумка с патронами, ни даже штык-ножа я на нем не увидел. Тогда я достал из подсумка РГД-5. Вкрутил запал и заблаговременно разжал усики чеки. Аккуратно сунул гранату в карман, а потом, взяв автомат, привстал, осмотрелся. На первый взгляд вокруг не было ни души. Тогда я решился и, пригнувшись, скорой перебежкой, помчался к Алейникову. Застыл рядом с ним на колене. Вскинув автомат, стал быстро водить им из стороны в сторону, выцеливая предполагаемого врага. В этот момент Алейников вдруг вздрогнул, закашлялся, а потом очень глубоко и хрипло вздохнул. — Тихо, не шевелись, — сказал я резко. — М-м-м-м… — Застонал Алейников, — больно… Не могу… Больно… — Не шевелись, — повторил я и переместился ближе к его голове. — Это не духи… Это какие-то звери… — Прошептал мне Алейников, потом нервно прыснул, — живого места на мне не оставили… — Где болит? Куда ранили? — Не ранили… Били… Кажется, у меня переломаны ноги. Ни черта кроме боли ниже яиц не чувствую… — Придется потерпеть, будет еще большее. — Что? Я схватил Стаса за шиворот и изо всех сил потащил прочь с пограничной тропы. — М-м-м-м… — Застонал Алейников зажмурившись и стиснув зубы так, что даже я услышал, как они скрипнули. — Терпи… — Прошипел я вполголоса. — Они… Они что-то задумали… Это непростые бандиты, как было с Юсуфзой. Они точно военные профессионалы. Кажется… М-м-м-м… Кажется, их обучали воевать… Я пятился, потянув Стаса к берегу. Вдобавок мне пришлось не переставать водить стволом автомата из стороны в сторону, чтобы быть начеку, выцеливая возможного противника. — Засада? — Бросил я. — Не… не знаю, но они меня не убили, но могли бы, — простонал Стас, — я не знаю почему. — Чтобы ты звал нас на помощь, — ответил я холодно. — Что? — Бросил Стас, и гримаса боли на его лице сменилась изумлением. А потом хлопнуло. Пуля легла в полуметре от бессильных ног Алейникова. Все было предельно ясно. Они ожидали увидеть рядом с Алейниковым весь наряд и просто расстрелять нас, как уток. То, что я появился тут один, ввело врага в замешательство. Возможно, они решали, стоит ли и меня тоже брать живым. Возможно, пытались понять, где остальные пограничники. — Засада! — Крикнул я и тут же залег. Откуда-то из кустов, что раскинулись за Угрой, по нам вели огонь одиночными. Пограничники, что остались немного позади меня, тут же ответили стрельбой куда-то в направлении позиции противника. Стрельба со стороны врага немного поутихла. Кажется, они пригнули головы, стараясь понять, откуда именно по ним бьют наши. Это позволило мне выиграть несколько секунд времени и понять, где сидит враг. Когда кто-то из противников дал по мне короткую очередь, и пули просвистели над головой, я увидел дульную вспышку. Стреляли с того бережка Угры, из кустов, почти под Системой. Враги вели огонь наискось. Каменистый, возвышавшийся берег скрывал их позицию от глаз пограничников, но открывал самим духам такой обзор, что они способны были уничтожить большую часть наряда, если бы застали нас врасплох на самом берегу Угры. Черепанов же с парнями не представляли для них угрозы, пока не подойдут ближе, и кусты не окажутся на их линии обстрела. — Хитрые, сукины сыны… — Протянул я сквозь зубы, нащупав гранату в кармане, — но я хитрее. Вытащив РГД, я дернул чеку зубами, а потом швырнул гранату к кустам, где засели враги. Не успела граната упасть на землю, как огонь духов прекратился. Они заметили, что я метнул им РГД. — Пошли! — Крикнул я и вскочил, потянул Стаса к кустам, до которых остались какие-то метры пути. Спустя мгновение, моя упавшая граната хлопнула. А еще через три секунды огонь противника возобновился. Правую руку мою внезапно дернуло. Боль прошила плечо, автомат дрогнул в руке. Но я не опустил его. — Саша! — Крикнул Стас. — Прорвемся, — хриплым от боли голосом ответил я и дал очередь наугад. Глава 3 Калашников непослушно заплясал в моей раненой руке, выпуская пули невесть куда. Тем не менее это снова заставило врага притихнуть и прекратить огонь. Они явно считали, что я раскусил, где находится их позиция, раз уж метнул гранату практически в нее. Я опустил автомат, таща Стаса. — Саша! Ты ранен! — Захлебываясь собственным криком, очень хрипло заорал Алейников. — Все хорошо! — Бросил ему я, а потом, когда до кустов осталось чуть меньше метра, по нам снова открыли огонь. Я не терял времени зря, чтобы скорее добраться до укрытия, просто потянул Стаса изо всех сил. От боли в ногах Алейников вскрикнул. Я же завалился на спину в спасительном рывке. Откинув автомат, сел и вцепился Стасу, лежащему у меня почти что на ногах, в одежду. Потянул снова, втаскивая и его в кусты. Пули свистели тут и там, над нашими головами. Хлопали рядом в песок, беспокоили разлапистые ветви можжевельника. Да, укрытие так себе, но теперь мы, по крайней мере, небыли прямо перед носом противника. — М-м-м-м… Болит… Не могу… — Стонал Стас, вцепившись себе в бедра. — Не дрейфь! Мы выберемся отсюда живыми. Я тебе обещаю! С этими словами я принял сидячее положение, поджав ногу. Потом нащупал и подобрал свой автомат, вдруг увидел, что противник перешел в атаку. Душманы, одетые в черное, перебегали пограничную тропу, чтобы занять новые позиции на берегу. «Так вот кто это такие, — тут же промелькнуло у меня в голове, — мы имеем дело с 'Черным аистом». Сомнений не было. Лишь эти боевики носили во время афганской войны черную форму. «Черный аист» или «Чохатлор» были отъявленными негодяями. В прошлой моей жизни я несколько раз сталкивался с ними. Набранные из афганских моджахедов и иностранных наемников, подготовленные пакистанскими военными инструкторами, «Черные аисты» выполняли роль своеобразного спецназа душманов. Это были кровожадные и умелые солдаты. Каждый из них был профессионалом, что называется, широкого профиля. Большинство из боевиков этого подразделения умели работать с разными видами оружия. Они могли действовать как снайперы, как радисты и минеры. Отлично ориентировались на местности. Были выносливы и неприхотливы в быту. Их религиозные воззрения, как правило, отличались радикальностью. Потому среди других мусульман, бойцы «Чохатлора» считались преступниками. Преступниками не в общем смысле этого слова, а в религиозном. Были теми, кто в своем «джихаде» приступал любые исламские законы в своих целях, считая, что трактуют их исключительно верным образом. «Аисты» по большей части выполняли диверсионно-разведывательные миссии, устраивали время от времени засады на советских солдат. Считалось, что подразделение было сформировано пакистанскими спецслужбами в собственных целях. И базировалось оно, как правило, на границе Пакистана с Афганистаном. Да уж. Далеко же занесло этих «Аистов». Если они появились здесь, значит, дело серьезное. По своему опыту я знаю, что «Чохатлор» никогда не приходит просто так. Боевиков было четверо. Я видел, как двое успели перейти на берег, а двое залегли на тропе, когда пограничники во главе с Черепановым открыли по ним огонь. Те ответили. Один из аистов даже принялся строчить по погранцам из РПК, что установил на сошках. А вот перебежавшие не спешили отвечать нашим и поддерживать своих огнем. Что-то было тут не так. — М-м-м-м… — Застонал Стас. — Тихо, — тут же сказал ему я, засев за кустом, — не шуми. — Больно… — Я знаю. Но ты можешь нас выдать. Я заметил, как двое аистов пробираются по берегу. Шли они пригнувшись и прятались за кустами. Первый боевик был широкотелый, с большой черной бородой и маленькими глазками. За ним следовал узкоплечий с очень некрасивым лицом. Оба были одеты в черные длинные рубахи, черные же шаровары и тюрбаны того же цвета. «Обходят — подумалось мне, — решили, что прикончили меня, а Стас слишком изранен, чтобы сопротивляться. Теперь хотят подобраться к Черепанову и закидать их гранатами. А потом свободной уйти на тот берег». В этот момент я решил, что не дам им этого сделать. Кроме того, духи меня явно не замечали. По крайней мере, пока. Тем не менее стоит им приблизиться еще на несколько метров, и они увидят нас со Стасом. Инициативу нужно было брать в свои руки. Взяв автомат, я принялся поджидать их, сидя на колене. Внезапно боевики изменили строй. Здоровяк обернулся, что-то сказал узкоплечему и тот пошел первым. Достал из подсумка на груди гранату. — Давайте, подойдите поближе, — очень тихо процедил я сквозь зубы, держа мой зеленый Калашников наготове. Когда они подобрались на расстояние меньше трех метров, я открыл огонь по первому боевику прямо через кусты. Пули кучно вошли в голову согнувшемуся душману. Они разорвали и измяли его объемный тюрбан, раскололи голову. Аист не издал ни звука. Он просто рухнул вперед и растянулся на земле, погибший на месте. Тогда я открыл огонь по второму. Дал по бородатому гиганту короткую очередь. Когда пули угодили ему в плечо, тот просто завалился набок, в кусты. Колючка сухо захрустела под тяжестью его тела. Долго гадать, жив ли он, мне не пришлось. Все потому, что боевик тут же открыл ответный огонь. Раненный, он принялся стрелять из неудобного положения и невпопад. Я пригнулся, когда пули стали кромсать можжевеловые ветки повыше моей головы. Припал к земле, чувствуя, что за шиворот мне насыпало иголок. Аист выпустил длинную очередь, а потом его автомат затих. Готов поклясться, что я слышал, как среди шума перестрелки бойцов «Черного аиста» и пограничников, вхолостую щелкнул автомат бородатого. Я не стал рассуждать, был ли это инстинкт или адреналин обострил мой слух. Факт оставался фактом — у меня появился шанс с ним расправиться. Вскочив на ноги и стискивая автомат, я бросился к духу, чтобы добить его. Метнувшись в сторону, чтобы обойти кусты, что нас разделяли, я вскинул АК. Увидел огромного духа, примявшего своим широким телом кусты колючки. Я заметил, как он судорожно меняет магазин. Душман тоже заметил меня, а потом сделал то, чего, признаюсь, я не ожидал: вместо того, чтобы вставить магазин в бункер автомата, он просто кинул в меня рожком. Целил в лицо. Причем метко. Не защитись я предплечьем, аист попал бы прямо в цель. Когда рожок больно ударился мне в локоть и отскочил, оказалось, что аист уже на ногах. Гигант бросился на меня, вцепился в автомат. Весил он точно под сотню килограмм. Не чета моим шестидесяти пяти… Потому аист просто сбил меня с ног. Вместе мы рухнули на песок и редкие камни берега. Душман оказался сверху. Его уродливое, заросшее по глаза лицо, оскалилось крупноватыми желтыми зубами. Маленькие злые глаза вспыхнули яростью. Навалившись мне на автомат, он с медвежьей силой принялся душить меня моим же собственным оружием. Когда дух понял, что побеждает, лицо его исказила злая улыбка. Он рано радовался. Все потому, что я отчаянно отпустил автомат правой рукой, отодрал его указательный палец от цевья и с хрустом сломал. Душман хрипло завопил. Ослабил хватку. Поднявший на колени, он вцепился себе в руку и с диким воплем уставился на сломанный, неестественно вывернутый указательный палец. Я вскинул автомат, метя ему в лицо. Дух, несмотря на увечье, отреагировал: схватил мой АК за ствол. Я нажал на спуск. Прозвучал треск очереди. Он вплелся в шум боя, что все еще продолжался на пограничной тропе. Когда и мой автомат щелкнул вхолостую, я понял, что пули ушли мимо боевика. Тем не менее он закричал, закрыл лицо руками и, отшатнувшись, встал. Пыхтя и рыча от боли, попятился. Я, не теряя времени и не сводя с боевика взгляда, принялся перезаряжать автомат. Когда он убрал руки от лица, вся его правая сторона оказалась в ожогах от пороховых газов, вырвавшихся из ствола моего оружия при стрельбе. Левый глаз побелел, как белеют глаза у сваренной рыбы. Дух исступлённо зарычал и просто бросился прочь, к реке. В этот момент я, лежа на земле, вогнал магазин на свое место. Передернул затвор. Когда ловко перевернулся на живот и уже было хотел поймать убегавшего боевика на мушку, услышал, как Стас кричит сломавшимся голосом: — Саша! Я обернулся и метнул взгляд к Алейникову. Он лежал между кустов, уставившись на другого духа в черном. Тот замер над пограничником и удивленно таращился на него изумленными глазами. Видимо, просто наткнулся на раненого Стаса, когда спешил на помощь своему подельнику. Раздумывать мне не приходилось, и я в одно мгновение направил автомат на душмана. Дал очередь. АК выплюнул три пули. Две попали Душману в грудь, одна в лицо. Дух странно булькнул и завалился прямо на Алейникова. Когда я обернулся, огромного душмана уже не было на берегу. Эта падла умудрилась уйти. * * * Нафтали выбрался из воды только гораздо ниже по течению. Он чувствовал, что выбивается из сил из-за полученных ранений и потому не переплыл реку сразу, а поддался течению, что понесло его ниже. Тем не менее, он был не в силах признаться себе в этом. Моджахед просто мысленно сослался на то, что так будет безопасней и с Советской стороны за ним точно никто не станет наблюдать. Просто упустит из виду. Командир отряда «Чохатлор» с трудом вышел на берег, рухнул на колени, а потом и на спину. Принялся глубоко дышать, стараясь перевести дух. Он задрал правую раненую руку. Всмотрелся в неестественно вывернутый и опухший палец. Потом схватился за него, с хрустом выправил. Попытался сжать и разжать. Почти сразу понял, что кроме вывиха, он получил еще и перелом. Но палец — это полбеды. Плечо ныло от огнестрельной раны. Лицо было обожжено и буквально горело огнем. Один глаз почти не видел. В воде боль эта немного стихла. Но по мере того как пораженная раскаленными пороховыми газами кожа сохла под ярким, высоко стоящим солнцем, адское жжение нарастало все сильнее и сильнее. Однако Нафтали почти не думал о своих ранах. Весь его разум занимали другие мысли. «Проклятый мальчишка, — со злостью думал он — тебе просто повезло». Иначе как можно было объяснить то, что в рукопашной схватке, умением в которой Нафтали хвалился перед всеми своими подчиненными, его победил какой-то мелкий шурави-пограничник? Нафтали просто не мог признать, что парень оказался более умелым и быстрым, чем он. Более того — моджахеду это даже не приходило в голову. «Везучий наглец, — вертелось у него в уме, — ну ничего. Когда мы с тобой встретимся в следующий раз, я отрежу тебе голову». Эти мысли все сильнее наполняли душу Нафтали злостью. Заставляли его дышать прерывистее и глубже. Все, чего он хотел сейчас — голыми руками свернуть наглецу шурави шею. И все же, нутром своим Нафтали чуял, что что-то с этим пограничником было не так. Стойкое чувство, что моджахеда обманули, скребло ему по сердцу. И обманул его именно этот шурави. Обманул тем, что оказался совершенно не тем человеком, за которого его принял командир «Черного аиста». — Я запомнил… твое лицо, мальчишка, — хрипло и отрывисто проговорил Нафтали, — очень хорошо запомнил… И когда-нибудь я за тобой вернусь… * * * — Надеюсь, носилки не из-под этих троих душманов… — кисловато ухмыльнулся Алейников, а потом скривился от боли. Самостоятельно идти он не мог, и потому, когда бой закончился, Стаса доставили на Шамабад на Шишиге. Черепанов и часть тревожки продолжали поиск. Меня с Малюгой и Канджиевым отправили на заставу, чтобы было кому присмотреть за раненым Стасом по дороге. К этому моменту Таран уже знал о раненном и связался с отрядом. За Алейниковым выслали МИ-8. Вертолет, вылетевший десять минут назад, должен быть уже на подходе. Стасу оказали первую помощь: на открытый перелом на левой ноге наложили ИПП, хотя кровоточил он не сильно. Ноги Стаса зафиксировали в шинах из подходящих дощечек, что взяли со стройки крыши для конюшни. Алейникову ввели обезбол, а Таран дал ему выпить водки из собственных запасов, чтобы взбодрить его угасающее от боли сознание. Готовя Алейникова к транспортировке, его уложили на носилки прямо во дворе Шамабада. Оставили с ним меня, на случай, если Алейникову что-то понадобится. Пересилив боль, Стас кивнул на тела троих «Аистов», лежавших чуть в сторонке. Таран с Пуганьковым и капитаном Шариповым стояли рядом с уничтоженными нарушителями и о чем-то разговаривали. — Что эти тут забыли? — Проговорил Стас, — это ж необычные духи. Больно они умелые оказались… — Это бойцы из «Черного аиста», — сказал я. Стас покивал. — Слышал о таких… Вроде спецназ афганский… Говорят лютые… Вроде даже слышал, что они мотострелков наших постреляли… Год назад примерно. — Май восьмидесятого, — покивал я, — бой у кишлака Хара. Там погиб первый батальон шестьдесят шестой Выборгской бригады. Боевики «Черного аиста» приняли непосредственное участие в том бою. — Да-да… Кажется… Оно… — Стас вдруг неудачно пошевелился и стиснул зубы, борясь с болью. Когда его отпустило, то продолжил: — Как рука? — Нормально, — сказал я, — царапнуло. Жить буду. — Х-хорошо… — заикнулся Алейников и зажмурился. Когда боль снова немного отступила, Алейников попытался подняться, чтобы куда-то посмотреть, но я ему не разрешил: — Ты че делаешь? Не дергайся. Он откинул голову, поджал губы. — Страшно, Саша, — проговорил Алейников, — очень страшно было мне на свои ноги смотреть. Теперь после водки, я и сам хочу. Хочу глянуть, что эти сукины дети сделали со мной… Алейников замолчал, уставившись пустым взглядом в небо. — А вдруг так переломали, что уже не пойду? — Пойдешь, — сказал я, — подлатают тебя, и пойдешь. — А если служить не смогу? — Проговорил он, не меняя выражения своих пустых глаз, — я ж только смирился со своей долей. Решил, что мне в армии место… А теперь это? — Поживем увидим, — сказал я. — Тебе сейчас о другом думать надо. — Падла эта бородатая мне ноги ломала… — Проговорил Алейников, немного погодя, — здоровенный такой душман… Приказы всем раздавал… Видать, ихний командир. — Я дрался с ним, — признался я. Глаза Стаса вдруг прояснились, он глянул на меня: — Дрался? — Да. Гостинцев ему оставил, — я постукал пальцем себя по скуле, — Он меня теперь надолго запомнит. Стас вымученно улыбнулся. — На себе не показывай… — С тобой все будет хорошо, — продолжил я. — Тебя поставят на ноги. Но если случится так, что служить уже не сможешь, знай две вещи: первое — это не конец света. У тебя еще вся жизнь впереди. Второе: — я отомщу за тебя. Если до этого Стас пытался как-то держаться и даже отпускал глупые шуточки, то теперь вдруг совсем помрачнел. Лицо его сделалось каким-то скорбным. Алейников заглянул мне прямо в глаза. — Если эта падла попадется мне снова, — продолжил я, — обещаю, что убью его. Несколько мгновений Алейников пристально смотрел на меня, потом мелко покивал. — Спасибо, Саша. МИ-8 хлопал лопастями где-то в небе. Уносил на своем борту Стаса. Я внимательно наблюдал, как советский вертолет все уменьшается на фоне чистого синего неба. Как превращается в маленькую точку над цепью гор Дастиджумского перевала. — Селихов, — раздался из-за спины голос Шарипова. Я обернулся, глянул в глаза особисту. — Черный аист, — начал он немного погодя и кивнул на трупы, лежащие у него за спиной. Потом усмехнулся, — уж кого-кого, а этих головорезов у нас можно было ожидать в последнюю очередь. — Что думаете по этому поводу? — Думаю, что они заняты тут чем-то важным, — сказал Шарипов задумчиво, — и это нам с разведкой и предстоит выяснить. Шарипов уставился мне прямо в глаза. Нахмурился и добавил: — Но я хотел поговорить с тобой совсем не о том. Догадываясь, что нужно особисту, я тем не менее спросил: — А о чем? Шарипов едва заметно заозирался. Бросил: — Отойдем, если ты не против. — Сейчас не лучшее время, Хаким Булатович. — А когда бывает «лучшее время»? — Это допрос, товарищ капитан? — Нет, — выдал Шарипов, немного погодя. — Тогда чего вы боитесь? Глаза Шарипова блеснули раздражительностью. — Скажем так: разговор этот не для посторонних ушей. — Но если это не допрос, и процессуальные нормы меня не сковывают, то могу сказать, что мне нечего скрывать от моих товарищей, товарищ капитан. Я не против поговорить с вами и считаю, что двор Шамабада вполне подходящее для этого место. — Ты хочешь, чтобы я устроил допрос? — Сузил он глаза. — Как вам угодно, — я пожал плечами, — но в таком случае вам не стоит рассчитывать на мою сговорчивость. Особист молчал долго. Полминуты ему потребовалось, чтобы решиться. Тем не менее он наконец заговорил: — Знаешь, Саша, а ты удивил меня своими знаниями по части взрывных устройств. Ну тогда, у Волчьего Камня. — Сочту это за похвалу, — холодно и уклончиво проговорил я. Шарипов ухмыльнулся. — Насколько я знаю, так глубоко вы подобные вещи не изучаете. Следовательно, знания эти ты получил где-то еще. — Я с детства был очень любознательным человеком, — проговорил я, — а что, мои знания вас смущают? Считаете, что подобных вещей мне знать не положено? — Считаю, что подобных вещей ты знать просто не можешь, — покачал головой Шарипов. — И все же знаю. И хочу напомнить, что эти знания спасли вам жизнь. Шарипов замолчал. Нахмурился. — Я знаю, что ты не тот, за кого себя выдаешь, Саша, — проговорил он наконец. — Потому ответь, кто ты такой на самом деле, сержант Селихов? Глава 4 — Я думаю, товарищ капитан, вы знаете мою биографию ни чуть не хуже меня самого, — проговорил я. На лице Шарипова заиграли желваки. Губы его едва заметно, но все же неприятно искривились. Он начал: — Селихов, Александр Степанович, родился в станице Красная Новокубанского района, Краснодарского края. Отец — Степан Семенович Селихов, шофер в местном колхозе «Новатор». Мать — Зоя Васильевна Селихова — учительница начальных классов в средней школе номер девять. Брат… При слове «брат», Шарипов странно сузил глаза. Взгляд его сделался проницательным и колким, словно битое стекло. — … Павел Степанович Селихов. Да не просто брат, а близнец. Срочную службу проходит в пятьдесят шестой отдельной десантно-штурмовой бригаде, в звании ефрейтора. В школе братья Селиховы учились хорошо и удовлетворительно. Александр закончил школу без троек. У Павла две — по математике и химии. Приводов братья не имели, на учете не стояли. Сначала пионеры, а теперь и комсомольцы. Состояли также в ДОСААФ. С дисциплиной у вас пожиже… Особенно у твоего брата Павла. Он, оказывается, в школе был тем еще забиякой и драчуном. Не то что ты, относительно спокойный, по сравнению с ним, ученик. Я хмыкнул. Ну что ж, ничего другого от офицера особого отдела я и не ожидал. Шарипов действительно неплохо изучил меня. Права, забавно было слышать, что он считает, что биография моего брата Саши принадлежит мне. Забавно и даже непривычно, хотя за много месяцев я уже приучил себя зваться Сашей Селиховым. Но тут было ничего не поделать. Своими действиями, хоть и не намерено, я привлек к себе достаточно внимания. Теперь оставалось только отбрехиваться. — В общем, — продолжал капитан, — вполне себе обычные советские молодые люди. На первый взгляд, ничего примечательного. И что тут можно сказать? Павел служит сообразно своей биографии. Хороший солдат. Однако до твоих свершений ему далеко. А вот ты… Ты другое дело… Голос Шарипова похолодел. Он глянул на меня исподлобья и продолжил: — Ты демонстрируешь выдержку и хладнокровие, которое странно ожидать от парня твоего возраста и воспитания. Еще в учебном пункте отряда ты продемонстрировал высочайшие навыки обращения с оружием и отличную стрелковую подготовку. Да такую, будто ты не расставался с автоматом прямо-таки с пеленок. Ни единый факт из твоей биографии не отвечает на вопрос, откуда у тебя такие навыки. — Не уж-то Александра Селихова подменили по дороге в армию? — Нахально ухмыльнулся я. — Интересно, кем, кто и с какими целями? А вдруг все это какой-то хитрый план иностранных спецслужб? — Я бы советовал тебе отнестись к нашему разговору серьезнее, Селихов, — особист поморщился от моего ироничного тона, — я не знаю, откуда ты такой взялся, но явственно вижу, что ты не простой солдат. — Тогда кто же? — Вопросительно приподнял я бровь и хитровато улыбнулся. — А это ты мне скажи. — Я не могу рассказать вам ничего больше того, что вы и так уже знаете. Даже мой анекдот про офицера особого отдела и венеролога слышали. Удивить вас мне больше нечем. — Откуда ты знаешь об устройстве мин иностранного производства? — Рубанул с плеча Шарипов, — откуда знаешь о том, с чем только недавно стали сталкиваться наши воины в Афганистане? Я улыбнулся, глянул поверх плеча особиста на Малюгу, который, с остальными погранцами топал из оружейки к зданию заставы. — Гена! — Внезапно для особиста, позвав я. Гена Млюга замедлил шаг. Вытянул шею, стал искать глазами, кто же его зовет. Потом глянул на меня. — А! — Отозвался он. Особист обернулся. Я знал, что он удивлен, тем, что я вмешал в наш разговор Малюгу, но все же не выдал своих чувств. Вместо этого особист только повернулся ко мне и зло нахмурил черные и очень густые брови. — Ты про итальянки слышал⁈ — Спросил я Малюгу. — А⁈ — Про мины, итальянки! — А! — Он быстро закивал головой, — слыхал, было дело. Эт которые из пластмассы⁈ — Ну! А откуда слышал⁈ — Парни-танкисты рассказывали, что такие духи нашим подкладывают. А что⁈ — Да ниче! Спасибо! Несколько удивленный Малюга пожал плечами. Потом потопал дальше. — Может быть, не такой уж и особенный солдат я получаюсь? — Ухмыльнулся я Шарипову, — слухи быстро разбегаются. Много кто из наших знают, что бывают такие мины. Что они импортные и пластиковые. Только щупом можно отыскать. А еще, что накачиваются. Шарипов недовольно надул ноздри. — Кончай со мной игрушки играть, Селихов. Ты говоришь, что тебе нечего скрывать от товарищей, но я вижу, что все же скрываешь. И я узнаю, что именно. — Вы можете думать что хотите, товарищ капитан, — пожал я плечами, — но ничего экстраординарного в моей биографии нет. Я ни какой-то там «Сухов» или еще кто-то из кино. Просто иногда мне везет. Иногда выручает личная отвага. Вот и ответ на ваш вопрос. Шарипов несколько мгновений сверлил меня взглядом, стараясь подобрать слова. — Ты помнишь о том, что вы с Тараном и Нарывом мне пообещали? — Вполголоса спросил Шарипов. — У меня пятерка по литературе в школе была, — ухмыльнулся я. — Чего? — Не понял Шарипов. — Пятерка. Хорошо стишки наизусть рассказывал. Легко запоминалось. И память мою учителя хвалили. Все же выходит, вы не так уж хорошо меня изучили. — Меня начинают злить твои колкости, — угрожающие проговорил особист. — Меня начинают злить ваши попытки выпытать у меня то, чего вы и сами толком не знаете, товарищ капитан. Что сами себе напридумывали. Тут мы с вами квиты. — Если ты помнишь о нашей договоренности, — выдохнув и беря себя в руки, продолжил Шарипов, — должен понимать и то, что мне нужно тебе доверять, Селихов. А я пока что не могу тебе довериться. С моей точки зрения, ты слишком непредсказуемый человек. — Вам нужен результат? Или закадычный товарищ-собутыльник, с которым можно поговорить на задушевные и очень доверительные темы? — Ухмыльнулся я. — Селихов… — Мрачно покачал головой Шарипов. Тем не менее я вопросительно глянул на особиста, давая ему понять, что все же жду ответа на вопрос. Шарипов снова, но теперь очень вымученно выдохнул. — Мне нужно знать, что ты не подведешь, Саша. — Я когда-нибудь подводил? — Бросил я посерьезнев. Шарипов молчал. Всмотревшись мне в лицо, не отрывал своих темно-ореховых глаз. — Подводил, товарищ капитан? Особист так и не ответил. Вздернув подбородок, он пошел к калитке. — Бывайте, товарищ сержант, — вместо этого бросил Шарипов. — И вам не хворать, товарищ капитан. Когда я направился к зданию заставы, но сходнях меня встретил Таран, вышедший покурить. У начзаставы было мрачное выражение лица. Взгляд его скакнул с меня на скрывающегося за калиткой Шарипова и снова на меня. — Я видел, что он говорил с тобой, Саша, — сказал Таран. Я молча кивнул. — Со мной тоже. — По нашему делу? — Так, между прочим, — Таран достал сигарету без фильтра, дунул в нее и сунул в губы. — Огонька у тебя нету, Саш? А… Ты ж не куришь. Постоянно забываю… Таран вздохнул. Глаза его сделались какими-то усталыми. Он спросил: — О чем вы говорили? Я обернулся туда, где полминуты назад шел Шарипов, потом снова глянул на начальника. Проговорил: — Он мне не доверяет, товарищ старший лейтенант. Не верит, и сам не знает, почему. * * * Шагая к машине, Шарипов напряженно думал. «М-да… Селихов был очень несговорчивым и вертким. Просто так из него ничего не вытянуть. Слишком уж хитер», — подумалось Хакиму. Тем не менее чуйка подсказывала офицеру особого отдела, что Хаким прав. Что Селихов пытается от него что-то утаить. Будь у особиста какие-нибудь рычаги давления на сержанта, он может быть, и добился бы большего. Да вот только рычага не было. И Шарипов понимал, что получить его, этот рычаг, просто так, не заимев Селихова себе во враги, он не может. А Хаким не хотел, чтобы Александр стал ему врагом. Не хотел, потому что не знал, чего от него можно ожидать, и в то же время понимал его парадоксальную полезность для общего дела. Но почему же тогда так выла его внутренняя сирена? Почему же не давала ему покоя? Не давала принять то, что с легкостью принимают другие. Что Селихов — просто отважный боец. Точка. Вот только брат его, Павел, не отличался теми же качествами. Он был хорошим солдатом. Но обычным. Хотя оба они с пеленок вместе, чуть не кашу-манку с одной чашки ели… «Брат, — неожиданно промелькнуло в голове капитана, — а что если?..» Что, если бы у Шарипова получилось как-то выйти на его брата, Пашу? Возможно, он будет посговорчивее и что-нибудь расскажет? Что-нибудь такое, что подтвердит или опровергнет опасения Шарипова. Обрадовавшись своим мыслям, особист едва заметно улыбнулся. Подойдя к машине, дернул дверь, сел. — Ну что, поел? — Глянул он на сержанта-водителя добродушно. — П-поел, — пожал тот плечами. — Ну и хорошо. Давай в отряд, Вова, — неожиданно радостным тоном сказал Шарипов, — да газку поддай. У меня много дел, а время поджимает. И так тут долго проторчал. * * * — Я же вам сказал, мои бойцы заняты! У меня машины, их обслуживать надо! — При всем к вам уважении, товарищ капитан, но вы только и занимаетесь тем, что «обслуживаете» свои танки. А между тем, на Шамабаде, не хватает рабочих рук. Потому я приказываю вам направить экипаж на достройку конюшни. — М-да-а-а-а… — Протянул Малюга, и разбил подборной лопатой комок черноземной земли, — опять они за свое. Один требует, чтобы танкисты занялись делом от другого, а тот отбрехивается. Я отвернулся от воронки, оставшейся во дворе, после попадания мины, и глянул в окошко заставы. За свежевставленным стеклом маячили Таран с Жуковым. Они спорили. Капитан размахивал руками. — У личного состава моего взвода достаточно других обязанностей! — Слышался сквозь распахнутую форточку приглушенный голос Жукова, — им есть чем заняться! — Наша главная задача, — не отступал Таран, — охрана Государственной границы. А для охраны нужны хорошо отдохнувшие кони. Они уже вторую неделю ночуют на свежем воздухе. Благо, тепло. Пора с этим заканчивать. Надо их под крышу. Да только сначала, эту самую крышу нужно закончить. — У вас достаточно людей! — Мои люди заняты в нарядах. И вообще, товарищ капитан, почему каждый раз вы заставляете меня с вами спорить? — Да, конечно, «обязанности» у них, — недовольно заметил Малюга и кивнул назад, к бетонному забору, — с особым рвением их выполняют! За забором слышались звуки какой-то возни и ударов по мячу. Звучали звонкие голоса танкистов, игравших в футбол на «Жопу». Когда мяч сильно ударился в забор, а танкисты заржали, я понял, что одна команда, скорее всего, уже выигрывала, и сейчас прямо-таки наслаждается своим призом — правом пробить противоположной команде мячом по жопам. Малюга тоже это услышал и раздраженно забурчал. Сплюнул. Когда Сагдиев прикатил полную земли тачку и вывалил ее в полузарытую воронку, мы принялись разбрасывать и разравнивать грунт. Нужно было засыпать все следы обстрела заставы, чтобы снова преврати все тут в привычный вид. Сагдиев откатил тачку, утерся майкой. — Ну хоть кому-то сегодня весело, — пробурчал он, — в футбол играют… — Да потому что вы бесстыдно эксплуатируете личный состав моего взвода! — Раздался недовольный голос Жукова из окошка. Мы все как один обернулись посмотреть, что же там происходит. — Личный состав заставы по большей части занят. Приказ по охране Границы выполняют, — не сдавался Таран. В окошке я видел, что начзаставы сидел за своим столом, а Жуков стоял перед ним и активно жестикулировал и кричал: — А мой взвод что, по-вашему, баклуши бьет⁈ — А чем, позвольте спросить, они заняты? Внезапно Жуков глянул в окно, увидел, как я, Малюга и Канджиев вместе наблюдаем за ходом их «беседы». Малюга, заметив суровый взгляд капитана, тут же отвернулся, принялся бестолково шарудить лопатой по земле. Канджиев, кажется, даже и не подумал прятать взгляда от капитана. Просто дважды глуповато моргнул. Лицо Жукова сделалось зверским. Он сурово протопал к окну, закрыл форточку и задернул занавески. — Делом заняты, ага… Конечно… — Обиженно прогундосил Малюга. — Четыре на четыре мячик гонять. Вот у них какое дело, — пробормотал Канджиев и подобрал лопату. Принялся ковырять большой ком земли. Минут через пять раздраженный Жуков вылетел из здания заставы и энергично потопал прочь со двора. Еще через полминутки на сходни вышел Таран. Глядя вслед капитану, закурил. Об забор с той стороны снова хлопнуло мячом. Грянул дружный смех танкистов. Таран, услышав это, переменился в лице. Если сначала на нем застыло привычно уставшее выражение, то сейчас оно быстро сменилось на злобно-угрюмое. Старлей сошел со сходен. Потопал было по двору. — Сейчас он им устроит, — проговорил Малюга, мерзковато ухмыляясь. Я хмыкнул. Вот, сейчас будет очередной разнос танкистов от Тарана. Начзаставы попытается лично припахать их работать. Скорее всего, у него даже получится. Правда, экипажи построят виноватый вид и сразу же побегут жалиться Жукову. А тот снова начнет компостировать мозги Тарану. Привычный круг событий, которые мы наблюдали не раз, пока танкисты у нас на заставе, снова замкнется и настанет один из двух исходов: либо танкисты пойдут работать, либо Жуков одержит верх и «поручит» им обслуживать бронетехнику или обновлять капониры. В первом экипажи понуро пойдут батрачить вместе с нами, а во втором, пинать известный орган в теньке своих танков. — Каждый раз одно и то же, — выдохнул Алим Канджиев, — я б, на месте Тарана, уже оставил бы их в покое… — Чтобы они совсем обнаглели? — Насупил брови Малюга, — не. Пускай их погоняет. Мож делом займутся. Когда об забор снова хлопнул мяч и кто-то, по ту сторону закричал «Я открыт, я открыт», у меня в голове созрела одна идея. Идея о том, как, наконец, разорвать этот «порочный круг». Я сунул лопату в рыхлую землю и отправился наперерез Тарану. — Саша! Ты куда⁈ — Позвал удивленный Малюга. — Сейчас вернусь. Тарана я поймал на середине двора, спросил: — Чего, товарищ старший лейтенант, снова танкисты безобразничают? Таран сбавил шаг, потом ответил и показал себе на горло: — Да они у меня вон уже, где сидят! После того инцидента в лесу, когда Симонов с дерева упал, Черепанов удила закусил. Не понравилось ему, что я в обиду своих парней не дал. Вот и он, с переменным успехом, своих от работы по заставскому хозяйству отмазывает. — Если вы на них наорете, как обычно, все повторится заново, — сказал я, — снова побегут к Жукову. Таран вздохнул. — Зла на этого Жукова не хватает. Вот откуда он, такой вредный, взялся? Не ответив, я пожал плечами. — Да и что мне делать? — Таран показал мне свой измученный взгляд, — дело надо решать. Он вздохнул, помассировал висок. Добавил: — Только с Жуковым расцепились, как снова бодаться придется. — А что, если проблему зарубить на корню? — Улыбнулся я Тарану. Начальник заставы заинтересованно глянул на меня. — Как это, на корню? По мне, так если «на корню», то решение тут только одно: выгнать танкистов с заставы напрочь. Может, воюют они и хорошо, может, помогли нам отстоять заставу, да только любой дурак знает, что на войне, войны десять процентов, а солдатского быта — девяносто… — Таран раздраженно выдохнул, — нет. При мне так не покатит. Не пойдет, что б они тут опять просто так болтались. Сейчас эти товарищи быстро работать побегут… Начальник заставы сделал решительный и крайне строгий вид лица, приподнял фуражку и пригладил волосы. Собрался уже идти к танкистам. — А что, если я вам скажу, что знаю, — остановил его я, — как сделать так, чтобы они и сейчас побежали, и потом бегали? — Ухмыльнулся я хитровато. Таран приподнял брови. — Саша, ты чего задумал? Я хмыкнул. — Скажите, товарищ старший лейтенант, вы в футбол играете? Глава 5 — В футбол? — Удивился Таран, — поигрывал. А что такое? Тогда я вкратце изложил ему свою мысль, и Таран ухмыльнулся. Начал уже мечтательнее: — Когда было у нас поспокойнее, — начал он, — мы с парнями частенько мяч гоняли. Даже, было дело, устраивали соревнования между заставами. Начальник заставы поднял взгляд к синему, очень чистому небу. Добавил: — На десять банок сгущенки. Но сейчас я не игрок, Саша. После ранения-то. — А я вам лично играть и не предлагаю. Мы с парнями все сделаем. — Они согласились? — Кивнул он на Малюгу и Канджиева, лениво ковырявших землю, которой мы засыпали воронку. — Узнают, в чем дело — согласятся. Кому понравится работать, когда за забором мячик гоняют? Парни не упустят танкистов наших уму-разуму поучить. Таран задумался. Проговорил: — Танкисты — ребята мурые. Эти тоже не упустят шанса покрасоваться перед нами. А вот Жуков может не согласиться на такой дружеским матч. Из одной только вредности не согласиться. — Ну а это, товарищ старший лейтенант, уже ваша забота, — проговорил я, — тут вам придется как-то его уболтать. Таран прыснул, покачал головой. — Выдумал ты, конечно… Ну давай попробуем, почему нет? Наряды Пуганьков выпустил, время у нас есть до обеда. Да и парням, после всего пережитого, нужно отвлечься. Так что добро. Пойду тогда к Жукову. — Давайте. А я пошел парней агитировать, — сказал я и направился к Малюге с Канджиевым. Погранцы сразу согласились играть в футбол, как только услышали мою идею. Малюга загорелся этим буквально тут же. Сказал мне: — Я в школе на футбол ходил! Стоял в защите! А вот у Алими Канджиева моя идея вызвала робкое недоумение. — Не, эт, братцы, без меня, — смутился Алим. — Ты че, футбол не любишь, что ли? — Осведомился у него Малюга. — Да… Не то что не люблю. Как-то ни раз не играл, — опустил Канджиев взгляд, — да и, если честно, не видал, как в него играют. Ну, что б по-настоящему. Пришлось в спешном порядке набирать команду из тех, кто был более менее свободен. Вот только рвались все. Каждый хотел оставить тяжелую работу на заставе и отправится в команду. Да только, когда прапорщик Черепанов заметил непонятную ему суету, тут же направился разобраться, в чем дело. — Селихов, че не работаем, ты че тут крутишь-мутишь? — Спросил он строго, когда я болтал с парнями у конюшни. Когда я и ему рассказал о своей идеи, о том, что играть будем с одобрения Тарана, а сам начальник пошел уговаривать на игру Жукова, Черепанов задумался. — М-да… Надо бы этих умников-танкистов поучить уму-разуму. Но поучить так, чтобы это не отразилось на работе заставы. — Ну уж перекур в часик мы ребятам можем сделать, — сказал я, улыбнувшись, — пусть посмотрят игру. Черепанов нахмурился. — Если Таран разрешит. У нас конюшня некрытая до сих пор стоит. — Разрешит, — улыбнулся я. — Какой ты во всем уверенный, — хмыкнул старшина. — Ну лады. Предполагалось, что играть будем пять на пять. Больше десяти игроков не вместятся на площадке. Больно тесно. Да и так места для игры нам будет не так чтобы много. Тем не менее пошел подбор команды. Старались мы брать тех, у кого был футбольный опыт. У меня был. Правда, только в рамках дворовых игр с пацанами, но получалось у меня неплохо. Кроме того, мы взяли еще Малюгу, вызвавшегося быть вратарем. Взяли Синицына, хвалившегося, что он неплохой нападающий. Взяли Славу Нарыва, рассказавшего, что в школе он тоже любил играть в футбол. Последним участником нашей команды стал Сагдиев. — Я, дома, в Ташкенте, за сборную нашей ДЮСШ играл. И неплохо, скажу вам, товарищи, играл! — Выпятил он грудь гордо. Однако желающих было слишком много. Тем не менее абы кого брать нельзя. Цена проигрыша была высока. Я собирался предложить танкистам следующие условия: игра пять на пять. Два тайма по пятнадцать минут. Если побеждают танкисты — Таран больше не пристает к танкистам Жукова и не заставляет их работать на заставе. Вообще. Но если мы… Если мы, тогда Жуков не выделывается, и его танкисты поступают под полное руководство Тарана, если дело идет о заставском хозяйстве. В таком случае капитан Жуков терял всякое право обмолвится хоть словом, если Тарану не будет хватать рабочих рук. Танкисты должны беспрекословно, без всякого нытья и отмазок выполнять ту работу, которую даст им начальник заставы. По мне, так вполне справедливые условия. И я был уверен, что самоуверенные танкисты не включат заднюю. В общем, с небольшими спорами и пререканиями со стороны погранцов, тоже желающих попасть в «сборную» Шамабада, мы все же сформировали команду. — Ну че, братцы, — сказал я, когда мы, наконец, закончили с подбором, — пойдем к танкистам? — Ниже! Голову ниже! — Смеялся Симонов, стоя перед мячом. У забора, словно бы приготовившись к расстрелу, стоял экипаж сержанта Жени Фролова. Да только выстроились четыре танкиста не лицами к Симонову, а задницами. Они нагнулись, руками уперлись в бетон секции. — Ни то по тыкве заряжу! — Веселился Симонов, — будете знать! — Ты давай не языком трепать, — недовольно проговорил Фролов, — а бить! — Да подожди ты! Дай насладиться, так сказать, моментом! Парни из экипажа Симонова, что окружили его и ждали, когда их командир ударит по мячу, рассмеялись. — Ниче-ниче, Серега, — обернулся Фролов, — ты тоже тут будешь стоять! Уж я тогда развернусь! — Голову! — Крикнул Симонов, разбежался и врезал по мячу. Услышав звук удара, все парни Фролова скуксились, сжались, ожидая, кому же прилетит. Мяч пошел немного вкось и попал наводчику Смолняку чуть повыше задницы. Хлопнуло. Смольняк скривился буквой зю. Один из танкистов побежал за мячиком, который улетел куда-то в сторону опорника. Симонов со своими грянули смехом. — Ну давай, Игорек, — Вскинув подбородок, сказал Симонов, — твой черед. Игорь Фистенко вышел вперед, ожидая мяча. — Только ты в Женьку цель! В Женьку! — Подначивал его Сергей. Мы впятером зашли на спланированную площадку, каменную от втоптанного гравия, которая обычно служила вертолетной, но сегодня на ней играли в футбол танкисты. Когда мы появились на площадке, танкисты принялись недоуменно переглядываться. Даже те, что готовили свои задницы у стены, оборачивались к нам, чтобы посмотреть, в чем же дело. — Ну, как игра идет? — Спросил я, глянув Симонову в глаза. Лицо Симонова потемнело. Он едва заметно скривился, а потом бросил: — Идет. При этом сказал он это слово так, будто во рту у него был какой-то мерзкий привкус, от которого старший сержант поскорее хотел избавиться. После нашей драки с Симоновым старший сержант как-то старался меня избегать. С остальными танкистами у меня были нормальные, вполне себе обычные отношения. А вот Симонов затаил на меня злобу. Теперь он не решался цепляться ко мне в открытую, но всегда поглядывал с неприязнью. Очень часто, если мы встречались, я чувствовал на себя его колкие взгляды. Правда, я не обращал на Симонова никакого внимания. А еще замечал, что такое равнодушие с моей стороны его очень бесит. — А мы вот, пока вы тут играете, перекрываем крышу на конюшне, — подбоченился я. — Ага. Работа идет полным ходом, — поддакнул мне Нарыв. — Да только рук рабочих не хватает. Нарыв окинул оба экипажа оценивающим взглядом. Добавил: — А тут восемь лишних пар, как никак. Я заметил, что некоторые танкисты смутились. Стали прятать от нас взгляды. Видно было, что им стало немного не по себе, когда погранцы с Шамабада выставили им такие претензии. А вот во взгляде Симонова — солдата, самого старшего по званию среди всех танкистов, если не брать во внимание старшину Лябуха, не было и намека на какую-то робость. — Ну правильно, — пожал плечами Симонов, — работайте-работайте. А то над моей койкой до сих пор стекло в форточке все никак не поменяют после обстрела. Сквозит. — Сам бы и поменял, — нахмурился Нарыв и даже сделал шаг вперед, к Симонову. Я остановил Славу. Глянул в его глаза, в которых читалась явная раздражительность и даже злость. Тогда я просто едва заметно покачал головой: «Не надо, мол. Только все испортишь». Слава Нарыв выдохнул, вернулся на место и стал по мое правое плечо. — Ну слушай, Сережа, — начал я, вместо Нарыва, — раз уж тебя не устраивает дыра в твоей форточке, так и ночевал бы в танке. Симинов помрачнел еще сильнее. На скулах его заиграли желваки. Видно было, что он хочет сказать мне что-то резкое, но опасается. — Селихов, ты че от меня хочешь? — Вместо колкого ответа спросил он. Я хмыкнул и обратился теперь не к нему лично, а к обоим экипажам. — Пусть, вы на этой нашей заставе не навсегда, вы только приданы Шамабаду, но сейчас она и ваш дом тоже. А дом наш потрепало. Восстановить его надо. А вы только из-под палки на это готовые. Так не пойдет. — Знаем, плавали, — отмахнулся Симонов, — мы такие речи от вашего начзаставы каждый раз слышим. Да только ему невдомек, что у нас другой круг ответственности. Танки — вот наша главная забота. Ведь вспомните, где б вы были, если б не наш танковый взвод? Симонов развел руками, заозирался по сторонам, ища поддержки среди других танкистов. К слову, нашел он ее быстро: — Да! — Точно-точно! — Не обессудьте, парни, нам танки надо обслуживать! — Во-во, — покивал Симонов, — лично я. Я сам сегодня все утро в дерьме, в мазуте лазил. В масле. Лазил, что б вам, на вашем Шамабаде жилось поспокойнее. Чтобы если будет вам тяжко, то прийти на выручку. А если мы все, вместо наших прямых обязанностей, будем по гвоздям колотить, да в земле возиться, это ж что тогда будет? Танк же — он машина нежная. Как девушка. Много внимания к себе требует. Симонов рассмеялся. Остальные танкисты подхватили его настроение, и их звонкий солдатский смех тоже разлетелся по округе. — Так что, братцы, каждому свое, — проговорил Симонов, отсмеявшись, — вы у нас Границу сторожите, заставу содержите, а мы вам взамен подмогнем, если станет жарко. По мне, так это справедливо. Капитан Жуков, кстати, тоже так думает. — Вот только мы так не думаем, — скрестил я руки на груди. — Ну, могу вам только посочувствовать. Симонов отвернулся, обратился к Игорю, перед которым уже поставили мяч: — Ну, давай, Игорек, бей! — Таран тоже не считает это справедливым, — проговорил я, когда Игорь хотел было уже врезать, но остановился. Симонов глянул на меня с раздражительностью во взгляде, приподнял бровь. — Он так и будет к вам цепляться, и вы это знаете, — продолжил я, — потому, предлагаю спор. — Спор? — Удивился Симонов. Танкисты принялись недоуменно переглядываться. — Дружеский матч в футбол. Пять на пять. Два тайма по пятнадцать минут, — сказал я, — если вы победите, то Таран оставит вас в покое. Копошитесь в своих танках сколько влезет. — О как, — Сережа Симонов ухмыльнулся, подбоченился. — Че? Прям сам Таран на такое согласен? — Но если мы победим, — сказал я, проигнорировав его слова, — то будете вести заставское хозяйство наравне со всеми и не выпендриваться. — И если проиграете, пусть только кто из вас попробует и дальше отлынивать, — не удержался разозлившийся Нарыв, — мы вас так чмырить будем, что никто из всего отряда с вами рядом и посрать не сядет. Так что соглашайтесь, пока Саша вам дает возможность все по справедливости решить. Симонов задумчиво нахмурился, засопел. Потом неприятно усмехнулся. — Ну-ну. А много ли среди вас футболистов, раз уж вы такие в себе уверенные? У меня вот, первый юношеский разряд по футболу. Женя! — Обратился он к Фролову, — а у тебя? — Второй! — Во! Кто еще в футбол играет, ребят? Поднимите-ка руки! — Стал озираться Симонов. Еще пятеро из танкистов откликнулись, подняли руки. — Ну че? — Кивнул Симонов, — не зассали с нами играть? — А ты не зассал? — Я ухмыльнулся самой своей мерзкой ухмылкой, которую только мог изобразить, — потому что пока что такое чувство у меня, что из всех тут присутствующих ссышь именно ты. Поэтому и красуешься. — Селихов, — Симонов самодовольно приподнял подбородок, — я не то что тебя одного, я вас троих обведу с ходу и даже не вспотею. — Смотри, не вспотей оттого, что так шустро языком мелешь, — не повел я и бровью. — Не веришь, — Симонов выпятил грудь, — ну не верь. Твое право. Все равно Жуков на такие глупости не пойдет, если уж нам придется в ущерб танкам горбатиться на заставе. Не потерпит такого наш Капитан. — Таран пошел к нему договариваться, — сказал я. — Он, наверное, уже в канцелярии сидит, с отворотом-поворотом от Жукова в зубах, — рассмеялся Симонов. — Да? — Малюга тоже разозлился, — а ты глянь вон туда. Гена кивнул назад. Симонов вытянул шею, чтобы посмотреть, что ж там происходит. Танкисты подобрались к нему поближе, чтобы тоже осведомиться. Даже экипаж Фрундина, торчавший у стены, покинул свое позорное место и подошел к остальным танкистом. Все дружно они уставились на офицеров, топавших к нам. Таран с Жуковым, между тем, вышли из-за угла забора. О чем-то переговариваясь, потопали к площадке. Симонов нахмурился. — Отворот-поворот, говоришь? — Хмыкнул я ему. Когда офицеры приблизились, Жуков тут же пошел к танкистам, заставил их встать в кружок. О чем-то заговорил. — Я смотрю, ты собрал уже команду, — сказал мне Таран, осматривая наш «состав». — Тех, кто более менее в футбол играет. — А сам то ты тоже играть будешь? — Да. — А как же ранение? — Таран с сомнением глянул мне в глаза. — Мне в руки стреляли, а не в ноги, — отмахнулся я. — Сдюжу. Я больше удивлен, что товарищ капитан согласился, что б танкисты против нас сыграли. — М-да… — Таран вздохнул. — В этом вопросе он оказался гораздо сговорчивое, чем я ожидал. В своих парнях он уверен. Хотя все равно мне пришлось заинтересовать его лично. — Это чем же? — Удивился Нарыв. Таран вздохнул. — Кроме нашей договоренности, мы с ним ставки сделали. На десять литров домашнего вина. — У вас есть десять литров вина? — Улыбнулся я начальнику заставы. — Нет, — признался Таран, — потому, попытайтесь не проиграть, товарищ сержант. Иначе мне придется его где-то доставать. Матч быстро перерос в целое небольшое событие на заставе. Свободные погранцы прибежали посмотреть на нашу игру. Привел их Черепанов. По большей части они расположились на земле, у правой стороны поля. К ним даже присоединился экипаж офицерского танка. Офицеры принесли с собой стулья и табуреты, и у них получилась едва не настоящая трибуна. К слову, офицерские жены, Тарана и Пуганькова тоже присутствовали. Еще бы. Хоть какое-то развлечение на заставе. Если Ира Таран сидела скромно и постоянно старалась унять ягозящуюся на ее коленах дочурку старлея, то Светлана, супруга Пуганькова, вела себя несколько иначе. Она уселась рядом с мужем, но, казалось, совершенно не замечала своего лейтенанта. Взгляд ее был прикован к одному человеку — Сергею Симонову. Танкист, видимо, это прекрасно понимал и тоже время от времени, хитровато поглядывал на жену Пуганькова. Они кокетливо перекидывались взглядами, считая, видимо, что этого никто не замечает. Однако Пуганьков явно замечал. Оттого сделался он мрачным, словно грозовая туча. Лицо его потемнело, и он то и дело награждал свою супругу недовольными взглядами, которые Светлана то ли не замечала, то ли просто не хотела замечать. «Пуганьков-Пуганьков… — думалось мне, когда я занял свое место на „поле“, — оборонить Шамабад ты смог, а жену свою на место поставить все никак не можешь… М-да…» Мы уже распределились по сторонам, соорудили примитивные ворота из четырех блочин, поставленных с обеих сторон «поля». Офицеры, Таран и Жуков, о чем-то спорили на его середине, у мяча. К слову, танкисты согласились на матч только при одном условии, которое выдвинул Симонов. Победившие, кроме всего прочего, пробьют проигравшим по жопе. В общем, все как полагается. Не поведя и бровью, я принял его условие. — Чего не начинаем? — недовольно спросил Синицын, стоя вместе со мной впереди, на позиции «нападающего». На вопрос его я не ответил. Да и не собирался, в общем-то. Тем временем Таран пошел к нам. — Заминка у нас, — проговорил он мне, — не можем с Жуковым решить, кто будет судить матч. — А че его судить? — Удивился Синицын, — кто больше за отведенное время забьет, тот и победил! — Не, так не пойдет, — покачал головой Таран. — Если уж проводить такое соревнование, то хотя бы по каким-то правилам. А за правилами надо следить. Жуков уперся, что будет он. Жуков, сказавший что-то танкистам, пошел к нам. — Время идет, товарищ старший лейтенант, — заявил он, приблизившись, а потом с некоторой неприязнью глянул на меня, — я готов исполнять обязанности судьи. — Я уже говорил вам, товарищ капитан, — вздохнул Таран, — что так дело не пойдет. Я считаю, что вы будете предвзяты. — А вы нет? — Нахмурился Жуков, — вы сами втянули меня в это мероприятие. Справедливо будет, если уступите мне право быть судьей и организовывать матч. По тону капитана я понял, что он относится ко всему происходящему в высшей степени серьезно. — Вынужден вам отказать, товарищ капитан, — сказал Таран твердо, — вы заинтересованная сторона. Справедливого судейства тут не выйдет. — А кто тут не заинтересованная? — Жуков недовольно надул ноздри, — разве что наши дорогие женщины. Но я не думаю, что они смогут обеспечить справедливый матч. — Так будьте оба судьями, — вклинился Синицын, — в чем проблема? — В том, товарищ Синицын, — строго сказал ему Жуков, — что матч может превратиться в вечный спор судьи с судьей. А спорить я уже устал. — Вы правы, — проговорил я, — Лишние споры нам тут не нужны. Потому я могу решить хотя бы ваш спор. И тогда мы начнем игру. Жуков, прищурившись, зыркнул на меня, ничего не сказал. — Как решить? — Заинтересовался Таран. — Товарищ старший лейтенант, у вас спички есть? Таран похлопал по карманам кителя. Жуков тоже. Капитан нашел спички быстрее, придержал их в руках. — Что вы имеете в виду, Селихов? — Спросил он. — Жребий. Чья спичка будет длинная, тот и станет судьей. Офицеры переглянулись. Помедлив пару мгновений, Жуков протянул мне коробок. Я отвернулся, достал пару спичек и одной из них обломил ножку. Под недоуменные взгляды погранцов и танкистов вернулся к офицерам. — Ну что? — Протянул я руку, показав офицером только спичечные головки, — кто из вас первым тянет? Глава 6 Жуков поторопился вытащить спичку первым и тут же помрачнел. Все потому, что он достал обломанную. — Видимо, судить наш матч будет все же, товарищ старший лейтенант, — едва заметно улыбнулся я. Жуков ничего не сказал. Капитан танкистов только засопел и вдруг полез в карман. — Возьмите, Таран — вытянул он за шнурок маленький металлический свисток. — Раз уж вы будете судить игру, думаю, это вам пригодиться, Анатолий Сергеевич. Таран приподнял бровь, удивленно уставился сначала на свисток, потом на Жукова. — Я думал, воспользоваться им сам, но раз уж так упал жребий… — Немного тише проговорил капитан танкистов. — Спасибо, — ответил Таран и взял свисток. Сняв фуражку, повесил его себе на шею. Игра должна была вот-вот начаться. На наших воротах стоял Малюга. Синицын и я — спереди. Мы должны были считать в себе функции нападающих и полузащитников. Нарыв с Сагдиевым — защитников и полузащитников. Я сразу разделил функции так, чтобы мы как можно меньше мешали друг другу на поле и могли разделить задачи. Тем не менее тактика моя предполагала и то, что Нарыву с Сагдиевым, время от времени, все же придется выходить вперед. А состав команды Симонова был такой: впереди стоял он и сержант Фролов. Игорь Фистенко был на воротах. Защитниками у них играли ефрейтор Миша Смольняк и рядовой Максим Малышев. — Так, кто у нас капитаны команд? — спросил Таран, встав посередине поля и держа старенький, видавший виды мячик. Мяч был коричневый с потертой шнуровкой на боку. Принес его кто-то из танкистов. Вообще, экипажи частенько гоняли в футбол, если у них было на то свободное время. Иногда на гораздо реже, к ним присоединялся кто-то из наших. Тут, конечно, преимущество было за танкистами. Все же, они понаиграннее нас были. Ну ничего, справимся. Должны справиться. Симонов тут же пошел к начальнику заставы. Я же, поймав на себе взгляды остальных погранцов и поняв, что они ждут от меня быть их капитаном, тоже направился к Тарану. — Итак, — Таран положил мяч на землю, когда мы с Симоновым приблизились, — кидаем жребий. Начальник заставы достал из кармана, словно специально припасенный на такой случай, олимпийский рубль. Показал его нам. Блестящая монетка покоилась на его ладони, а на ее аверсе был изображен олимпийский факел в Москве. — Орел, — первым буркнул Симонов. Я пожал плечами. — Хорошо. Победившая в жребии команда выбирает ворота или разыгрывает мяч, — проговорил Таран. Потом он ловко щелкнул монеткой, подбросив ее над нашими головами. Поймал, хлопнул ею об обратную сторону ладони левой руки. Я буквально чувствовал, как Сергей Симонов затаил дыхание, ожидая, какой же будет результат. — Решка, — выдал Таран, демонстрируя всем советский герб на реверсе монетки. Симонов состроил равнодушное лицо. Ничего не сказал. Однако во взгляде его читалась явная раздражительность. — Ну что, Саша, вы решили? Сторону выбираете или разыгрываете мяч? — Разыгрываем, — сказал я, без сомнений. Таран кивнул. Спросил у Сергея: — Какие ворота? — Правые, — буркнул тот, пожав плечами. Я сразу понял, что Симонов надеялся заполучить себе первый удар по мячу. Ведь в выборе им именно правых ворот был только один видимый смысл — за ними начинался бетонный забор, и если пропустить мяч в ту сторону, не придется далеко за ним бежать. — Сейчас начнем, — сказал Таран, глядя на свои наручные часы. Мы с Симоновым разошлись к своим командам. — Ну че, братцы, — начал я, когда подошел к своим и мы встали в кружок, — мы первые. Начальную нашу атаку будем строить от моего удара. Помните, как я предлагал? — Немного рискованно, — сказал Нарыв, — Если сделать сейчас, как ты предлагаешь, придется всем идти вперед. Тогда Малюга останется один против всех них. — Только если мы потеряем мяч, — покачал я головой. — Они чаще нас играют, — вздохнул Сагдиев, — я бы пошел от обороны. Я хмыкнул. — Как там говорят? Лучшая оборона — это нападение. — Если мы потеряем мяч, они забьют, — с сомнением проговорил Нарыв. — Тогда мы не потеряем, братцы, — сказал я уверенно. — А я согласен, — покивал Синицын, окинув всех решительным взглядом. — Танкисты привыкли на танках своих ездить. А мы — бегать. — Ну вот и покажем им, как пограничники бегать умеют, — улыбнулся я. Как только Таран дал свисток, я отдал лежащий на земле мяч Синицыну. В этот самый момент и Нарыв, и Сагдиев помчались в атаку. Синицын ловко обработал его и продвинулся немного вперед, но тут же оказался лицом к лицу с Симоновым. И, как я и сказал Диме, не рискнул с ним бороться. Вместо этого, к удивлению окружающих, отдал пас немного назад, Сагдиеву. Сам же юркнул вперед, к воротам. Симонов, Фролов и Малышев ринулись на Сагдиева. Окружили его, и тогда Симонов насел на пограничника, стараясь отобрать мяч. Мне нужно было добежать дальше к их воротам, за спину Смольняку, оставшемуся в защите. Тогда все должно было пойти по плану. В этот момент Синицын был уже у ворот, с левой стороны и прятался там в слепой зоне. На него никто не обращал внимания. Прежде чем пуститься бегом к своему месту, я успел заметить, как на удивление легко Сагдиев обыграл Симонова. В своих легких кедах он принялся быстро работать ногами и финтить, а потом пнул мяч влево, метнулся туда же и успел взять его, пока не подоспел Фролов. Сильным, но низким ударом Сагдиев пульнул мяч мне. Не ожидавшие такого поворота Танкисты просто опешили. Они явно надеялись, что смогут втроем отобрать мяч у Сагдиева. Да только он оказался довольно ловким игроком. Когда мяч полетел ко мне, все танкисты, стянутые нами почти к середине поля, метнулись за мячиком. Времени было мало. Я должен был сыграть свою роль — отвлечь врага от основного направления нашей атаки, и в то же время сделать правильный пас. Первую свою функцию я выполнил на ура. Танкисты, все как один, метнулись ко мне. Смольняк даже попытался первым коснуться мяча. Но я успел вылезти вперед него, заблокировать танкиста корпусом и принять мяч на грудь. Когда тот коснулся земли, остальные трое танкистов были уже рядом. «Еще полсекундочки, — пролетело у меня в мозгу, — нужно подождать еще несколько мгновений». Когда я понял, что теперь танкисты точно не успеют перецелиться на Синицына, то ловко извернулся и отдал пас по земле Диме, о котором, казалось, все уже и позабыли. Танкисты пришли в изумление. Я видел, как самодовольный Симонов, уже подступающий ко мне, чтобы отобрать мяч, изменился в лице. Я понимал, что финтить и бороться с ним я не могу. Что у меня просто не достанет на это опыта. А потому — отдал пас. Теперь вся надежда была на Синицына, ведь передача предназначалась ему. Мяч пошел по земле. Танкисты, которые пытались перекрыть меня втроем, не успели среагировать. Потому Дима Синицын легко принял мяч и остался один на один с вратарем. Не успел Симонов со своими парнями ринуться к нему, как пограничник пробил. Мячик помчался низко над землей, в дальний, правый угол ворот. Игорь, что стоял вратарем, попытался его взять. Он довольно ловко вытянул левые ногу и руку, стараясь дотянуться до мяча. Тот хлопнул о пятку его кроссовка, отскочил к «штанге», а от нее прямо в ворота. — Г-о-о-о-о-о-л! — Закричал Синицын, подпрыгнул радостно и вскинул руку. Пограничники помчались к нему, принялись поздравлять так, будто это был самый настоящий футбольный чемпионат чуть не всего Союза. Нарыв подскочил к невысокому Синицыну, обхватил его руками, поднял. Парни принялись поздравлять забившего. — Вы нас обдурили, — как-то неприятно оскалившись, бросил мне Симонов. Старший сержант застыл передо мной, сверля меня взглядом. Не ответив, я ему только улыбнулся и пожал плечами. Итак, пограничники открыли счет: один-ноль. Дальше тайм пошел не так и гладко. Танкисты разыграли мяч с центра поля и почти сразу пошли в атаку. Надо сказать, работали они как надо. Вел Симонов. Он ловко перепасовывался с товарищами, опасаясь столкнуться один на один с Сагдиевым. Когда в очередной раз получил мяч обратно, обвел Нарыва и вышел к воротам. Когда остался лицом к лицу с Малюгой, ударил. Крепкий и широкий Малюга, растопырился в воротах так, словно бы играл не в футбол, а в хоккей. Тем не менее мяч он принял, отбив его рукой. Тогда мы перешли в контрнаступление. Правда, в этот раз оно не принесло больших результатов. Синицын, опекаемый Сагдиевым, должен был довести мяч до меня, оказавшегося у ворот соперника, но Симонов его отнял, перейдя в атаку. К счастью, она захлебнулась, когда на пути у него оказался Нарыв. Так, за первый тайм мы успели провести еще две атаки. Танкисты — одну. Когда прозвучал свисток Тарана, тайм закончился. — Крепкие они ребята, — сказал мне Нарыв, когда мы топали на другую часть поля, чтобы обменяться с танкистами воротами, — оборону держат как надо. — Они играют от Симонова, — сказал я, — он у них ведущий. Все остальные только под него и подстраиваются. Часто в обороне торчат. — У нас один-ноль, — сказал Синицын, закинув руки за голову и улыбаясь, — мы пока ведем. — Нам, считай, только удержаться и надо, — добавил Сагдиев. — Надо, чтобы они еще раз не забили, и победа наша. Перерыв был коротким, лишь три минуты. Потом мяч разыгрывали танкисты. Фролов отдал пас Симонову, и они сразу пошли в атаку, оставив Смольного на своей части поля. Мы ринулись защищаться. Нарыв тут же заблокировал Макса Малышева так, чтобы Симонов не мог отпасовать ему, если окажется в трудной ситуации. Вперед выдвинулся наш Сагдиев, который должен был отобрать у ловкого Сергея мяч и тут же отпасовать Синицыну. Я взял на себя Фролова, игрока, которому, скорее всего, отдаст пас Симонов, если мы заблокируем Малышева. Я предполагал, что у Фролова надолго мяч не задержится, и он почти сразу вернет его Симонову, чтобы тот пробил нам по воротам. Я не ошибся. Когда перед Сергеем появился Сагдиев, тот не стал рисковать, стараясь сохранить мяч, а пасовал. Пасовал быстро, но не очень умело. Мячик пошел немного вкривь, и Фролову пришлось его догонять. Ему очень не повезло, что там был я. — Принимай! — Крикнул я Нарыву, оставшемуся за спиной Симонова, а потом настиг мяч первым. Пробил. Фролов все равно попытался взять его. Вытянул ногу. Хлопнуло. Мячик ударился ему о пятку, пролетел между ног и помчался на половину поля, принадлежащего танкистам. Нарыв среагировал немного с опозданием и побежал за мячом. Танкисты, почти все скопом, помчались следом. — Пас Синицыну! — Крикнул я Нарыву, — давай ему пас! Нарыв с мячом оказался в центре, а Синицын был у него за спиной, немного ближе к воротам соперника. Да только Нарыв меня не послушал. Как я рассуждал когда-то раньше, Слава Нарыв был из тех людей, что прекрасно работает по инструкции. Кто отлично выполняет поставленную задачу, если она ему ясна от и до. Но, к сожалению, не умеют импровизировать. И если пытаются этим заниматься, то обычно получается не бог весть что. Вот Нарыв и решил сымпровизировать. Синицына, он, очевидно, не видел, зато видел пустое поле перед собой. И Игоря Фистенко в воротах команды танкистов. Решив, что это его шанс, Нарыв просто влупил по мячу со всей дури. И попал. Правда, в Фисенко. Мяч угодил вратарю танкистов буквально в руки. Тот не растерялся и пнул его на нашу половину поля. К этому моменту я заметил, что внимательный Симонов уже мчится обратно к нашим воротам, стараясь угадать, куда же упадет мяч. Остальные, задрав головы, наблюдали. Из-за того, что Нарыв отклонился от тактики, ушел слишком далеко вперед и решил поиграть в нападающего, мне пришлось взять на себя функции защитника. Я, что было сил, помчался к Симонову, стараясь как-то помешать ему, пробить. Когда мяч был уже в нескольких метрах от земли, я понял, что не успею. Симонов погодил, когда тот отскочит от земли, прицелился, ударил. Мяч пошел, словно пуля. Малюга вытянул руку, чтобы принять его, и даже дотянулся. Однако тот хлопнул ему о ладонь, подпрыгнул и упал по ту сторону. Таран посигналил свистком. Констатировал: — Гол! Танкисты заволновались, радостно закричали, забегали обнимаясь. Офицеры-Танкисты даже повскакивали со своих мест, засвистели. Пограничники, кто смотрел за матчем, растерянно замычали. — Вот зараза! — Вернувшись на нашу часть поля, ругался Синицын, — товарищ сержант, ты че творишь⁈ — Да я… Да я думал, попаду! — Растерянно оправдывался Нарыв. — Там же все чисто было! — Слава! Ну елки зеленые! — Кричал ему Малюга. — Братцы… Да че-то я… — Отставить перепалки, — сказал я строго, — нам теперь надо забить еще один мяч. Об этом думайте. Мяч будет наш. Значит, смотри, как мы сделаем. Синицын! — Я! — Ты поведешь мяч первым. От тебя ждут, что ты будешь бить по воротам, но мы поступим хитрее. Сделаем вид, что тебя выведут из игры. Тебе нужно стать невидимым для них. Потом дуй к воротам справа или слева. Куда лучше — сам думай. — Есть! — Сагдиев! — Я! — В атаке пойдешь. Держись неподалеку от Синицына, но старайся не светиться им на глаза. Он тебе отпасует. Потом доведешь мяч до ворот. Ты у нас в обводках лучше других соображаешь. Постарайся пройти их защиту. Дальше — пас Синицыну. Если не выйдет, ориентируемся по ситуации. — Есть! — Мы с Нарывом сделаем, вид, что идем вместе с тобой в основную атаку. — Тогда у нас дома никого не останется, Саш, — покачал головой Нарыв. — Значит, надо не дать им отобрать мяч, — сказал я строго. Когда Малюга отдал мячик Синицыну, наша атака началась. Мы действовали по схеме. Когда Синицин повел мяч в атаку, танкисты выдвинулись на встречу, стараясь отобрать мячик. Как я и предполагал, забрать его попытается именно Симонов. Вся игра танкистов строилась от него. Старший сержант старался просто самоутверждаться за счет всех на поле. Однако, если с нами у него выходило не очень, со своими танкистами все было как надо. Сергей постоянно, в любой ситуации, тянул одеяло на себя. Так вышло и здесь. Не успел Симонов налететь на Синицына, как тот отдал пас Сагдиеву. Остальные танкисты этого не ожидали. Они опекали меня и Нарыва, думая, что мы вдвоем попытаемся пойти вперед, и подстраховать Синицына в атаке. Тем временем, как только Сагдиев получил мяч, то тут же помчался к воротам по бровке площадки. Удивленные танкисты кинулись за ним. Мы побежали следом. Сагдиев легко прошел Симонова, который догнал его и пытался выбить мяч из-под ног, а потом, когда перед ним вырос Смольный, оставшийся в защите, отдал ловкий пас Синицыну, ждавшему у правого угла, за спиной их защитника. Синицын влупил по воротам почти сразу, как получил мячик. Игорь Фистенко отбил. Он просто весь сжался и принял мяч корпусом. Тот отскочил, хлопнул о землю, и я думал, он вот-вот уйдет. Думал, улетит за пределы вертолетной площадки, к пограничникам, что смотрели матч. Мячик не ушел. Нарыв появился как раз там, куда он должен был прилететь в следующий момент. — Саня! — Крикнул старший сержант, хорошо просчитав, что я — это самый удачный вариант для паса. Нарыв принял мяч на грудь, ударил. Он помчался по земле, и Фролов растянулся чуть не в шпагате, стараясь его остановить. Не смог. Мячик был на подходе, и я принял его: подставил ногу внутренней частью стопы. Мяч подпрыгнул мне до пояса и упал на землю. Неловко стараясь его выравнять и прицелиться для удара, я развернулся. Занес ногу, чтобы пробить по воротам. Там растерявшийся от нашей игры Фистенко открыл для атаки правый угол. В следующее мгновение я почувствовал толчок в больную руку. Заживающую рану прострелило. Боковым зрением я увидел Симонова, решившегося на грубую игру. Не успел я ударить, как он подставил мне подножку под опорную ногу. Я почувствовал, что теряю равновесие и схватил его за одежду. Вместе мы повалились на землю. Мячик выкатился за пределы поля. — Ушел! Уше-е-е-е-л! — Закричал Смольный. Когда мы упали, я оказался сверху, схватил Симонова за грудки, встряхнул. Да так, что тот грохнулся затылком о землю. Зажмурился от боли. — Не спортивно, Сережа, — холодно сказал я и отпустил его. Принялся подниматься Я поднялся на колено. Глянул на Симонова. Тот лежал на втоптанном, окаменевшем гравии и держался за локоть. Притворно кривил лицо в, изображая, что ему больно. — Сука… — Локоть… — Проговорил Симонов. Когда к нам подоспели Таран с Жуковым, Симонов, усевшись на земле, сказал: — Селихов, ты какого хрена меня за шиворот хватаешь⁈ Товарищ старший лейтенант! Селихов меня схватил за одежду, вот мы и упали! Нарушение! — Кончай врать, Сережа, — глянул я на него свысока. — Ты сыграл толчком. — Я никакого толчка не видел, — сказал Жуков сурово. — Зато видел, Селихов, как вы боролись со старшим сержантом Симоновым. Это нарушение. Нужен штрафной удар. — Вы что, товарищ капитан⁈ — Подоспел к нам Нарыв, — он же Сашку пихнул! Это Симанов нарушил! Наши погранцы вторили Нарыву: — Да! Симонов! — Он сыграл грубо! — Даешь штрафной! Офицеры-танкисты вместе со своим прапорщиком, кричали другое: — Штрафной! — Селихов грубо сыграл! — Селихов нарушил! — Я там не наблюдал никакого толчка, — сказал Жуков, — Сергей только сопротивлялся, когда Селихов схватил его за одежду. — Да нет же, нет, товарищ капитан! — Распалялся Нарыв. — Тихо, товарищи! — Крикнул Таран, — тихо всем! Когда это не сработало, и всеобщий галдеж только набрал обороты, начальник заставы свистнул в свисток. Его раздражающая протяжная трель вмиг затмила все человеческие голоса. Спорщики стихли. — М-да… — Вздохнул начзаставы, — без штрафного, тут, видать, не обойтись. Глава 7 — Совершенно с вами согласен, — сказал Жуков, глядя на Симонова. Сергей же принялся подниматься, и Смольный помог ему встать на ноги. Симонов играл роль травмированного прямо-таки мастерски. Он держался за локоть и кривился от боли. Жуков глянул на меня, сказал: — Я знал, товарищ сержант, что вы отличаетесь довольно суровым нравом, но не думал, что проявите его еще и в товарищеской игре. — Мне кажется, капитан, — начал я холодно, — вы, при всем к вам уважении, смотрели куда-то не в ту сторону. — Объяснитесь, — надменно и даже немного чванливо приподнял подбородок капитан Жуков. — Симонов толкнул меня, стараясь не дать мне ударить по мячу. Причем он знал, куда толкать. Знал, что у меня заживает ранение после недавнего инцидента у речки Угры. — Капитан, да он врет все! — Раскричался Симонов, — врет, как дышит! — Помолчи, — бросил я на Симонова ледяной взгляд. Вокруг снова поднялся галдеж. Пограничники, взволнованные словами Симонова, стали кричать ему о том, что он бесстыдно брешет. Танкисты заорали на погранцов, заступаясь за своего. — Тихо всем! — Крикнул Таран, — тихо, говорю вам! Голоса немного стихли, но не замолкли окончательно. Команды все еще продолжали спорить, и мне даже на какое-то мгновение показалось, что щас в дело пойдут кулаки. — Тихо! — Задавил наконец Таран всеобщий гомон. Потом, вздохнув, продолжил: — Я видел момент удара. Селихова действительно столкнули. — Видели? — Сузил глаза Жуков, — или вы просто предвзяты? Ведь победа ваших людей в ваших же интересах, товарищ старший лейтенант. Я вот, например, не могу похвастаться тем, что все рассмотрел. Слишком быстро это произошло. Да и мы были с вами рядом. И наблюдали под таким углом, что рассмотреть все было просто невозможно. — Но я рассмотрел, товарищ капитан, — Таран, не сводя взгляда с Жукова, сузил глаза. — Да что вы говорите? — С сомнением протянул Жуков, — а вот мне кажется, что вы все же предвзяты. Хотя помнится мне, обвиняли в предвзятости меня. Таран молча поджал губы. Успокоившиеся бойцы все превратились вслух и просто уставились на офицеров, внимательно наблюдая за их перепалкой. — Так докажите всем, товарищ старший лейтенант, — продолжил капитан Жуков, — что вы не чета мне и останетесь справедливым судьей даже в такой ситуации. Передадите штрафной мяч моей команде. — А почему вы думаете, товарищ капитан, — вклинился я, — что передать штрафной танкистам — это справедливый шаг. — Потому что вы, товарищ сержант, — нахмурился Жуков, — стали бороться со старшим сержантом Симоновым, когда он попытался отобрать у вас мяч. Это неспортивно. — И вы видели это собственными глазами? — Я видел, как вы схватили его за одежду и упали. Мне этого вполне достаточно. Слова капитана снова возбудили всеобщий гомон. Команды принялись спорить и кричать друг на друга. Погранцы, кто следил за игрой, стали бесстыдно освистывать Симонова. И снова все это прекратил Таран. Он просто засвистел в свисток, заставив всех замолчать. — Все же, я остаюсь судьей, товарищ капитан, — сказал он Жукову. — Напомню вам, что получил это право в ходе жребия. Потому и решение за мной. — Если это решение будет несправедливым и нечестным, — сказал Жуков спокойно, — я, пожалуй, закончу весь этот балаган. Если вы будете подсуживать своим бойцам, зачем мне соблюдать хоть какие-то договоренности с вами? — Тогда я начинаю сомневаться в том, что вы будете соблюдать их даже после победы моих парней, — помрачнел Таран. — Ну… — Задумчиво потянул Жуков, но я его перебил. — Товарищи офицеры. Я вижу, что у нас тут с вами небольшая патовая ситуация. Что вы, товарищ капитан, не доверяете словам пограничников, видавших, как все было. Словам товарища старшего лейтенанта тоже. Ну а что, если я скажу, что тут есть человек, который все видел и которого нельзя будет обвинить в предвзятости? — Что вы имеете в виду? — Спросил Жуков, сведя свои светловатые брови к переносице. Я кивнул на Игоря Фистенко, наблюдавшего за всей перебранкой, не выходя из ворот. Фистенко растерянно таращился на нашу группу и забавно моргал глазами. Он совершенно точно видел, как все было. Я это знал. Знал, потому что перед моим неудачным ударом, мы с ним остались лицом к лицу. Он внимательно смотрел на меня, стараясь уловить любое мое движение, чтобы отразить мяч. Игорь просто не мог не увидеть фортеля Симонова. Кроме того, с начала спора он молчал и не выражал никакого мнения. Не решался, как ему поступить и стоит ли сказать правду. Игорь может ответить на вопрос, кто виноват. Главное — только правильно спросить, и надеяться, что он не решится солгать. — Фистенко? — Удивился Жуков. — Да, Фистенко видел все, потому что внимательно следил за мячом, — сказал я. При упоминании его фамилии Игорь перепугался. Лицо танкиста вытянулось от удивления. Когда все мы уставились на него, он, казалось, вот-вот попятится в нерешительности. Тем не менее танкист остался стоять на месте. Только застыл, словно вкопанный в землю. — Рядовой Фистенко… — Начал Жуков строго. — Товарищ капитан, — вмешался я, — разрешите я спрошу. — С какой это стати? — Товарищ капитан, давайте выслушаем, что скажет ему Селихов, — вмешался Таран, — если вас что-то не устроит, переговорите с вашим бойцом сами. Жуков поджал губы, глянув на меня. — Только давайте без шуточек, Селихов, — сказал капитан, немного погодя. Я пошел прямо к Фистенко, за мной последовал Жуков, опасающийся, что я выкину какой-нибудь финт ушами с Фистенко. А за ним потянулись и остальные. Уже через полминуты обе команды и два офицера окружили несчастного вратаря. Тот, понимая, к чему идет дело, будто бы съежился до размеров десятилетнего ребенка средней упитанности. Стал водить по суровым и сердитым лицам солдат и офицеров, перепуганным взглядом. Все вокруг, даже сам Фистенко, затаили дыхание, ожидая, что же будет дальше. — Игорь, — начал я спокойным голосом, — скажи мне, пожалуйста… Я заглянул Игорю в глаза. Тот растерянно моргнул. — … Ты видел, что произошло, перед тем, как мы с Симоновым упали? — Д-да… — Нерешительно сказал танкист. Что ж, сейчас все зависело от того, хватит ли танкисту духу остаться порядочным человеком и не наврать. А давление было колоссальным. С одной стороны его собственный взвод, в котором найдутся люди, которым точно не понравится, что он сказал правду. С другой — погранцы с Шамабада, с которыми ему служить еще неизвестно какой срок. И им точно не понравится, если он солжет. Вопрос был только в том, кого он испугается больше: танкистов или пограничников. — Скажи, — продолжил я, — что случилось перед тем, как мы с Симоновым упали? Игоревы зрачки нервно забегали. Его взгляд метался от меня к Симонову, офицерам и обратно. Прыгал, время от времени, на лица других пограничников. Я заметил, как на лбу бедного танкиста даже выступила испарина. — Просто скажи правду, — поторопил его я, — тебя за нее никто не пришибет. Я лично ручаюсь, что все будет нормально. Игорь вдруг решился, даже открыл было рот, но внезапно раздался голос Жукова, стоявшего за моей спиной: — Не дави на него, Селихов. Фистенко ничего не сказал, перебитый капитаном. Он только бросил на офицера очень жалобный взгляд. — Капитан, — обернулся я к Жукову, — прошу вас. Он хотел что-то ответить. Когда снова глянул Игорю Фистенко в глаза, то повторил: — Что ты хотел? Смелее. Все будет нормально. — Я… Короче… — Промямлил танкист. Видно было, как он борется с собой. Решает, сказать ли правду, или пойти на поводу у своего коллектива. — Селихов упал… — уклончиво выдал Игорь на выдохе. Обе команды, слушая Фистенко, загалдели. Офицеры стали переглядываться. — Почему я упал? — Спросил я. — Потому что… — Он сглотнул. — Смелее, Игорь. — Потому что Сергей тебя толкнул. Симонов с ходу раскричался: — Чего ты несешь, Фисьтя⁈ Ты ж все видал! Чего ты брешешь⁈ Погранцы с танкистами забурлили, стали кричать и ругаться. Симонов даже бросился к Игорю, правда, его тут же придержали свои. — Отставить! — Командным тоном закричал Жуков, — отставить, говорю! — Отставить! — Присоединился к нему Таран. Когда офицеры все же успокоили разбушевавшихся солдат, Жуков снова спросил у Игоря: — Фистенко, ты видел, как Симонов толкнул Селихова? — Так точно, — виновато опустив взгляд, пробормотал Игорь. Симонов принялся плеваться и тихо ругаться матом себе под нос. Потом крикнул: — Врет он все! Все, как сговорились против меня! Да че я такого вам сделал⁈ — Он снова плюнул себе под ноги, а потом пошел прочь с площадки, — дальше давайте без меня! Я это все терпеть не буду! К моему удивлению, которого я, конечно же, никому не показал, Жуков не стал останавливать Симонова. Вместо этого он, вместе с Тараном и другими бойцами, просто проводил Сергея взглядом. — Полагаю, — сказал Таран капитану, — ваш собственный боец вряд ли будет предвзят. — И правда, — кисловато ответил Жуков. — Не будет. Значит, штрафной бьют твои. — Значит, штрафной бьют мои, — согласился Таран. Я тем временем обратился к поникшему Игорю. — Ты молодец, что решился сказать правду. Фистенко поднял на меня взгляд. Посмотрел с какой-то горечью и грустью. — Мне теперь от Сереги жизни не будет. — Все будет хорошо, — сказал я. — Я же поручился. Если что не так, скажи мне. Уладим. Игорь вздохнул. — Спасибо, Саша, — проговорил он тихо. Таран поставил мяч перед Сагдиевым. Именно его мы выбрали, чтобы он ударил штрафной. Конечно же, танкисты решили выстроиться стеночкой перед воротами. Двое из них встали плечом к плечу, норовя защитить ворота от удара Сагдиева. К слову, вместо психанувшего Симонова, на поле вышел прапорщик Лябух. Невысокий, плотный и улыбчивый танкист, казалось, совершенно не воспринимал игру всерьез, как остальные участники. Он отпускал шутки, подначивал своих и то и дело, хрипловатым своим голосом повторял: — Ниче-ниче, хлопцы. Отыграемся. Мы с Синицыным стали по обе стороны от Сагдиева. Я — справа, он — слева, подальше от стеночки, но поближе к воротам. Это был хитрый маневр, чтобы убедить соперников, что мы не собираемся пробивать прямой удар. Что со стороны Сагдиева будет передача. Отчасти это было действительно так. Когда Таран дал свисток, игра началась. Сагдиев Выдохнул. В три шага разбежался, делая вид, что щас влупит со всей мочи. Танкисты напряглись, ожидая его удара, но тот технично прошел на шаг мимо мяча и пнул его пяткой. К удивлению танкистов, пас был предназначен на Синицыну, которого они считали нашим бомбардиром, а мне. Все танкисты вмиг сорвались с места, чтобы перехватить мяч. Однако они не успели его взять. Пас Сагдиева оказался очень точным. Приняв мяч, я влупил по воротам. Ударил низко, послав его по земле. Игорь Фистенко выбросил ногу, чтобы защитить ворота, но перестарался. Мячик прокатился прямо ему между ног. — Г-о-о-о-о-л! — Закричал Синицын и подпрыгнул. Таран засвистел в свисток. Погранцы, следившие за игрой, заволновались, радостно повскакивали. Кто-то засвистел так, что дал фору Тарановскому свистку. — Санька! Молодец! — Кричали зрители. — Молодчина! — Красавец! Погранцы из моей команды кинулись ко мне. Нарыв с ходу заключил меня в объятья, дернул так, что ноги мои оторвались от земли. — Молодец! Два — один! — Крикнул мне Синицын, повесив мне на шею свою руку. — Красиво сыграли! — Довольно заключит Сагдиев. Поникшие танкисты медленно и устало побрели по полю, кто куда. Стали тихо переговариваться, видать, обсуждая наш гол. — Ниче-ниче, хлопцы! — Радостно заявил им Лябух, — отыграемся! Танкисты не отыгрались. До конца второго тайма мы так и гоняли мячик туда-сюда. Ни одна атака, ни наша, ни их, больше не закончилась удачей. — Со счетом два — один, — провозгласил Таран, когда все кончилось и обе команды выстроились на поле, — побеждает сборная Шамабада! Таран проговорил эти слова настолько официально, что это даже вызвало у меня улыбку. Парни тут же кинулись обниматься. Погранцы, смотревшие за игрой, высыпали на поле, чтобы поздравить нас. — Молодцы, парни! — Кричал нам Ваня Белоус, — отлично сыграли! — Да это Сашка! Он красавец! — Улыбнулся ему Нарыв, — он выдумывал, как нам играть! Всю тактику выстроил! — Качай его! — Заорал вдруг Матузный. — Э! Вы чего⁈ — Рассмеялся я, когда погранцы схватили меня на руки и стали подкидывать. — С-а-н-я-я! С-а-н-я-я! — Скандировали они при этом. — Ты б видал их хари, а? — Разулыбался Матузный, — сегодня с самого утра пашут на конюшне. Шифер кроют. — А что не так с ихними харями? — Пожал плечами Алим Канджиев. На следующий день, примерно к обеду, мы возвращались на Шамабад с дозора. Проходили один из ближайших участков правого фланга. — Кислые! Вот что с ними не так! — Ну, ты, Илья, преувеличиваешь, — пожал плечами Кандижев. — Они, вроде, с пониманием на работу вышли. Проиграли так проиграли. — Эт ты Симонова не видал. — Матузный прыснул. — Он сегодня с самого утра ходит хмурый, как полено. — Оно и понятно, — кивнул Синицын. — Больше всех выделывался, а проиграл. Вот и злой. — Да он всегда злой, — Рассмеялся Матузный, — мне всегда батя говорил, что если мужик злой как собака, это потому, что его природа хозяйством обделила. Погранцы грянули дружным смехом. Я хмыкнул. — Ну, зато будут теперь, как люди работать, — вздохнул Алим отсмеявшись. Внезапно Димка Синицын, шедший вместе с Матузным позади нас с Алимом, догнал меня, заговорил: — Слыш, Саш. А я все спросить хотел, ты неплохо на игре себя показал. На футбол ходил, что ли? — Было дело, — улыбнулся я. — И где играл? В команде? — Ага. За сборную Ленинского. — Это как? — Удивился Синицын, — Ленинского? Хутора какого-то? — Района, — я хмыкнул, — у меня в Станице. У нас там ДК был, а возле него памятник Ленину. Вот и был это мой Ленинский район, где у родителей дом. Мы постоянно с пацанами из Центрального играли. Я хитровато глянул на Синицына. Добавил: — Иногда до кулаков играли. Дима, видимо, не понял, что речь идет об уличном футболе, и сделал глубоко задумчивое лицо. Да такое, будто бы весь его разум был погружен в думы о судьбах мира. Так, он и поотстал, очнувшись, только когда поравнялся с Матузным. Когда мы прошли отремонтированные ворота Системы и стали подниматься к Шамабаду по неширокой гравийной тропе, я заметил, как к заставе движется УАЗик. — О, — кисловато начал Синицын, вытянув шею, чтобы получше рассмотреть, кто же там едет, — видать, снова Шарипов? Как на работу к нам катает. — Мож, скоро, и вообще к нам переселится, — Хохотнул Дима. — Ага, — Матузный рассмеялся, — Пуганькова переселят к тебе на соседнюю койку, а Шарипова в замполитовскую комнату. — А жену-Пуганьчиху куда денут? — Захихикал Синицын, — тоже к нам? — А жена его уже нашла, куда себя пристроить, — заржал Матузный, — видали, как она на Симонова пялилась? Когда мы поднялись к заставе, и осталось пройти метров семьдесят, УАЗик остановился у ее ворот. Часовой заставы принялся открывать ему въезд. — Да это, видать, никакой не особист, — проговорил Алим, — почта пограничная. Как раз время. Никто ему не ответил. Тем временем часовой распахнул ворота и стал ждать, когда же въедет машина. А она, между тем, не торопилась заруливать на Шамабад. Будто бы водитель чего-то ждал. Мы подошли немного ближе, и я вдруг увидел, как открывается задняя пассажирская дверь УАЗика. К моему удивлению, которого я даже и скрывать не стал, из салона выбрался… Вася Уткин. Одетый в новенькое Х\Б, с баулом за спиной, он застыл на месте, уставившись на нас с доброй улыбкой. УАЗик въехал во двор заставы, а Вася так и остался стоять за двором и ждать нас. Пока он лечился, мы ему писали, чтобы узнать, как у него дела. Ответил он далеко не сразу, и когда стал слать нам письма, они были написаны чужим, не его почерком. Тем не менее он сообщал, что идет на поправку. Что все у него хорошо, и он ждет, когда совсем оправится и поедет на комиссию. Очень хотел вернуться к нам на заставу. Да только не предупреждал он, что приедет именно сегодня. — Братцы! — Очень низким, бычьим голосом поприветствовал нас улыбчивый Уткин и пошел на встречу. — Васька! — Крикнул ему Синицын. Уткин, казалось, раздобрел на больничных харчах. Он, вроде бы, еще шире раздался в плечах. Румяное, немного детское лицо его округлилось еще сильнее. Скинув баул, Уткин потопал к нам. — Сашка! — Здорова, Вася, — улыбнулся я искренне. Протянул было руку, но Уткин наудивление быстро заключил меня в объятья, и прямо так, в боевой выкладке, прпиподнял, оторвав мне от земли ноги. — Тихо, тихо! — Рассмеялся я, — раздавишь. Он отпустил, принялся брататься с остальными погранцами. — Ну, как у тебя дела? Как здоровье? — Хорошо, хорошо здоровье, — разулыбался Вася, — ранение было нехилое. Врач сказал, что здоровья у меня — о-го-го! Будь я по жиже, остался бы инвалидом. А так выходили! А вы как тут? Вася задал этот вопрос с очень радостным лицом, но как только эти слова слетели с его губ, он вдруг помрачнел. Погранцы, заметив это, стали переглядываться. — Да хорошо! — Рассмеялся ему Синицын, стараясь будто бы утешить Васю, — восстанавливаемся вот, после нападения душманья. А! Ты ж знаешь! Малюга тебе писал! Вот! Заставу теперь латаем. Танкисты вон, хех, крышу кроют на конюшне. Вася притворно улыбнулся: — Это хорошо. Да только я видел, что глаза его остались грустными. В них отразилась какая-то душевная тоска. — Ну, ты, видать, голодный? Пойдем с нами! — Сказал Матузный. — Щас Гия тебя накормит! Вася с какой-то мольбой посмотрел на меня. Я знал, что он очень стеснялся проявлять какую-либо слабость перед другими ребятами. Мог открыться разве что мне, да еще Малюге. — Вы идите, — сказал я парням, — подождите меня у калитки. Я щас, через минутку догоню. Канджиев пожал плечами, и погранцы пошли к заставе. Вася проводил их взглядом. Вздохнул и глянул на меня. — Чего ты такой смурной? — Спросил я Уткина, — не успел приехать, а уже что-то тебе не так. Вася еще раз, очень по-детски вздохнул. — Да… Да все нормально. — Давай, выкладывай. Что у тебя стряслось? — Не поверил ему я. Глава 8 Вася помялся несколько мгновений. Пошарил нерешительным взглядом у себя под сапогами. — Саша! Ну че там⁈ — Крикнул Синицын от калитки. — Сейчас! — Отозвался я, а потом вопросительно глянул на Васю. Добавил: — Да не стесняйся, брат. Знаешь же, что я всегда тебе помогу, если что. — Знаю, — очень горько выдохнул Вася. — Знаю, Саш, что поможешь. А вот я вам не помог, когда надо было… Я догадался, о чем болит душа Васи Уткина. А еще понял, что это будет не такой уж быстрый разговор. Я молча покивал Васе, а потом добавил: — Мне надо будет с тобой поговорить, Вась. Давай перед отбоем, в ленинской комнате. — У тебя что-то случилось? — Тут же нахмурился Вася. — Случилось, — слукавил я, — помощь твоя нужна. Сейчас говорить не могу, только из наряда. Но вечером давай поболтаем с тобой. Уткин сделал задумчивое лицо. — Ну… Ты же знаешь, если что, я, как пионер. Всегда готов. — Знаю, Вася. Маленькая моя хитрость сработала. Конечно, я знал, что Вася может поговорить со мной по душам, если захочет. Но вот если упрется, из него клещами ничего не вытянешь. А тут, думается мне, упрется. Я уже догадывался, что у него за беда. За эти месяцы нашей с ним службы я узнал Васю хорошо. Уткин был из тех, простых и добрых людей, что никогда не откажут в помощи другу, но с большим трудом принимают чужую помощь. Чего только стоил тот случай, когда Уткин просил меня написать за него письмецо его подружке. Да он тогда чуть не лопнул от смущения. Бедолага буквально через колено себя ломал. И я это видел. А тут все серьезней. Мне казалось, что Васю мучает чувство вины. Серьезное. Однако совершенно беспочвенное. А нет ничего хуже, если человек себя за просто так, без всякой причины, в чем-то винит. Тогда он может наделать много глупостей. Навредить и себе, и другим. А учитывая, что мы тут все, не на свежем воздухе «отдыхаем», а стережем Границу, любая глупость может выйти нам боком. Случай с Климом Вавиловым — прямое подтверждение моим мыслям. Понравилась девчонка, а из-за этого сколько людей поплатилось, кровью, потом и здоровьем. Потому и с Васей рисковать я не стал. Вместо этого решил заманить его на серьезный разговор, под предлогом того, что мне нужна его помощь. Уж тогда-то я Васе вправлю мозги. Облегчу ему душу. — Ну, — улыбнулся я Уткину, — тогда пойдем на заставу? Парни тебя очень рады будут видеть. Мы потопали к воротам, и по дороге, Вася вдруг сказал: — Ой! А я ведь совсем забыл! Я ж тебе что-то привез! Пойдем скорее к моей сумке! Вася ускорил шаг и подобрал свой, валявшийся у дороги баул. На весу стал в нем рыться. — Вот! — Похвалился он, достав и протянув мне небольшого размера наполненный чем-то кожаный чехольчик. — Что это? — Улыбнулся я. — А ты глянь, — Вася тоже разулыбался. — Эт я, когда в Душанбе был, на базаре познакомился с одним приезжим уйгуром. Мужик оказался что надо. Вот я у него тебе гостинец и прикупил. Отказаться — значило обидеть Васю. Ну и обижать я не стал. Вместо этого принял подарок. Чехольчик оказался на удивление увесистым. Я попытался вытряхнуть из него содержимое, но не смог. Пришлось доставать пальцами. Наконец, я извлек небольшой складной нож явно ручной работы. — Вот те на, — удивился я. — Нравится? — Спросил Вася, с какой-то надеждой, заглядывая мне в глаза. Перочинный нож оказался довольно крупным. Черная, на латунной раме рукоять с накладками из рога, формой напоминала сапожок, украшенный вязью в растительных мотивах. Когда я открыл лезвие за ногтевой зацеп, оно оказалось аккуратным, со вздернутым острием и было полировано прямо-таки в зеркало. — Нравится, — кивнул я, — спасибо, Вася. — Мужик по-русски балакал плохо, но кое-как все ж разговаривать мог, — сказал довольный Уткин, — он мне даже рассказывал, что это нож не простой. Национальный. Как-то он называется… Забыл… Калам… Калым… — Каламтарош, — сказал я, узнав форму и исполнение. — Во! Точно, — обрадовался Вася, — он их сам, вручную делает. Продает. Ну я парочку и прикупил у него. — Буду пользоваться, — сказал я, возвращая ножик в чехол и пряча в карман кителя, — отличный гостинец. Спасибо. — Кстати! — Вспомнил вдруг Вася, — а ты Генку Малюгу не видал? Я ему тоже привез. Он не в наряде? А то мне подарить не терпится. — В наряде, — покивал я. — У Красных камней, на левом фланге. — Эх, жалко, — Вася вздохнул. — Ну, видать, придется потерпеть. — Ничего. — Сказал я, — должен скоро вернуться. Ну лады. Пойдем, а то парни заждались уже. Мы с Васей направились к воротам, где меня уже нетерпеливо ждал остальной наряд. — А я слыхал, тебе вручили награду новую, — мечтательно проговорил Вася, — мне ребята писали. — Вручили, — кивнул я. — Ну поздравляю, — улыбнулся Уткин искренне, — Я про тебя Настеньке написал. Хвастался ей, какой у меня друг. Она ответила, чтобы я не переживал. Что я тоже когда-нибудь обязательно заработаю медаль. А я, Саша, скажу тебе, что и не переживаю. Если даже и не заработаю, все равно буду знать, что служил, как надо. Мне этого хватит. — Заработаешь, Вася, — проговорил я. — Обязательно заработаешь. * * * — Что ты такое несешь, Миша? — Возмутилась Света и встряхнула светлыми волосами, — что это за намеки⁈ Мрачный Пуганьков, сидя на табурете у небольшого обеденного столика, засопел. Подался вперед, положив локти на колени и опустив голову. — Это не намеки, Света, — вздохнул он. Потом нерешительно замолчал. — А что это тогда? — Девушка подбоченилась, — Что значит твое «Не выходи из квартиры». Что значит, не выходи⁈ — Мне не нравится, что на тебя солдаты смотрят. — Это с чего это ты взял⁈ Кто смотрит⁈ — Ну… — Миша! Ты целыми днями на службе! — Задрала Света носик, — я тут сижу одна, в четырех стенах! Никуда не сходить, не погулять! Молодость у меня вся проходит, а я на этой заставе на собак да коней любуюсь! Ты хочешь, чтобы я вообще нос на улицу не высовывала⁈ Так, что ли⁈ Пуганьков потемнел лицом, поднял на нее взгляд. — Ты сама согласилась сюда ехать. Я тебя силком не тащил. — Согласилась! Согласилась! — Взбеленилась Света, — ради тебя, дурака, согласилась! А могла бы и дома остаться! — Света… — Поморщился Пуганьков, — ну не начинай. — Это ты начинаешь! Понял⁈ Че ты вообще от меня хочешь⁈ Что б я тут зачахла⁈ — Да просто… — он вздохнул. — Просто мне кажется, что ты меня разлюбила. — Я тебя разлюбила⁈ Ты себя слышишь⁈ Я ради тебя городскую жизнь поменяла на все… — Она окинула руками их скромненькую комнатку, — На все это! Из-за тебя! Работу в театре бросила тоже из-за тебя! А ты вот так? Вот это твоя благодарность⁈ — Света… Ну ты же сама хотела приехать… Говорила про пограничную романтику… — Что Света⁈ Какая романтика⁈ Это я из-за тебя! — Она уперла руки в свою стройную, тоненькую талию, — Так может быть, это ты меня разлюбил⁈ На свою службу меня меняешь! Бросаешь тут одну, в четырех стенах! Сначала не выходи, потом паранджу надень! Так, да? Эх! — Света театрально коснулась виска, — Дура! Дура я, что за офицера пошла! А думала-то… Светлана отвернулась, всплакнула. В этот раз такой трюк дался ей без особого труда. Все же эмоции переполняли девушку по-настоящему. Она медленно понимала, что муж начинает что-то подозревать. А потому, следуя великой мудрости: лучшая защита — это нападение, принялась давить Пуганькова первой. — Ну… Ну ладно тебе… — Пуганьков встал. — Света, ну не плачь… Он подошел было к ней, чтобы обнять, но девушка отмахнулась: — Не трогай ты меня! Не ожидала я от тебя таких требований! Хочешь, чтобы я тут одна кисла⁈ — Да че ты⁈ — Испугался Пуганьков, — я так не хочу! И в мыслях не было! Я просто переживаю… — Учти! — Разозлилась Света и погрозила ему пальцем, — я из порядочной семьи! Я живой человек! Свободный! Если ты не доверяешь мне, тогда грош цена такой любви! — Свет… Я доверяю… — Сдался Пуганьков. — Да я… Я просто, видимо, устал. Переутомился… Чудится всякое… Он потянулся к жене, чтобы снова обнять, но Света его отпихнула. — Не трогай меня сейчас! Господи! — Она подняла очи горе, — мой собственный муж мне не доверяет! Думает, что я приехала сюда, что б на меня чужие мужики смотрели! — Я… Я доверяю… — Все! — отрезала девушка, — не хочу с тобой больше разговаривать! Мне нужно подышать свежим воздухом. Я ушла… Она несколько мгновений пошарила взглядом по комнатке, заметила таз с бельем, что помогла ей постирать по наивному добрая женушка Тарана. Таз стоял тут уже несколько часов, и Света все ленилась его вынести, чтобы развесить белье. — Белье, вот, повешу! — Тебе помочь? — Робко спросил Пуганьков. — Без сопливых справлюсь! Света схватила с пола алюминиевый тазик, напряглась и подняла его. — Давай все ж помогу… — Потянулся к ней Пуганьков. — Убери руки! Пусть тебе будет стыдно, что твоя жена тяжести сама таскает! С этими словами Света вышла из комнаты, оставив растерянного Пуганькова одного. Донеся тяжелую ношу едва до угла здания заставы, Света подумала, что все же погорячилась. Хотя, конечно, выражение лица, с которым она оставила Пуганькова в комнате, ее повесилило. «Пуганьков» Именно так, по фамилии, звала его Света даже в собственных мыслях. Света уже давно призналась сама себе, что живет с Пуганьковым только по одной причине — он офицер. Причем офицер хороший, исполнительный. Знала Света, что Миша Пуганьков когда-нибудь сделает неплохую карьеру в армии. По крайней мере, она на это рассчитывала. Света никогда не была обделена мужским вниманием. Да только раньше за ней ухлестывали простые парняги, обычные пацаны, с которыми она себя ну совершенно не видела. А потом появился он. Курсант Михаил Пуганьков, будущий офицер и пограничник. Он вернулся в Краснодар на лето, к родителям. Тогда они со Светой и познакомились. Пуганьков ухаживал хорошо. Даже красиво. Дарил дорогие подарки и цветы. Свете это льстило. Льстило ей так же и то, как сильно завидуют ей подруги, что на девушку положил глаз целый офицер. Пусть и будущий. Конечно, чувства к Пуганькову у нее все же были. Наверное, первый год. А потом… всплыли. Остались только Матушкины заветы: «Ты, Светка, держишь за него. Он офицером будет. Генералом станет. Будешь и ты генеральша. В люди выбьешься. Не то что твой папка. Бутафор в захудалом театре». Вот Света и держалась. Держалась, даже когда перед свадьбой поняла, что не любит этого человека. Не любит Пуганькова. Никому она этого не сказала. Никому, кроме мамы. — Ты глупости-то не говори! — Ответила ей тогда матушка, — стерпится — слюбится. Вот я по любви вышла замуж. И что? Всю красоту свою на твоего отца истратила, да так и осталась в однокомнатной квартире жить! Так Света и сделала. Правда, когда Пуганьков уехал служить в КСАПО, на другой конец страны, Света даже обрадовалась. Ее молодая, ветреная душа стремилась посмотреть мир. Чувствовался ей этот переезд чем-то свежим. Веяло от него романтикой. Веяло этим и от заставы. На время ей даже показалось, что распределение на Границу, на такую опасную ее часть, сблизит их с Мишей. Что все же «слюбится». Да не слюбилось. А вся романтика развеялась в первые же три дня на Шамабаде. Тогда Света плюнула и решила, что слишком молода, чтобы просто прозябать в четырех стенах. Что пусть ей и суждено стать офицерской женой, но имеет она право и на молодость. А значит — развлекать себя нужно самой. Когда она вынесла тазик во двор, заозиралась, чтобы посмотреть, кого бы ей, попросить помочь отнести белье до веревки. А потом очень обрадовалась, увидев Васю Уткина, шедшего от оружейки, к зданию заставы. — Вася! Ой! Васенька! Ты приехал! — Крикнула она, — привет! Ну, как здоровье⁈ — Нормально, Светлана Николаевна! Здравствуйте! Ой! А чего это вы такое тяжелое тащите? Помочь? Светлана, конечно же, согласилась. Когда Вася понес ее тазик к бане, где, сразу за ней, растянули на столбах веревки для сушки белья, Света принялась расспрашивать Васю о всяком. О том, как ему лечилось, о том, как он добрался. — Ой! А ты ж слышал, что у нас тут, на заставе, творилось? Целое нашествие душманцев было! — Душманов, — улыбчиво поправил ее Вася. — Я так натерпелась, так натерпелась! Сутки в каком-то кишлаке, в сарае сидела, пока тут все не кончится! Правда, Света стала замечать, что Вася смотрит на нее очень странно. Не так, как делали это другие мужчины. Не было в его глазах ни интереса, ни задорного огонька, к которым она так привыкла. Вася не стремился рассмотреть ее талию или бедра, подчеркнутые простым синем платьицем в горошек. Не стремился он оценить и не очень смелое, но достаточно открытое декольте. Вместо этого Вася глядел на нее просто… доброжелательно. Так, будто рядом с ним шла не она — красивая и очень яркая девушка, а какая-то «Светлана Николаевна» — сорокалетняя баба из соседнего села. Хотя Света этого и не показала, однако, такое отношение Вася ее очень задело. Будучи личностью ветреной и азартной, Света, пусть и не совсем осознанно, стала с Уткиным заигрывать, чтобы добиться от него этих взглядов и огоньков. — Слушай, Васенька… А ты вроде еще в плечах раздался⁈ А можно я потрогаю твои бицепсы? — Можно, почему ж нельзя? — Сказал Вася, опустивший тазик на пенек. Причем сказал он это без всякой задней мысли. Будто бы Света с ним вовсе и не заигрывала, а просто… Попросила потрогать мышцы… Ее это разозлило… После пары минут безуспешных заигрываний девушка разозлилась. Вася стал ей совершенно неприятен. — Ладно. Спасибо, Васенька, — кисловато проговорила она, — мне твоя помощь больше не нужна. Дальше я сама. — Да не за что, Светлана Николаевна, — будто бы и не заметил Уткин ее тона, — Ну, бывайте. Мне к начальнику надо. Эта встреча с Васей Уткиным напрочь испортила Свете все настроение. Она торопливо развесила белье, кое-как растянула простынь на веревке и торопливо пошла к квартире, надеясь, что Пуганьков ушел на службу. Внезапно из-за бани кто-то выскочил. — О-о-о-й! — Пискнула Света, когда Симонов потянул ее за локоток, а потом впился ей в талию руками. — А чего это мы тут гуляем? — Разулыбался он сально, а потом потянулся к Свете за поцелуем. — Тихо-тихо-тихо! Увидят же! — Зашептала торопливо Света. — Да кто увидит⁈ Вся застава в нарядах! А кто не в нарядах, так на конюшне горбатится! Он попытался снова поцеловать Свету, но та отстранилась, выпуталась из объятий танкиста. — Светка, ты чего?.. — Недоуменно поднял брови Сергей. — Слушай, Сережа… тут такое дело… — Какое? — В общем… В общем, Пуганьков, видать, стал о чем-то догадываться. Надо нам с тобой свидания наши прекратить. — Как это… Прекратить? — Нахмурился Симонов. — Так это. На время. — Да плюнь ты на этого Пуганькова! Плюнь, разведись, и дело с концом! Мне служить осталось чуть-чуть совсем! Дембельнусь — махнем вместе на Алтай, домой ко мне! Я тебе, как обещал, Байкал покажу! — Погоди ты… Байкал никуда не уплывет… — Отступила на шаг Света, — Ты же знаешь, нельзя мне, что б люди чего болтали… Я девушка уважаемая и… — А плевать мне, что люди болтают… Симонов снова попытался заключить Свету в объятья, но та ловко ускользнула, защитилась от танкиста тазиком. — Прекращай, Сергей, — посерьезнела она, — прекращай, тебе говорят! — Играешься со мной? — Разулыбался он снова, — я люблю, когда ты играешься… Симонов пошел к ней, но Света чуть не взвизгнула: — Сергей! Хватит! Хватит, говорю! Ни то закричу! Симонов, удивленно замер, по-дурацки заморгал. — Светка, да че на тебя нашло? — Все! Все, Сережа. Поигрались и хватит, — отрезала она, — говорю же, муж у меня что-то там себе думает. Далеко зашли наши шалости. — Светка… Так я ж тебя это… Люблю… Ожесточившееся лицо Светы смягчилось. — Глупышка ты, Сережа. Ну какая любовь? Сам подумай? Я с юга, ты с Сибири. У меня муж, офицер, а ты кто? Какой у нас был разговор, после первого нашего с тобой свидания? — Какой? — Раскрыл рот Симонов. — Что все это не всерьез. Вот какой. Подружили и хватит. Симонов помрачнел. — Подружили, значит… Все на Шамабаде знают, что Пуганьков — олень последний. Что ты его не боишься… Тон танкиста похолодел, и Света даже испугалась. — Признавайся, Светка, — разозлился Симонов, — ты себе нового «дружка» нашла? На Ваську Уткина положила глаз? — Что ты несешь, Сережа? — Чувствуя, как страх стискивает горло, проговорила Света. — Я видел, как ты его щупала. Как глазки ему строила… Танкист пошел на Свету, и та попятилась, но чуть не запуталась в дровах, валявшихся под дровником, и едва удержала равновесие. — Новый у тебя друг, да? — Сережа… Я закричу… Сейчас закричи… Она уперлась попой в шершавые дрова, потом прижалась к ним спиной, защищаясь тазиком. Симонов не останавливался. — Мозги мне компостировала… Сука… — Закричу… Симонов дернулся, и ей показалось, что танкист ее сейчас ударит. Света съежилась, зажмурила глаза. Когда открыла, увидела лицо Сергея совсем рядом со своим. Он зажал ее у бани. — Городская, а деревенские рожи нравятся, да? — Сказал он мрачно. — Н-ненадо, Сергей… Я закричу… Сделаешь мне что-нибудь, и Миша тебя застрелит. Симонов гневно выдохнул. Отступил. — Застрелит. Тряпка эта? — Он поджал губы. — Ну, Светка… Зря ты со мной играла во все эти игрушки… Завтра вся застава узнает… — Если узнает, тебя первого же с позором в какую-нибудь глушь переведут, — осмелела Света. Симонов замолчал, уставившись ей в глаза. Молчал он долго. Потом проговорил: — Нашла себе новенького ухажера, да? Я надоел? Или разонравился, когда меня Селихов, падлюка такая, опозорил на футболе? Света не ответила. — Ну ладно… — Выдохнул он. — Ладно-ладно. Ты у меня еще попляшешь, сука гулящая. С этими словами танкист плюнул, обернулся и торопливо пошел прочь, к складу. Света облегченно обмякла. Уронила тазик себе под ноги. — Давно из-за меня мальчишки не дрались, — проговорила она, тяжело дыша. * * * Вечером после отбоя, я, как и обещал Уткину, пошел к ленинской комнате. Васю я в последний раз видел за ужином. Потом он помогал Гии на кухне, ведь Таран не спешил в первый же день наваливать на Уткина тяжелую работу. Теперь пришло время мне с ним поговорить. Топая по темному коридору заставы, я услышал впереди какое-то копошение. Там, в самом конце, замаячили тени. Потом зазвучали приглушенные голоса: — Ты че, боров, лезешь, куда не просят? — Кто первый кинется, — мычал в ответ низким своим баском Уткин, — заломаю… Я ускорил шаг. Тени, явно заметив меня, вдруг переполошились. Отпрянули по разные стены коридора. Когда я приблизился, увидел в полутьме Уткина, сжимающего кулаки. У противоположной стены стояли четверо танкистов. — Селихов? — Прозвучал вдруг тихий голос Симонова, — явился, не запылился. Ты, что ли, в каждую бочку затычка? — Разошлись. Быстро, — приказал я строго. Танкисты стояли неподвижно. В темноте мне сложно было рассмотреть их лица. Симонов, которого я узнал по голосу, выступил вперед. — Чего это ты раскомандовался? Я по званию старший. — Бери в охапку свой экипаж, и выметайтесь отсюда. Симонов шагнул ко мне. Танкисты напряглись. Вася, с необычной для его комплекции быстротой метнулся ко мне, встал рядом. От его резкого движения танкисты аж вздрогнули. — Кто Сашу тронет, все кости пересчитаю, — низким, немного гортанным голосом проговорил Уткин. — Двое против одного? — Хмыкнул Симонов. — Расклад не в вашу пользу. Потом Сергей глянул на меня. Его глаза блеснули в темноте. — Один на один мы с тобой уже выходили. Теперь попробуем в командном зачете. — Ох и короткая же у тебя память, Сережа, — сказал я, глядя на него исподлобья. — Забыл уже, чем тогда дело кончилось? Видать, пара напомнить. Глава 9 — Напомнить… — прошипел Сергей, — ну, напомни… С этими словами Симонов пошел на меня. Я даже не пошевелился. Внешне совершенно спокойный, я, тем не менее, был начеку. Оставался готовым в любой момент среагировать на выпад танкиста, каким бы этот выпад ни был. Уткин же, поднял свои тяжелые кулаки так, будто бы собирался боксировать. Все закончилось неожиданным для меня образом. — Тихо ты! — Вдруг схватил Симонова один из танкистов. — Чего⁈ — Опешил Сергей и повел плечом, стараясь сбросить руки товарища, — ты че творишь⁈ Внезапно и второй танкист подступил к старшему сержанту с другого бока. — Вы че⁈ — Удивился Симонов. — Тихо, Сережа. Давай вот только без этого, — проговорил один из его друзей. По голосу я узнал сержанта Фролова. — Пустите! Пустите! — Стал рваться Симонов, — я ему щас рожу бить буду! Рожу бить! — Серега, не нарывайся! Не помнишь, что тогда, в прошлый раз было⁈ — Прозвучал голос и второго танкиста, остановившего Симонова. Этот принадлежал Максиму Малышеву. Танкисты принялись оттягивать рвущегося ко мне, словно зверь, Симоного. — Пустите! Пустите меня, говорю! Я щас Селихова отделаю так, что он месяц с койки не встанет! — Пустите его, — внезапно для всех окружающих, сказал я. Танкисты, даже сам Симонов, застыли без движения. Все уставились на меня. — Пустите-пустите, чего вы? Экипаж переглянулся. — Давай посмотрим, как я месяц с койки не встану. Мне даже самому интересно стало. Танкисты медленно убрали руки от, казалось бы, успокоившегося Симонова. Он резко отмахнулся от товарищей. Остолбенел, уставившись на меня. — Давай, чего встал? — Кивнул ему я, — нападай. Сергей глубоко задышал. Заозирался, ища поддержки. Тем не менее другие танкисты не спешили ему на выручку. Они просто топтались за спиной Симонова. В глазах самого старшего сержанта заблестел явный страх соваться ко мне один на один. Он глянул на Фролова. — Мужики, вы че? Договаривались же вместе! — Саша, у нас к тебе нету никаких вопросов. Дело у нас только к Уткину, — сказал Фролов мрачно. — Если у вас ко мне дело, то со мной и решайте! Вася выступил было вперед, но я жестом его остановил. Уткин глянул на меня, я медленно отрицательно покачал ему головой. Выдохнув, Вася на шаг отступил. — Что за дело? — Спросил я. — А тебя это касаться не должно! — Крикнул Симонов. — Помолчи, — отрезал я, — я не с тобой говорю. — Да че ты⁈. — Кинулся было на меня Симонов, но когда я сделал шаг в его сторону, не он решился нападать. Испуганно попятился. — Так что за дело? — Спросил я Фролова. — Братцы! Селихов тут ни при чём! — Снова вмешался Симонов отчаянно, — пусть идет, куда шел! Нам только с Уткиным поговорить нужно! Фролов, тем не менее, сделал вид, что не слышит Сергея. Сказал: — Уткин, как приехал на заставу, сразу стал про наш взвод брехливые слухи распускать. Я промолчал. Глянул на Васю. Тот поменялся в лице. Он тоже ничего не ответил танкистам пока что, но даже в темноте я различил, как изменилось лицо Васи. Сделалось оно страшным и злым, каким, казалось, мне, я его и сам никогда не видел. — Какие? — Бросил я. — А тебе какое дело⁈ — Снова вклинился Симонов, — тебя никто не спрашивает, Селихов! Иди вон, куда тебе надо! — Заткни хайло, — сказал я Симонову сурово, — если хочешь что-то сказать, сюда иди. По-другому поговорим. Симонов вновь растерянно заозирался. Открыл рот, но не решился ничего сказать. — Ссышь? Ну, значит, дальше ссы, — сказал я, — а всю твою душонку я уже рассмотрел. Еще тогда, под орехом, рассмотрел. Молча сиди, пока тебя не спросят. Танкисты, все как один, потемнели лицом. Было видно, что не нравится им мой тон. Не нравится, как я говорю с их товарищем. Тем не менее никто из них так и не решился мне что-либо возразить. Симонов забормотал себе под нос матюки, плюнул прямо на пол и спрятался за спинами других танкистов. Стал тихо бормотать что-то четвертому из них — парню, который пока еще не проронил ни слова. — Какие слухи? — Повторил я, глянув на Фролова. — Будто Уткин всем своим рассказывал, что мы на заставе баклуши били, когда духи напали. Что погранцы гибли, стояли лицом к лицу против душман, а мы сидели в своих танках и прохлаждались.— Фролов гневно кивнул на Уткина. — И кто это говорит? Тот, кто сам пулю схлопотал, и весь бой за Шамабад просидел в госпитале. Вот кто. Мы и шли спросить, на кой черт он языком такое мелет. — Я не молол такое, — мрачным, очень низким и хриплым голосом, проговорил Вася. Уткин опустил взгляд, словно бы не решаясь смотреть на танкистов. Да только я слышал, как хрустят косточки его кулаков, которые Вася крепко сжал. Казалось мне, что таким рассерженным я Уткина еще не видал. — Вы слышали, что Вася такое говорил? — Спросил я. — Сами нет, — покачал головой Фролов, — нам Сергей рассказал, что слышал, как Уткин в курилке болтает языком. — Ах ты падла… Ах ты сволочь брехливая, — тихо пробормотал себе под нос Вася, — ах ты гнида… Он медленно пошел на танкистов. — Дайте мне сюда эту мразь, я ей голову свихну! — Вася, — я положил Уткину руку на плечо. Вася аж вздрогнул. Обернулся. — Не гони коней. Головой подумай, кому ты можешь хуже сделать. — Ну ты слышал, что он парням сказал⁈ — Возмутился Уткин. — Я слышал, что он соврал. Теперь мне интересно, почему. — Так значит, ты такого не говорил, а, Уткин? — Удивился Фролов. — Не говорил… — холодным тоном пробасил Вася, — А на кой мне черт это говорить? — А что же ты тогда сказал? — Удивился Фролов. — Думаете, мне легко там, в госпитале лежалось? — Словно и не заметил Вася его слов, — думаете, спокойно мне было, когда я узнал, что тут, на Шамабаде твориться? Когда новости до меня дошли, что на заставу напали, а подкрепления все нету⁈ Да я душу себе всю изъел, что я там, в тепле, в сытости сижу, а у меня тут, на заставе, товарищи гибнут! Что я там отдыхаю, а они тут жизни свои кладут, чтобы врага не допустить на нашу землю! Закончив, Вася отдышался, пытаясь успокоить нервы. Опустил взгляд. — Да как вы подумать могли, что кто-то вообще такую глупость может сказать? — Очень тихо проговорил он. Отвернулся. — Зачем ты соврал, Сергей? — спросил я командным тоном, обращаясь к Симонову. — Чего тебе надо было от Васи? Танкисты, застывшие перед нами, притихли. Фролов обернулся, глянул на Сергея. — Сереж? Ниче сказать не хочешь? Макс, закрывавший собой Симонова, отступил на шаг в сторону. Открыл его нашим с Васей взглядам. Мне показалось, что Симонов побелел так, что это стало заметно даже в темноте коридора. Взгляд его заскакал от танкиста к танкисту. Он громко сглотнул, не зная, что же ему сказать. — Не ответишь, спрошу по-другому, — проговорил я угрожающие. — Вы против меня все как сговорились, — прошипел Симонов, — будто специально меня одного чмырите… Я на вас, парни, понадеялся… Думал, мы вместе, как один кулак. А вы что? Вы, выходит, за Селихова? За этих, шамабадских? — Не увиливай. Зачем ты соврал? — Спросил Фролов сердито. — Да чего ты их слушаешь⁈ — Крикнул Симонов. — Не отпирайся! Тебя за жопу взяли! — Осмелел Максим Малышев. — Мы из-за тебя чуть не дали по шее человеку, кто ни в чем не виновный оказался, — невозмутимо продолжил Фролов. — Колись, Сима, че ты тут мутишь-крутишь? — Говори уже! Танкисты загомонили. Накинулись на Симонова с вопросами, пытаясь заставить того признаться. — Можете не стараться, мужики, — сказал я громко. Они затихли. Фролов глянул на меня. — У этого все равно духу не хватит ответить, — кивнул я на Симонова. Сергей округлил глаза. Плечи его поднимались и опускались от нервного и очень глубокого дыхания. Он снова сглотнул. Открыл рот. — Он… Уткин… — Начал он дрожащим голосом, — Уткин сам виноват. Че он к ней пристает? Танкисты, казалось, недоуменно опешили. Уткин нахмурился. — Ты че несешь? — Спросил он бычьим голосом. — Ты! Ты до Светки приставал! Видал я, как ты к ней цеплялся, когда она белье ходила вешать! Отпираться еще будешь, да? Отпираться? В коридоре воцарилась тишина. — Ты сошел с ума, Сергей, — нарушил ее я. — Он к Светке лез! — Симонов указал пальцем на Васю. — Приставал до нее. Танкисты переглянулись, а потом Фролов сплюнул. — Ах ты сукин сын… Говорил я тебе, Сима, что все эти шашни с офицерской женой тебя до добра не доведут. Так чего ты нас-то в эту историю втягиваешь⁈ — И брешешь еще, — поддакнул Малышев. — Я не брешу! Он правда лез! — Крикнул Сима, глядя на всех бешеными глазами. — Я вам клянусь! — Пошли, Мужики. — Бросил Фролов, — Симу баба-вертихвостка с ума свела. Да он еще и нас втянул в свои дела. Чуть с нормальными мужиками не сцепились. Фролов пошел прочь, и за ним последовали трое танкистов. Симонов остался стоять в коридоре с видом обиженного ребенка. — Мужики, вы это, — остановился рядом с нами Фролов, — не серчайте. Сима заврался совсем. Как на Шамабад попал, так у него ум за разум зашел. Извините вы нас. Фролов протянул мне пятерню. Я пожал. Потом ее пожал и Вася. — Мужики… — Несмело позвал Симонов. — Закрой пасть, Сима, — бросил ему Фролов, — мы тебя потом еще уму-разуму поучим. С этими словами танкисты пошли на выход. Мы с Васей приблизились к Симонову. Тот съежился, попятился от нас. — Довел тебя до беды твой язык, — бросил я Сергею. Тот не ответил. Глянул на нас испуганно. — Брехло… — протянул Вася, — брехло и псина. Уткин глянул на меня. В глазах его застыл немой вопрос. — Только не по лицу. — Дал я добро. Вася тут же схватил Симонова за грудки, дал под дых. Старший сержант схватился за живот. Отшатнулся, согнулся в три погибели и осел на колени. — Вставай, — сказал я и потянул Симонова за одежду. — Вставай, сказано тебе. Тот, стараясь совладать с ослабшими ногами, встал. — Че тут творится⁈ — Вдруг раздался суровый голос Черепанова. Мы с Васей обернулись. Танкисты, которых прапорщик поймал на выходе, попятились. — Что тут твориться, я спрашиваю? — вошел Черепанов. — Сергею поплохело, — сказал я и повесил его руку себе на шею, — что-то с животом. В ленинской аптечка. Вот мы и пришли сюда, что б никого не беспокоить. Черепанов долго смотрел на танкистов, потом на нас. Спросил: — Фролов, что тут такое? — Все, как Селихов говорит, — пожал плечами танкист, — старшему сержанту Симонову стало плохо. Напоили его таблетками. Ведем в расположения. Думаем, полегчает. — Многовато вас за ним таскается, — сузил глаза Черепанов. — Старший сержант Симонов у нас человек очень нежный, — пошутил Максим, — я б сказал, тонкой душевной организации. Черепанов думал долго. Потом, наконец, решился: — Давайте по койкам. Нечего ночью по заставе шляться. Танкисты отдали честь. Пошли вон из коридора. Мы с Васей тоже повели Симонова на выход. Прапорщик все это время внимательно наблюдал за нами. Когда мы приблизились, остановил: — Саша, зайди ко мне в каптерку. Разговор будет. — Есть, — ответил я холодно. Над Шамабадом висело ночное и очень звездное небо. Россыпь маленьких, но ярких, светящихся точек усеяла весь небосклон. Было их так много, что казалось, это светят не звезды, а это яркая дымка окутала все над нашими головами. Будто бы, если попытаться рассмотреть там, наверху, хотя бы какое-то созвездие, у тебя не выйдет, как бы ты не старался. А под ним, под этим красивейшим небосклоном господствовала тишина Границы. Казалось, даже ветер ей подчинялся. Будто бы покорился он ее воле, и оттого совсем бесшумно и аккуратно трогал прядь волос на моем лбу. Только тихий шорох шагов пограничников по гравию дорожки, едва слышно нарушал эту всеобъемлющую, глубокую тишину. Наряд уходил в ночной дозор. Силуэт Пуганькова, отпустившего парней на службу, двинулся от заряжалки к своей квартире в правом заставском крыле. — А что тебе сказал Черепанов? — спросил Вася Уткин, когда мы сидели с ним на сходнях заставы. — Ведь он же совсем нам не поверил. Так? — Да, Вася. Не поверил. — Так и что сказал? — Ничего такого. Я объяснил ему, что вопрос решен, а он пошел мне навстречу и согласился с этим. Вася вздохнул. — И чего ему, этому Симонову, было от меня надо? — Какая уже разница? Вопрос решен. Зато остался другой. — Какой? — Удивился Уткин. — А… Тебе нужна была какая-то моя помощь, Саша? — Мне надо было, чтобы ты пришел, как мы и договаривались. Вот ты и пришел. Я глянул на небо. На один краткий миг среди всей этой россыпи звезд, моргнула одна, падающая. Маленькой блестящей черточкой она отметилась в небе и погасла навсегда. — Ты не виноват, Вася, — сказал я. — Не виноват в том, что не смог стоять с нами на Шамабаде в ту ночь. Вася ничего не сказал. Опустил глаза. — Мне кажется, — наконец решился он, — что я этим всех вас предал. Все стояли, жизнью рисковали. А я, выходит… — Не виноват. Ты не убежал. Не струсил. Не по своей воле покинул заставу. Вина лежала на том душмане, что тебя ранил. Но он поплатился быстро. — Я переживал, что другие косо будут на меня смотреть, — несмело пролепетал Вася. — Станут говорить, что в самый важный час, меня с товарищами и не было. Будто бы… Вы прошли сквозь бой на Шамабаде, а я нет. Будто бы я тут теперь чужой. — Глупости. Теперь ты снова тут. А потому, если кому-то из погранцов нужно будет твое плечо, за тобой не убудет. — И правда, — Вася тоже поднял взгляд к небу. — Не убудет. Спасибо, Саша. — Значит, здесь эти сукины дети тут тогда перебрались? — Спросил Черепанов, осматривая старый мост через Пяндж, что перекинулся на дальнем участке, в самом конце левого фланга. На тот самый, где когда-то состоялась передача пленных. — Тут люди Юсуфзы, в день нападения, атаковали наш наряд, — сказал Пуганьков, уставившись на тот берег. — Напали, заставили наряд отступить, а сами прошли на участок тринадцатой, где, через пять километров вступили в бой с группой, что шла к нам на выручку. Через неделю после того, как мы поучили Симонова уму-разуму, Таран поставил нам особую задачу. Из отряда ему пришел приказ оборудовать временный, усиленный танком пост на переправе. Все потому, что один из СБО, какой конкретно, я не знал, проводил на том берегу какую-то операцию. Нам мало что сообщали об этом деле. Однако чуйка подсказывала мне, что связана эта операция была с тем, что боевики «Черного Аиста» появились в этих местах. Идея состояла в том, что начальство, опасалось, что противник может воспользоваться мостом, чтобы как-то скрыться через наш участок от преследования. Пройти по реке в обход СБО и снова улизнуть на ту сторону. Сегодня утром начальник послал меня, во главе небольшого наряда пограничников, Черепанова, Пуганькова и двоих танкистов на это место. В наряде моем был Вася Уткин, Малюга и Синицын с Матузным. Из танкистов поехали Симонов, командир танка, и Макс Малышев, служивший у него мехводом. Они, вместе с офицерами, должны были осмотреть местность и оценить, как сюда можно было загнать танк и где его лучше всего разместить. Нашей главной задачей было сопровождение. Да только, по сути, сводилось наше тут прибывание к бесцельному прозябанию у моста, пока мехвод и Пуганьков с Черепановым осматривают округу. — Че сидим, кого ждем? — Сказал я, когда подошел к бойцам, развалившимся в тенечке, под большой ивой, что росла почти на берегу, в паре десятков метров от моста. — А че делать? — Пожал плечами Малюга, — приказ был следить за той стороной. Вот мы и следим. Как бы в подтверждении его слов, Синицын поднял бинокль и уставился на тот берег. — Чисто. Признаков нарушителей Границы не обнаружено, товарищ Сержант, — сказал он немного шутливо. — Поднимайтесь давайте, — сказал я, — Я видел, что Черепанов с мехводом сюда чешут. Малюга вздохнул. Подобрав автомат, поднялся на ноги. За ним пыхча встали и Синицын с Матузным. — А Вася где? — Спросил я. — К водичке пошел, — пожал плечами Малюга, — ему приспичило. — Уже минут десять, как его нету, — дополнил Синицын. — Я щас за ним схожу. — В какую сторону? — Спросил я. — Вон туда! В рогоз! — Махнул рукой Малюга куда-то вперед, — вон в тот. Прибрежный. — Будьте тут. Я сам за ним схожу. Если Черепанов спросит, мы проверяем участок впереди. Малюга кивнул, а я пошел по пограничной тропе, вдоль системы. У моста поздоровался с нарядом, который нес там сегодня службу. Спустившись к реке, направился по берегу, к зарослям рогоза, разросшимся метров за двести от моста. Васи видно не было. Видать, спрятался в зарослях. Когда подошел немного ближе, к большой и широкой полосе рогоза, разросшейся на илистом берегу реки, услышал голоса. Услышал и почти сразу различил. Звуки приглушенной расстоянием речи принадлежали Уткину, а еще… Симонову. Они о чем-то разговаривали. Я обошел вдающуюся в берег часть зарослей, которая, по всей видимости, и скрывала от меня обоих солдат. Когда они услышали мои шаги, притихли. Вся ситуация показалась мне странной. Чуйка буквально кричала, что там, между ними, какие-то разборки. Если дойдет до драки, будет неприятно. Хотя, думалось мне, что Симонов не решится драться с могучим Васей. У Симонова в последнее время вообще дела шли не очень. Другие танкисты стали его сторониться. Прошел слух даже о какой-то драке между ним и Фроловым. Ее я не видел. Не признавались и они. Однако подтверждение тому, что слух был правдивым, стало то обстоятельство, что оба танкиста и Жуков, три дня назад были у Тарана на беседе. Я пошел тише. Когда оказался за зарослями, застыл на месте. Пожалел, что автомат мой находится сейчас на плече. Мне открылась такая картина: Вася стоял спиной к плотным зарослям рогоза и лицом к Симонову. Руки Уткина были свободно опущены. Автомат лежал в нескольких метрах от Васи, прямо на земле. Перед ним, шагах в пяти, стоял Симонов. Стоял и держал Уткина на мушке своего пистолета. Оба глянули на меня, как только я вышел к солдатам. Нас разделяли шесть или семь метров берега. — Не подходи! — Крикнул Симонов и нацелил на меня пистолет, потом снова на Васю и опять на меня, — оружие на землю, Селихов! — Тихо, Сергей, — сказал я, приподняв руки. Потом очень медленно сделал шаг к ним, — тихо. Опусти пистолет. Я не причиню тебе вреда. Поговорим. В следующий момент Симонов взвел курок, а потом, не сказав ни слова, выстрелил в меня. Глава 10 Целил он низко. Пуля легла у самых моих ног. Выбила маленький фонтанчик песка, обрызгавший носки моих сапог. — Не походи! — Взвизгнул Симонов. Провоцировать его, как в прошлый раз, я уже не мог. Сейчас речь шла не только о моей жизни, но и о Васиной. В таких условиях рисковать нельзя. Кроме того, я видел взгляд танкиста. Это были глаза отчаявшегося человека, которому казалось, что его лишили всего, что у него было до этого момента. Невдомек Симонову было, что он сам, своими действиями лишил себя уважения товарищей. Впутался в порочную связь, которая грозит ему выйти боком. — Опусти, — сказал я, — давай спокойно поговорим. — Что, Селихов, уже не такой смелый⁈ — Крикнул Сергей. — Где ж весь твой гонор⁈ — Опусти оружие, Сергей. — Ты зря пришел, Саша, — сглотнул Вася, — у него шарики за ролики… — Закрой пасть! — Закричал Симонов, — закрой пасть, сволочь! Он наставил на него пистолет. Я потянулся за автоматом, но Симонов крикнул: — Оружие на землю, Селихов! На землю! Иначе я его пристрелю, как собаку! — Зачем тебе это надо, Сергей? — Холодно проговорил я. — Ну убьешь ты Васю. Ну меня убьешь. И что тогда? А я скажу тебе, что. Тогда тюрьма. Ты себе всю жизнь перекалечишь. — Зачем мне это, говоришь⁈ Зачем⁈ — Повелся Симонов на мою уловку, — а я тебе скажу зачем! Да потому что нету у меня больше никого и ничего! Нету товарищей! Все от меня отвернулись! Все предали! Из-за вот таких вот как вы тварей, предали! Дома на меня ни одна девка не смотрела, пока танкистом не стал! Да и то все — дерьмо собачье, а не девки! Деревенщины — одно слово! Только нормальная подвернулась как этот… Он указал пистолетом на Уткина и потом сразу же взял меня на прицел. — … Как этот бабу у меня увести собрался! И увел! — Что ты несешь? — Холодно спросил Вася. — Захлопни пасть! — Зло крикнул на него Симонов, — Захлопни, тебе говорят! Будешь хлебало открывать, если я тебе разрешу! Итак, что мы имеем? Солдат на гране нервного срыва с пистолетом в руках. Вася, который, при всем желании не успеет схватить свой автомат. Я, который тоже не успеет вскинуть свой автомат, снять предохранитель и обезоружить Симонова. Ситуация, кажись, патовая. Любой другой на моем месте подумал бы, что иного выхода, кроме как надеяться, что кто-то из пограничников станет нас искать, совсем и нету. Однако я так рисковать не хотел. Симонов явно не в себе. Он уже проявлял склонность к такому своему поведению во время драки в лесу. Но тогда здравый смысл взял верх. Теперь и его не осталось у танкиста. Для Симонова, видимо, был очень важен авторитет, который он имел среди бойцов своего взвода. Он находил в нем отдушину. Самоутверждался таким образом. Считал себя нужным и важным. А тут все в одночасье испарилось. Хоть и негласно, но после своей выходки у ленинской комнаты, Сергей стал изгоем в своем коллективе. К тому же, видимо, сыграли свою роль и шашни с женой Пуганькова. Видать, немало ему пожгла нервов эта Светлана. Все понятно. Парень сгорел на службе. Но теперь нужно было его обезвредить. Сделать так, чтобы он не навредил ни мне, ни Васе, ни себе. И план у меня уже был. Пока Симонов обращался к Васе, я незаметно приблизился на шаг. — Ты думаешь, все это стоит того, чтобы заплатить своей свободой? — Спросил я, — будет у тебя еще и другой коллектив. Будет полно женщин. Не стоит из-за всего этого хвататься за пистолет. — Да ты хоть понимаешь, че ты несешь⁈ — Крикнул Симонов, — А, впрочем… Куда тебе? Ты тоже виноват! Ты унизил меня тогда, в лесу! Да так, что за моей спиной потом месяц парни шутки отпускали! Потом еще и на футболе стал всем рассказывать, что я врун! И там унизил! Симонов все распалялся. С каждым словом кричал все громче и громче. Тем не менее все шло по моему плану. Пусть и очень рискованному. — Вы думали, что я обиженка⁈ Что можно всем, кто захочет, вытирать об меня ноги⁈ — Кричал Симонов, — а вот хер вам с маслом! Я себя больше никому не позволю унизить! Ясно вам⁈ Пока Симонов орал не своим голосом, я украдкой посмотрел на Васю. Мы встретились взглядами. Встретились лишь на мгновение, но я успел тихонько кивнуть Васе на Симонова. Тот понял не сразу. Бесстрастное перед лицом опасности выражение Уткина, переменилось на недоуменное. — Все еще можно поправить, — сказал я, а потом слукавил: — опусти оружие прямо сейчас. Тогда мы все просто забудем о том, что здесь было. Ты еще не наделал таких глупостей, чтобы нельзя было повернуть назад. — Я наделал глупостей⁈ — Рассмеялся Симонов нервно, — уж я последний, кто тут наделал глупостей! Я с начала службы в отряде был на хорошем счету! Я отличник подготовки! У меня медаль есть! И только спустя несколько секунд до Васи, наконец, дошло, что я от него хотел. Взгляд мой снова скакнул к Уткину. Он едва заметно кивнул. — Чего это вы переглядываетесь⁈ — Крикнул Симонов, заметив это, — потом стал указывать стволом то на меня, то на Васю, — Снова сговорились⁈ Что-то замыслили⁈ — Сергей, тут никто не виноват, — перевел я тему, — это армия. Афганская Граница. Тут всякое бывает. Но даже то, что произошло с тобой — не повод стрелять собственных товарищей. — Нету у меня больше товарищей! Меня все через хрен кинули! И знаешь почему? Кажется, план мой работал. Я заговаривал Симонову зубы. Всеми силами старался выиграть время, чтобы подвернулся удачный момент для следующего шага. Сейчас нужно было плести ему все что угодно. Давить на нужные нервы, чтобы он продолжал изливать душу о наболевшем. И у меня получалось. Главной задачей было не переборщить. Не задеть что-то такое, такую струнку, которая бы заставила старшего сержанта спустить курок. По крайней мере, раньше времени. — Нет, Сергей. Не знаю, — проговорил я, поддерживая с ним разговор. — Потому что завидовали! Вот почему! Мы с Фроловым с одного призыва! И что? Я успел до старшего сержанта дослужиться, а он где⁈ — Что ж, бывает, что кто-то быстрее по службе идет, кто-то медленнее, — сказал я, зыркнув на Васю Уткина, — кто-то способнее других. Люди разные. Вася стоял ровно и, буквально, излучал спокойствие. Глядя на его безмятежное лицо, сложно было даже подумать, в какой мы были ситуации. Это хорошо. Значит, когда нужно будет действовать, он не дрогнет. — Да такого бойца, как я им еще поискать! Командира такого! Что б вы без меня со своей заставой делали, а? Перемололи бы вас духи, если бы не я! — Так зачем же ты собственноручно лишаешь Советскую Армию такого бойца, а? Убьешь нас и что тогда будет? — Тогда меня зауважают, — прокричал Симонов, — тогда никто уже не сможет сказать, что об меня ноги вытирали! Тогда каждый узнает, как меня трогать! Как у меня баб уводить! — Я никого у тебя не уводил, — пробурчал Вася, которому, видимо, это недоело. — Да? — Он глянул на Уткина, — думаешь, я не видал, как тебя Светка щупала за баней? Думаешь, не видал, как ты перед ней мускулами своими красовался⁈ — У меня и в мыслях не было, — проговорил Уткин, — меня дома, после армии, есть кому ждать. Мне все это без всякой надобности. — Ты брешешь! — Симонов тыкнул в него пистолетом, — брешешь, скотина! Пока он отвлекся, я приблизился еще на пару шагов. Несколько мгновений думал, стоит ли снять автомат, но все же раздумал. Вряд ли я успею им воспользоваться, а вот помешать он мне может. Сковать движения. — Слушай, Сергей, — Начал я, — давай с тобой опустим оружие и поговорим, а? Вот смотри. Я медленно снимаю автомат. — Давай без глупостей! — Никаких глупостей, — сказал я, подняв руку в примирительном жесте, а потом солгал: — он у меня без патрона. Все равно передернуть затвор не успею. Смотри, я хочу лишь поговорить. С этими словами я медленно опустился, стянул с плеча АК и уложил под ноги. — Вот, видишь? Я безоружен. Убери пистолет. Мы с Васей просто хотим поговорить с тобой. И все. Просто все уладить. Симонов, дрожащий всем телом, не ответил. Он только смотрел то на меня, то на Васю остервенелыми глазами. Оружие дрожало у него в руке. Все лицо старшего сержанта покрылось густой испариной. Даже волосы его стали мокрыми и сбились на лбу в сосульки. — Мне не о чем с вами разговаривать! С вами обоими! — Закричал Симонов. — Хорошо-хорошо. Тогда давай я поговорю с тобой, — ответил я. — Вот смотри. Что подумает твоя Света, если ты нас застрелишь? Сможешь ты на ней жениться? Нет, не сможешь. Потому что за решеткой будешь сидеть. Никому легче ты своим поступком не сделаешь. Ей тоже. Так если тебе на нее не плевать, ты о ней и подумай. Ей больно не делай. — Поздно! Ей тоже на меня плевать! — Симонов скривился так, что мне показалось, он щас расплачется. М-да… Конкретная такая истерика у человека. Надо этот балаган сворачивать. Я приблизился достаточно, чтобы действовать. И решился. — Зато, если ты пристрелишь меня, ей будет не плевать, — сказал я и ухмыльнулся. Провокация сработала. Лицо Симонова вытянулось от изумления. Он злобно оскалился, нацелил пистолет мне в голову. Тогда пришло время Васи. Я знал, что Уткин, в обычной жизни, был туговат. Ну такой вот человек. Но если дело касалось боевой обстановки, он работал как надо. Впитал, что называется, все навыки с солдатскими щами, что нам давали в учебном пункте. И Вася не подвел. Когда Симонов отвлекся на меня и хотел уже выстрелить, Вася метнулся к нему, сбил всем весом. В следующий момент хлопнуло. Симонов выстрелил во второй раз, но пуля ушла куда-то вверх. Тогда я кинулся к борющимся солдатам. Вася сидел верхом на танкисте, пытаясь отобрать у него пистолет. — Держи ему руки! — Крикнул я, оказавшись рядом. Вася послушался, схватил его за запястье вооруженной руки. Тогда я без особого труда отобрал у Симонова пистолет. Танкист от этого аж завопил не своим голосом. — Переворачивай его! — Крикнул я и отбросил ствол танкиста, принялся доставать из подсумка концы шнура. Вместе с Васей мы с трудом и тумаками перевернули Симонова. Казалось, сил у него прибавилось на четверых, так это было непросто. Когда я закончил с руками, приказал Васе вязать ему ноги. Уткин затянул узел на лодыжках танкиста и уселся на песок. — Фух… — Утер он лоб устало, — ну, конечно, повеселил он нас… — Да не то слово… — Проговорил я, упираясь коленом Симонову в спину. Симонов же неуклюже извивался на земле, не в силах перевернуться. Танкист только и мог, что кричать и страшно ругаться матом. — Надо нам, я думаю, еще и кляпы в снаряжение добавить, — хохотнул Вася. — Не помешало бы, — ухмыльнулся я кисловато. — Селихов! — Раздался вдруг голос Черепанова. За криками Симонова мы не услышали, как Пуганьков с Черепановым и пограничниками продрались сквозь рогоз. Они, будто бы просто возникли там, откуда к Васе с Сергеем пришел я. Возникли и, изумленные, застыли. — Какого хера тут творится⁈ — Заорал прапорщик. Глава 11 На берег высыпали пограничники, побежали к нам. Черепанов с Пуганьковым вели группу. Мехвод Максим Малышев притих и болтался где-то в конце. — Что тут было⁈ — Закричал Черепанов, — кто стрелял⁈ Кто кричал? Немедленно доложить! Симонов, видя, сколько набежало человек, замолчал. Тяжело дыша под моим коленом, он обратил вымазанное песком лицо к остальным. А потом зажмурился. Стал хныкать. — Симонова надо на заставу доставить, — сказал я Черепанову холодно, — он сбрендил. — Как это, сбрендил? — Удивился Черепанов. * * * Таран всегда курил на улице. Казалось ему, что закуривать в канцелярии — это как минимум неприлично. Плохой пример подает солдатам. Ну а как максимум — просто опасно. В том числе и из-за плохого примера. Мало того что и солдаты тогда дымить будут прямо в комнатах, так еще и какой-нибудь умник, проявивший достаточное усердие в своей глупости, заставу спалить может. Последний раз он позволил себе закурить прямо в кабинете, когда узнал, что его брат Сергей подался к душманам. Сегодня Таран не выдержал снова. Когда на Шамабад привезли связанного Симонова, и начальник заставы выскочил во двор, чтобы посмотреть, что же там происходит, его чуть было в жар не кинуло от доклада Пуганькова. Танкист пытался застрелить Селихова и Уткина. Такого на Шамабаде еще не было. Не было чтобы свои же своих стреляли. На заставе поднялся настоящий переполох. Погранцы стянулись посмотреть, как поникшего Симонова выводили из Шишиги. Ноги ему развязали, но руки остались в путах. Явился и Жуков, стал слушать доклад мехвода Максима Малышева. Увидев своего командира, Симонов вдруг заявил: — Вранье это все, товарищ капитан, — Селихов с Уткиным меня убить хотели. Подкарауливали, когда я прошел вперед по берегу, чтобы посмотреть, где танку лучше заехать! — Закрой хойло! — Не выдержал тогда Уткин, но Селихов его осадил. Приказал не буянить. — Симонова — в баню, пока не разберемся, — распорядился Таран. — Конвой приставить. Уткину и Селихову — не покидать расположение. Товарищ капитан, вы зайдите, пожалуйста. Нужно поговорить. Теперь Таран ждал Жукова в канцелярии. Ждал и не выдержал. От нервов уши у него стали сворачиваться в трубочку, и начальник заставы, открыв форточку, закурил в нее. — Вы сообщили в отряд? — Спросил Жуков, войдя в канцелярию без стука. — Еще нет, — проговорил Таран и затушил сигарету в горшке с цветком. — Очень хорошо, — с каменным лицом кивнул капитан, — потому что решительно непонятно, что произошло у моста. Я говорил с Симоновым. Он утверждает, что на него напали твои бойцы, Толя. — И вы ему верите? — Таран обернулся к Жукову. Капитан танкового взвода нерешительно опустил взгляд. Пождал губы. — Не знаю. Никто, кроме этих троих ничего не видал. Остальные слышали только выстрелы и ругань. Да и подошли, когда Симонова уже схватили. — Если вы намекаете на то, чтобы замять все произошедшее, я тут в корне с вами не согласен. Я обязательно доложу в отряд и буду готовиться к расследованию. — Вы верите вашим бойцам? — Спросил Жуков. — Верю. — А что, если они лукавят? — Приподнял подбородок Жуков, — у Симонова с Селиховым были натянутые отношения. Это все знают. Уткин же — хороший друг Селихова. — Я хорошо знаю Александра, — возразил Таран, — если вы намекаете на то, что он решился бы на убийство товарища, то это глупости. — Я хорошо знаю Сергея, — Жуков тоже возразил, — у него сложный характер, да. Поначалу с сослуживцами были у Сережи проблемы. Но он хороший солдат и тоже у меня на хорошем счету. — Хороший солдат тоже может оступиться. — Да, — Жуков кивнул, — как, например, Селихов. Потому я предлагаю вам хорошенько во всем разобраться, а не рубить сплеча сразу же. Давайте послушаем всех. Проведем небольшое внутреннее расследование, а потом сделаем выводы. И вы доложите в отряд. — Пусть с этим разбирается военная прокуратура и особый отдел, — отмахнулся Таран, — такие вещи не в нашем ведении. — Под подозрением будет Симонов, — покачал головой Жуков. — Верно. — А что, если все не так просто, как мы думаем? — Вы хотите отмазать своего сержанта? — Таран, стоящий у окна, повернулся к капитану, скрестил руки на груди. Жуков молчал. — Нет. Я лишь хочу разобраться в том, что же произошло. Я несу ответственность за этих ребят. И если уж действительно кто-то из них совершил такое преступление, я хочу быть уверен, что его накажут справедливо. — А мне сдается, вы надеетесь, что получится перекинуть всю ответственность на моих парней. Жуков не ответил. Тогда Таран продолжил: — Я понимаю, что каждый из нас с вами стоит за своих. Я — за мой личный состав, вы — за ваш танковый взвод. Однако произошло ЧП. Я должен доложить. — Я не прошу вас ничего утаивать, — покачал головой Жуков. — Прошу лишь дать мне время разобраться, товарищ старший лейтенант. Час. Один только час на то, чтобы выслушать всех и сформировать хоть какую-то ясную картину произошедшего. Все. Если Симонов действительно виноват и сейчас не зря сидит связанный и под охраной, я с чистой совестью передам его куда следует. — Симонов — агрессивный человек. Совсем недавно подрался со своими же товарищами, — проговорил Таран, — или вы уже забыли, товарищ капитан? — Помню. Да, человек он сложный. Характерный. Но я неуверен, что он не бы пошел на такой поступок, как покушение на убийство. А если бы даже и пошел… — Жуков поджал губы, — я хочу знать, почему. И буду рад, если вы пойдете мне навстречу. Кроме того… — Кроме того, что? — Сузил глаза Таран. — Кроме того, хочу напомнить еще раз, что никто, кроме этих троих не видел, что произошло. Обе, так сказать, стороны, заявляют противоположные вещи. Потому нельзя исключать вариант, что виноват совсем не Симонов. Думаю, товарищ старший лейтенант, вам не понравится, если во время расследования выясниться какие-нибудь неприятные именно вам обстоятельства. Таран молчал и размышлял. Жуков был в своем репертуаре. Он снова давил. Правда, доля истины в его словах все же была. Никто на заставе толком не мог понять, почему случилось то, что случилось. — Хорошо. Один час. — Спасибо, товарищ старший лейтенант, — кивнул Жуков. * * * — Как вы думаете, Селихов, — продолжил Жуков, после того как я последовательно изложил все события, произошедшие сегодня утром, — почему в таком случае Симонов утверждает, что вы с Уткиным напали на него первыми? Прошло не больше получаса после того, как мы доставили Симонова на заставу. Офицеры, решившие предварительно разобраться во всем, что произошло сами, стали вызывать участников ЧП в канцелярию. Первым был Симонов. Он пробыл там недолго. Не более двадцати минут и вернулся под стражу. Затем Таран попросил зайти Уткина. Третьим был я. В канцелярии было трое офицеров. Пуганьков сидел за своим столом и молчал. Только слушал. Таран задавал вопросы редко. Больше поглядывал на Жукова, и, казалось, будто начальник заставы присматривает за ним. Будто бы ждет от капитана танкистов какого-то подвоха. — Товарищ капитан, — проговорил вдруг Таран, — вы обещали, что не станете выгораживать Симонова. — Я не выгораживаю, — обернулся к нему Жуков, — я лишь хочу посмотреть на случившееся с разных сторон. — Тогда вы смотрите не туда, товарищ капитан, — сказал я. — В каком это смысле? — Нахмурился Жуков. — Симонов не в себе. В последнее время на него оказывали серьезное давление в коллективе. Вот он и не выдержал. — Насколько я знаю, Селихов, — подумав несколько мгновений, продолжил Жуков, — между вами с Симоновым и правда были натянутые отношения. Но вот что мне интересно: почему он, по вашим словам и славам самого Василия, напал именно на Уткина? Ведь, насколько мне известно, между ними не было вообще никаких склок. Я глянул на Пуганькова. Лейтенант сидел совершенно спокойно и с интересом слушал все, о чем говорили в кабинете. Если бы кто-то из уже допрошенных упомянул бы, что и его жена, хоть и косвенно, но все же участвует во всей этой истории, Пуганьков не был бы так спокоен. Значит, Вася додумался ничего не говорить. Додумался не говорить и Симонов. Хотя последний, скорее всего, промолчал, чтобы не добавлять себе больше проблем. А вот я не хотел касаться всей этой темы по одной причине. Пуганьков, каким бы он ни был, остается важным лицом на заставе. И нам тут не нужен еще один пограничник, у которого на уме не служба, а измены жены. Вот переведут его с заставы туда, где попроще, пусть тогда с ней и разбирается. А тут надо Границу охранять. Скорее всего, лейтенант догадывался о похождении своей женушки, но, как это часто бывает, подсознательно отказывался в них верить. Если же прямо сейчас вывалить на него все это, неизвестно, что станет с молодым офицером. Не нужно нам тут, на Шамабаде, семейных разборок. Да и Таран как-то обмолвился мне, что его не очень устраивает поведение Светланы. Что он говорил на эту тему с Пуганьковым, и тот обещал донести до супруги, что щеголять перед молодыми солдатами, голодными до женского тепла, в таком виде, как это делает она — плохая идея. Говорил ли Пуганьков со Светланой на эту тему, или же пока не решился, я не знал. А может, и говорил, но судя по тому, что девушка до сих пор ходила тут и там в легком платьишке, к мужу она не прислушалась. Я уже тогда советовал Тарану убедить Пуганькова отправить супругу домой, попросту говоря, прочь с заставы. Но, думается мне, Таран не захочет давить на лейтенанта так кардинально. Я же считал, что надавить все же придется. Ведь ее действия привели к печальным последствиям. Да только подойти к вопросу со Светланой нужно было не в лоб, а как-то хитрее. — А вы, разве не спрашивали об этом у самого Уткина? — Ответил я вопросом на вопрос. — Спрашивал, — пожал плечами Жуков, — но рядовой Уткин не дал мне никакого внятного ответа, почему на него напал Симонов. Если, конечно же, напал. — Товарищ капитан… — Мрачно проговорил Таран. Жуков вздохнул. — Товарищ старший лейтенант, — начал Жуков, — я лишь хочу понять, что и почему произошло. — Если вы станете продолжать в том же духе, мне придется свернуть ваши скромные оперативные действия, — сказал Таран. — Почему вы так уверены, что расследование укажет на Симонова? — Покачал головой Жуков. — И он, и Уткин ведут себя странно. И я догадываюсь почему. Скажем так, до меня дошли кое-какие слухи. Мерзкие слухи. С этими словами Жуков бросил многозначительный взгляд на Пуганькова. Тот недоуменно расширил глаза. «Он знает, — промелькнуло у меня в голове, — знает про Свету. Ну или как минимум догадывается». Что ж, это было немудрено. Ведь слухи о Светиной распущенности ходят по Шамабаду давно. Таран тоже о них слышал и именно поэтому затеял тот самый разговор с Пуганьковым. Да только не хотел давить. Что об этом всем думал сам Пуганьков, история умалчивает. Со стороны казалось, что он их просто игнорирует. Хотя и не очень умело, учитывая кислую мину, которая часто возникала у него на лице. Тем не менее я понимал, к чему все идет. А еще понимал, что если Жуков продолжит в том же духе, Шамабад ждет крупный скандал. И ладно бы, все это касалось только самих Пуганькова и его Женушку. Так и Тарану перепадет. Нужно было ему меня послушать, пока дело не зашло так далеко. — Товарищ лейтенант, — Обратился Жуков к Пуганькову. — Да, товарищ капитан? — Едва заметно удивился он. — Скажите, а нельзя ли попросить вас пригласить к нам вашу жену? Глава 12 — Жену? — Удивился Пуганьков, — В смысле, мою жену? — В том смысле, товарищ лейтенант, что я бы хотел задать ей несколько вопросов. — Сказал Жуков. Таран потемнел лицом. Глянул на изумленного Пуганькова. Потом на меня. — К-каких еще вопросов? — Замполит от изумления даже выпрямился на стуле. Недоуменный взгляд Пуганькова стал поочередно сказать по всем присутствующим. Лейтенант открыл рот, а через несколько мгновений добавил: — При чём здесь моя жена, товарищ капитан? Речь ведь идет о том, что один солдат пытался застрелить другого! Каким боком тут Света? Таран устало засопел. Я наблюдал и ждал, что же будет дальше. Ситуация набирала обороты, и сложно было просчитать, к какому результату мы придем. Тем не менее Жукову нельзя было отказывать в интеллекте. Ведь я понимал, что он, в сущности, задумал. Таран, по всей видимости, хотел отдать произошедшее на откуп военной прокуратуре. Но если это случится, Жукову тоже достанется. Еще бы. Солдат, находящийся под его прямым командованием, совершил преступление. Он пытался застрелить сослуживцев. Возьмись за это дело настоящие профессионалы, все тут же всплывет на поверхность. Чтобы там не говорил Симонов, но следователям совсем несложно будет докопаться до истины. А Жуков этого явно не хотел. Я не знал, был ли он уверен в том, что именно Симонов стал виновником происшествия. Возможно, что и нет. Возможно, капитан действительно верил, что зачинщиком перестрелки стал кто-то из нас. Может быть, я. Может быть, Вася. Как минимум ему очень бы не хотелось, чтобы виновным все же оказался старший сержант Симонов. В то же самое время я прекрасно понимал, что ситуацию можно спустить на тормозах. По сути, ведь никто не пострадал. «Нет тела нет дела». Да и время у нас сейчас такое, что патроны никто, можно сказать, и не считает. Вон, парни с собой россыпью носят с десяток другой, распиханными по карманам. Да и у меня, у самого было припрятано немного, на черный день. Если что, патроны просто пересчитают и пополнят недостающее количество. Все. На этом весь контроль заканчивался. Так что, выкрутиться из всей этой ситуации можно. Если есть желание. У Тарана, по всей видимости, такого желания не было. Да, расследование повлекло бы за собой проблемы на заставе. Зато показало бы, что пограничники с Шамабада ни при чём. Что мы с Уткиным действовали правильно. А вот Жукову такой расклад не подходил по очевидным причинам. Когда он заговорил о супруге Пуганькова, я понял, что капитан танкистов нащупал рычаг. Рычаг давления на Тарана. Ведь если выясниться, что именно Света переполнила чашу терпения Симонова, что именно после ссоры с ней (которая, скорее всего, случилась), он схватился за пистолет, то это как минимум скандал. А вслед за этим потянется дурнопахнущий шлейф проблем. Обязательно выясниться, что девушка была неверна лейтенанту, что невоспитанно вела себя на заставе. Перед начальством станет новый вопрос: а только ли с Симоновым была у нее связь? Тогда заставу станут трясти как надо. Что думал по поводу заявления Жукова я? Что отпираться просто поздно. Если Таран упрется и не даст вызвать девчонку, Жуков в голос начнет кричать о том, что мотивы Симонова связаны именно с ней, а Таран это знает, и потому не хочет, чтобы Пуганькова открывала рот. Более того, может подвести все к личной неприязни Симонова и Уткина, которая появилась из-за Пуганьковой и, на почве которой и случилась перепалка. Если же Таран свернет все это «следствие», что развел тут Жуков, капитан непременно будет использовать в настоящем следствии линию со Светой в качестве защитной, что обернется для всех нас проблемами. Что тут можно было сделать? Посмотреть, как пойдут события дальше. Возможно, получится заставить Жукова играть по нашим правилам. Просто обернуть его же оружие против него самого. У меня были мысли, как это сделать. Жуков вздохнул. — Мне, безусловно, неприятно лезть в вашу семью, товарищ Пуганьков, но у меня есть основания полагать, что Светлана тоже фигурирует в этом деле. Таран молчал. По напряженному его лицу я видел, что он мыслит в том же направлении, что и я. Что если прямо сейчас он откажет Жукову, то даст ему только больше поводов сваливать все на жену Пуганькова. — Как, скажите пожалуйста, она может тут фигурировать? — Состроил сердитое лицо Пуганьков. Жуков вздохнул. — Извините, если я вас чем-то обижу… Заранее извиняюсь. Однако все на заставе видят, как ведет себя гражданка Пуганькова. В каком виде она ходит. Что она нередко предпочитает общество солдат вашему. Ведь по долгу службы у вас остается не так много времени на общение с супругой. — Вы, мне кажется, переходите границу, товарищ капитан… — Выдохнул Пуганьков. — Ну вы же и сам прекрасно понимаете, к чему я клоню, — улыбнулся Жуков. — Зачем вы отрицаете очевидное? Отрицаете то, что и так уже все знают. Полагаю, вы тоже подозреваете, свою супругу. Но просто всей душой это отрицаете. Пуганьков сделался кислым и хмурым. Уставился он не на Жукова, а словно обидевшийся ребенок, куда-то в пустоту. Взгляд его сделался совершенно отсутствующим. — О чем я хочу сказать, — продолжил Жуков, когда понял, что замполит ему ничего так и не ответит. — Мне кажется, что у Светланы Николаевны были определенные отношения как с Симоновым, так и с Уткиным. Возможно, солдаты поссорились именно из-за женщины. Жуков мрачно глянул на меня. — Да как вы можете… — протянул Пуганьков тихо, — да как вы… смеете?.. Это ведь моя супруга… — Я не хотел вас оскорбить, товарищ лейтенант, — проговорил Жуков доброжелательно, — даже скажу больше, я буду рад, если мои подозрения окажутся беспочвенными. Жуков помолчал еще несколько мгновений, снова ожидая ответа Пуганькова, но, по всей видимости, лейтенанту нечего было сказать. — Ну так что, товарищ лейтенант? Не могли бы вы пригласить вашу супругу в канцелярию? — Проговорил он вежливо. Пуганьков молча встал из-за стола. Поднялся он так резко, что звякнули карандаши и ручки, которые лейтенант держал в граненом стакане. А потом Пуганьков вышел из канцелярии с таким видом и настолько торопливо, что обычно, после такого жеста обратно не возвращаются. — Ну вот и славно, — выдохнул Жуков. Потом обратился ко мне: — Товарищ сержант. На этом все. Вы свободны. — Если товарищ старший лейтенант Таран не против, — проговорил я, глядя Жукову в глаза, — я бы хотел остаться. — Полагаю, это не требуется, — похолодел тон Жукова. — Я вижу, что ничего нового вы нам не скажете, Селихов. — А я полагаю, что мне все же будет лучше остаться. Жуков приподнял бровь. — Для чего? Разве у вас нет никаких других обязанностей? — На сегодня мой наряд уже закончен, товарищ капитан, — сказал я, — к тому же раз уж дело идет о моем друге, об Уткине, я бы хотел стать его, скажем так, «защитником». — Тогда давайте позовем самого Уткина, — возразил Капитан, — на его присутствие я соглашусь. — А почему вы не согласны на мое? — Спросил я холодно. Жуков замолчал. Я понимал, что он опасался того, что я могу как-то спутать ему карты. Ведь он уже сталкивался со мной, после первой драки с Симоновым. Жуков — умный человек. Он прекрасно знает, какая у меня репутация. А еще — что я не так прост, как кажусь не первый взгляд. — Ну, мы, конечно, можем позвать еще и Уткина, — пожал я плечами. — Тут я только за. Жуков поджал губы. — Я тоже считаю, что Александру нелишним будет поприсутствовать тут, — сказал Таран. Жуков метнул в него недовольный взгляд, который, впрочем, почти сразу помягчел. — Ну что ж… — проговорил он, — если вы настаиваете, товарищ старший лейтенант… Света сидела на стуле, на котором совсем недавно располагался я, и плакала. Девушка хныкала и утирала слезы платочком. Офицеры терпеливо ждали, пока Пуганькова нарыдается. Я тем временем подошел к окошку, глянул на речку, что была видна с заставы. Пяндж был сегодня безмятежным. Он длинной, зелено-голубой полосой тек в своем русле. Блестел в лучах высоко стоящего солнца. За ним, на холмах близь кишлака Комар, гуляло стадо овец. Пастух принялся вдруг перегонять их в другое место, и животные синхронно сдвинулись с места, принялись спускаться с холма. Издали напоминали они рой насекомых, двигавшийся настолько слаженно, будто было это какое-то единое живое существо. — В чем вы меня подозреваете, товарищ капитан? — Хныкала Света, — что я вам плохого сделала, скажите? — Вас пока что никто не в чем не подозревает, Светлана Николаевна, — выдохнул Жуков, — прошу вас, успокойтесь. — Да как же не подозревает? Разве ж можно порядочной девушке такие вопросы задавать, как задали вы⁈ Офицеры переглянулись. Таран тяжело вздохнул. — Прошу, успокойтесь, — попытался утешить ее Таран, — никто вас тут не обидит. К слову, Пуганьков не вернулся в кабинет. Он привел свою жену, а сам немедленно удалился. Не хотел слушать того, что она может рассказать. Противился любой правде, что могла выдать его супруга. Что ж, в этом плане Пуганькова было жаль. По всей видимости, он очень любил эту ветряную девушку. Дело молодое, ничего тут не попишешь. Хотя даже я, сколько бы ни был горяч в годы Пуганькова, за километр обходил подобных Свете девушек. А они липли, как пчелы на мед. И все равно, обходил же. Чуйка не подводила. — Если не хотите меня обидеть, то, пожалуйста, отпустите! Не задавайте своих унизительных вопросов! — Крикнула Света, а потом спрятала лицо в руки. Принялась плакать. Жуков, несколько мгновений понаблюдавший за девушкой, наконец сказал ей: — Вы должны очень честно ответить мне на мои вопросы. Оттого, что вы скажете, может зависеть человеческая жизнь. — Я вообще не понимаю, чего от меня хотят! — Совсем разволновалась Света. — Правды, Светлана Николаевна. Жуков подошел к девушке. Сурово встал над ней, глянул сверху вниз. — Скажите, у вас были какие-то отношения со старшим сержантом Симоновым? Или, может, с рядовым Уткиным? — Нет! Нет, нет и еще раз нет! — Крикнула на капитана девушка, — я верна своему мужу! Я люблю своего мужа! Как у вас вообще совести хватило такое подумать⁈ — Светлана, — вздохнул Жуков, — вы… — Товарищ капитан, — вклинился я, — отпустите уже девушку. Вы не добьетесь от нее того, чего вам нужно. Если даже что-то и было, думаете, она вам скажет просто так? Жуков обернулся ко мне. — Товарищ сержант, вы говорите с капитаном. Не следует нарушать субординацию. Это чревато. — Не следует вертеть хвостом, когда боец, что у тебя под командой, хотел убить сослуживцев, — сурово ответил я. Жуков изменился в лице. Сердито свел брови к переносице. — Таран, работа, которую вы проводите с личным составом, оставляет желать лучшего. — Просто вы плохо знаете Селихова, товарищ капитан, — пожал плечами Таран. Жуков приблизился ко мне. Застыл на полушаге и пронзительно заглянул в глаза. Я выдержал его взгляд. Не отвел своего. — Селихов, вы остались здесь, чтобы мешать мне задавать вопросы гражданке Пуганьковой? — спросил Жуков требовательно, — может, вы, рыцарь на белом коне, который пытается спасти прекрасную царевну? Жуков сузил глаза, добавил: — Может, и вы участвуете в этом порочном предприятии? — Каком предприятии⁈ — Взвизгнула вдруг Светлана, — в каком порочном предприятии⁈ Я верна мужу! Слышите меня⁈ Верна! — Гражданка Пуганькова, — обернулся Жуков, — прошу вас помолчать. — Я не питаю особой симпатии ни к вам, товарищ капитан, — начал я, и Жуков тут же обернулся ко мне, — ни к гражданке Пуганьковой. Но я знаю, что вы задумали. Я вижу вас насквозь. Если вы хотите отбрыкаться от любой ответственности, я вас уверяю, что не допущу этого. — Ах ты самонадеянный… — Стиснул зубы Жуков. — Самонадеянный кто? — Перебил его я. — Оскорбите солдата? Давайте, сделайте это прямо на глазах моего командира. Посмотрим, что из этого получится. На лице капитана заиграли желваки. Он неприязненно раздул ноздри, но не решился ничего сказать. Вместо этого Жуков глянул на Тарана. Начальник заставы бесстрастно смерил его взглядом. — У вас осталось совсем немного времени, товарищ капитан, — напомнил ему начальник заставы — Мы с вами договаривались только на час. И он подходит к концу. Когда Жуков снова посмотрел на меня, я ему только ухмыльнулся. — Один-единственный вопрос, — отрезал капитан танкистов, — и я ее отпущу. Все. Я пожал плечами, прекрасно понимая, что Света будет отбрехиваться до конца. По всей видимости, фортель Жукова не пройдет. Все его усилия станут тщетны, и Таран просто предаст дело прокуратуре, которая во всем тщательно разберется. Тем не менее рано списывать Жукова со счетов. Он будет трепыхаться сколько сможет. Жуков вернулся к девушке, которая уже немножко успокоилась. Светлана жалобно уставилась на капитана. Потом столь же жалобно проговорила: — Пожалуйста, хватит меня мучать и оскорблять. Просто отпустите меня. Я ничего не понимаю. Я не знаю, чего вы от меня хотите… — Светлана Николаевна, — начал Жуков, — вы и правда совершенно не понимаете сложности ситуации. Три солдата сцепились и чуть не поубивали один другого. Главная наша версия — что это произошло из-за ревности. Ревности к какой-то женщине. — Говорите за себя, товарищ капитан, — вклинился я, — это ваша версия. Не общая. — Селихов, — обернулся Жуков, — не встревайте. — Не передергивайте. Не морочьте ей голову, — ответил я. — Сели… — Заикнулся было Жуков, но Таран его перебил: — Товарищ Капитан, — он указал на свои наручные часы, — время. Лишь час. Капитан танкистов выдохнул. — Хорошо. Это моя версия. И версия заключается в том, что эти Селихов с Уткиным сцепились с Симоновым. Сцепились из-за женщины. Главное — разобраться — кто все это начал, Симонов или Селихов с Уткиным. Поймите, что от вашего ответа будет зависеть судьба и жизнь человека. А может быть и нескольких человек. Потому прошу вас сказать честно. Вас никто не осудит и не будет порицать. Это лично я вам обещаю. Светлана ничего не ответила Жукову. Только нервно сглотнула. — Так вот, — продолжил капитан, — С кем у вас были отношения? С Селиховым? Уткиным? С кем? Вместо ответа Светлана сделала бровки домиком, а потом просто расплакалась. Жуков отвернулся от нее, зло подбоченился и сухо сплюнул. — Отпустите гражданку Пуганькову, капитан Жуков, — проговорил холодно я. Капитан обернулся ко мне. Взгляд его был полон неприязни. Но Жуков все же ничего не сказал. — Отпустите Пуганькову, — Поддержал меня Таран. Жуков вздохнул. — Вы свободны, Светлана Николаевна. Света торопливо встала и столь же торопливо пошла на выход, когда распахнула дверь, все мы вдруг увидели, что за ней стоит сержант Фролов. Он замер на месте с занесенной, чтобы постучаться в дверь, рукой. Светлана тоже встала перед ним, как вкопанная. Уставилась на него удивленным взглядом. Фролов прочистил горло, отстранился, чтобы пропустить Пуганькову, а потом встал чуть не «смирно» и спросил: — Разрешите войти, товарищ старший лейтенант? — Для чего? — Осведомился Жуков, опередив Тарана. — Хочу кое-что сказать, по произошедшему ЧП, товарищ капитан. Пуганькова, словно бы очухавшись, попыталась выйти и вздрогнула, когда Жуков ее окликнул: — Задержитесь, пожалуйста, если вам несложно, Светлана Николаевна. Девушка обернулась, состроив страдальческую мину. — Товарищ старший лейтенант, — волком глянув на капитана, обратился я к Тарану, — сколько времени осталось у товарища капитана? Таран, под пристальные взгляды всех, находившихся в комнате, глянул на часы. — Меньше пяти минут. — Капитану стоит поторопиться, — сказал я. Я знал, что хотел сказать танкист. И сведения эти будут совершенно не на руку Жукову. Не на руку, потому что я несколько переоценил его интеллект. А послушав капитановы рассуждения, понял, что он мыслит несколько в ином направлении, нежели я. Для него, очевидно, самое главное было — доказать, что мы первыми затеяли драку. Видимо, он был убежден в конфликте Уткина и Симонова из-за женщины. И искренне считал, что зачинщиком был Вася. Ох… Плохо же он знал Уткина… Однако у меня появился новый вопрос: почему Фролов решился выступить? Этого я не знал. Жуков, тем временем, мне не ответил, только окинул колким взглядом. Вместо этого обратился к Фролову: — Что вы хотели мне сообщить? — Товарищ капитан, — начал Фролов, сглотнув, — я знаю, почему Симонов напал на Уткина. В канцелярии снова загустела тишина. Светлана, белая как смерть, казалось, была не в силах пошевелиться. Жуков тоже молчал. — Симонов напал на Уткина из-за Светланы Николаевны, — выдал Фролов. — Он считал, что Уткин тоже пытался с ней заигрывать и приревновал. Но у Уткина и в мыслях ничего такого не было. Света вдруг странно ахнула, закатила глаза, откинула голову и рухнула в обморок. Я и все, кто был в канцелярии, тут же бросились к ней, чтобы привести девушку в чувство. Глава 13 Светлана не успела упасть на пол. Все потому, что я ловко юркнул к ней и подхватил на руки. Мягко опустил. Подоспевший Таран скомкал свою куртку, которую схватил с одного из стульев и подложил под голову девушки, чтобы я мог опустить Светлану на пол. — Ей нужно воды, — сказал я строго. — Что стоишь⁈ — Жуков рявкнул на Фролова, — воды! Танкист бестолково и совершенно растерянно зашарил взглядом по комнате канцелярии. — Вон там, в углу, есть ведро, — подсказал ему Таран. Фролов кинулся к жестяному ведру, стоящему на табурете, схватил мятую алюминиевую кружку, набрал воды и помчался к нам. А потом не придумал ничего лучше, кроме как набрать полный рот воды и обдать ею Светлану. Пуганькова распахнула глаза так резко, будто бы и не падала в обморок. Раскрыла рот и глубоко вздохнула, словно бы от возмущения. Лицо ее изумленно вытянулось. Медленно поднявшись, она принялась размазывать по физиономии пудру и потекшую тушь. — Да что вы себе позволяете⁈ — Взвизгнула девушка, — что вы вообще творите⁈ Офицеры и танкист удивленно замерли. А я понял, что девчонка просто притворилась, что упала в обморок. В канцелярии повисла тишина. Света повела по всем взглядом своих черных от растекшейся туши глаз. Видя недоумение на лицах офицеров и танкиста, вдруг скривилась, тронула висок. — Моя голова… — Протянула изворотливая Светлана, — голова просто раскалывается! — Пожалуй, ее стоит проводить в их с Пуганьковым комнату, — сказал я суховато. Признаюсь, весь этот ее концерт начинал действовать мне на нервы. А еще оказался он совершенно бестолковым. Светлана заставила офицеров плясать вокруг нее, чтобы отвлечь всех от слов, Фролова. Лучше бы скорее удалить ее отсюда, чтобы не мешалась. — Голова ужасно разболелась… — Ныла Пуганькова. Жуков глянул на Фролова. — Проводи ее в комнату, — приказал он. Фролов торопливо покивал. Стал суетиться вокруг девушки, словно квочка над яйцом. Помог подняться. Под Светланены ахи и вздохи, увел ее прочь. — Ваше время вышло, — сказал Таран Жукову, когда за танкистом и Пуганьковой захлопнулась дверь, — кажется, все очевидно. Жуков молчал, задумчиво опустив взгляд к полу. — Думаю, своему танкисту вы поверите, — нарушил я тишину, и капитан, словно бы встрепенувшись, поднял глаза. Уставился на меня. Потом поджал губы. Обратился к Тарану: — Вы… Вы сообщите в отряд? — Как и собирался, — кивнул Таран. — Вы должны понимать, что в таком случае моя карьера будет разрушена, — проговорил Жуков. — Это вы должны были понимать, что слишком невнимательно относитесь к личному составу вашего взвода, товарищ капитан, — ответил ему я, вместо Тарана, — по вашей вине просела дисциплина. Жуков, кажется, был разбит. Пусть лицо капитана оставалось бесстрастным, словно бы высеченным из камня, но глаза его говорили обо всем красноречивее любых слов. Они стали холодными, будто бы стеклянными, словно у мертвого. А потом внезапно заблестели, но Жуков спрятал этот блеск, нахмурив брови. — Что ж. Это ваше право, — проговорил Жуков немного изменившимся голосом. — Но с вашего позволения я бы хотел… Жуков недоговорил, потому что раздался стук в дверь. Очевидно, это был Фролов. Таран разрешил ему войти. — Товарищ лейтенант вызвался сам отвести свою супругу к себе в квартиру, — отчитался Фролов. Тогда Жуков, прочистив горло, продолжил: — Я бы хотел, товарищ старший лейтенант, послушать, что нам скажет сержант Фролов. Я хочу знать, откуда у него все эти сведения. Оба и Жуков, и Фролов вопросительно уставились на Тарана. — Вы же понимаете, товарищ капитан, что в этом нет особого смысла, — сказал я. — Понимаю, — проговорил Жуков, глянув на меня. Голос его прозвучал несколько странно. Не было в нем характерного для Жукова самодовольного и уверенного тона. Капитан ответил, скорее, с каким-то смирением. На это же указывал и взгляд его глаз. Он посмотрел на меня без, уже ставшего привычным, раздражения. Его взгляд был пуст. — Ну что ж, — вздохнул Таран, — пускай товарищ сержант расскажет. Тогда Фролов рассказал. Рассказал о нашей перепалке у ленинской комнаты. О том, что Симонов наврал своим же, чтобы затеять драку со мной и Васей Уткиным из-за Светланы. Рассказал, как я задавил конфликт в зародыше и вывел Симонова на чистую воду. — Представляете, чтобы могло случиться, если б не Саша? — Сказал Фролов, заканчивая свой монолог, — я рад, что он нас остановил. Что мозги на место вставил. Фролов помялся немного, переваливаясь с ноги на ногу и опустив взгляд. Он как бы решался что-то добавить. Никто не перебивал танкиста: — А тут, на заставе, заговорили, будто бы это Уткин с Селиховы виноваты. Будто бы вы, товарищ капитан, именно так и думаете. Ну мы с мужиками посовещались и решили, что нужно и свое слово вставить. Я как старший по званию, к вам и пошел, чтобы все прояснить. Жуков с Тараном переглянулись. Я ухмыльнулся и скрестил руки на груди. — А Александр с Васей не виноваты, — Фролов отправил мне свой мимолетный и немного смущенный взгляд, — Это у Сергея ум за разум зашел. Он же как привык? Привык быть главным. А тут, на заставе, у него такого не выходило. Не раз я от него слышал, что пограничники с его авторитетом ну никак не считаются. Очень его, понимаете ли, злило это обстоятельство. А последней каплей стала история со Светланой Николаевной. — Почему мне не докладывали? — Мрачно проговорил Жуков. — Не докладывали? — Удивился Фролов, — так мы думали, товарищ капитан, вы все это и так видите. Что и так понимаете. А чтобы вот так доложить… Ну… Кто бы это сделал? Я? Так товарищи бы не поняли. Лицо Жукова из каменного сделалось невероятно скорбным. Кажется, в эту самую секунду он понял свой просчет как командира. Понял и не нашелся что ответить Фролову. — А я точно знал, что Селихов с Уткиным никогда бы первыми на Сергея не напали бы, — продолжил Фролов, убедившись, что никто не собирается ему что-либо сказать или же поправлять его слова, — я Сашу, после того как он себя показал, зауважал еще сильнее. И так было ясно, что парень — о-го-го. А теперь я когда лично с ним попал в такую вот заварушку, зауважал еще и как человека. Не дал он нам друг другу глотки перегрызть. А мог бы, если бы был на нас зол. Но все равно не дал. — Кажется, товарищ капитан, — усмехнулся Таран, — сержант Селихов вместо вас исполнил вашу же воспитательную функцию. Пусть и довольно нетрадиционным способом. Жуков ничего не ответил. Он даже не глянул на Тарана. Вместо этого только бросил Фролову: — Спасибо, товарищ сержант. Вы свободны. Фролов отдал честь и вышел из канцелярии. — Скажите, Селихов, — вдруг нарушил Жуков тишину, поселившуюся тут, когда танкист хлопнул дверью, — почему вы нам этого не рассказали? Почему молчали? Жуков так и не решился заглянуть мне в глаза. Все это проговорил он, не отрывая опущенного взгляда от пола. Зато Таран посмотрел вопросительно. Этот вопрос тоже явно крутился у него на языке. — Скажите, товарищ капитан, — начал я, — что вы чувствуете сейчас? Что у вас на душе? Жуков глянул на меня, явно удивившись вопросу. — Будьте, пожалуйста, честны, — предвосхитив его возражения, продолжил я, — это нужно, чтобы я тоже честно мог ответить на ваш вопрос. Жуков поджал губы. Он не решался долго. Я видел, как танкист борется с собой. Ломает себя, чтобы проговорить те слова, что, на самом деле рвались наружу. В глубине души капитан явно понимал, что произнеся он их, эти слова вслух, ему и самому полегчает. Тем не менее он все еще боролся с собственным самолюбием. И чувство вины все же победило самолюбие Жукова. — Досаду, — начал капитан, — вину. И наверное, раскаяние. — Потому что вы тоже поняли, что хоть и косвенно, но все же виноваты во всей этой ситуации, — проговорил я, — столь же косвенно, как и гражданка Пуганькова. Но вина ваша гораздо большая, чем ее. Жуков молча покивал. — Вы недоглядели, — продолжил я. — Вовремя не распознали, что твориться на душе у одного из ваших бойцов. И вот к чему это привело. А теперь скажите мне: пришло бы к вам понимание всего этого, если бы про стычку у ленинской комнаты рассказал вам я, а не один из ваших же солдат? Жуков горько усмехнулся: — Полагаю, в таком случае я чувствовал бы только злость. Злость на вас, товарищ сержант. Но сейчас понимаю, что вы правы. * * * — Ты же понимаешь, что начальство дало мне последний шанс. Последний и единственный, — выдохнул Стоун, поправляя защитного цвета панаму, — если бы они так сильно не хотели заполучить русского шпиона, я уже как месяц сидел бы за решеткой. — Понимаю, господин Стоун, — Абади попытался смягчить голос, чтобы он не прозвучал раздраженным, — но вы и сам прекрасно понимаете, что я не всесилен. Они оставили машину с охраной из местных у самого начала горной тропы, по которой сейчас поднимались. Солнце жгло нещадно. Стоуну казалось, что он чувствует жар от разогретых камней под ногами, даже сквозь толстую подошву армейских ботинок. Стоун, Абади и его сопровождающий с непроизносимым именем, которое Уильям даже не пытался запомнить, шли вверх по тропе. — Я бы вручил Нобелевскую премию тому умнику, который решил привлечь этих Аистов, — поморщился Стоун и остановился. Фляжки с водой он не выпускал из рук с начала их небольшого похода. Агент отхлебнул воды. Вытер губы предплечьем. Абади знал, что специальный агент прослушал курс по выживанию в пустыне. Но, очевидно, совершенно не следовал ему. Иначе не стал бы тратить воды прямо сейчас. Что толку, если вся влага на такой жаре тут же выйдет из организма потом? Впрочем, Саид подозревал также, что спецагента мучило суровое похмелье. Внимательный Абади уже давно заметил на припухшем лице Стоуна признаки алкоголизма. Заметил он так же, как быстро они развились, после того как провалился штурм пограничной заставы. — У вас не так много времени, господин Стоун, — проговорил Абади, — а Аисты — это как раз те самые люди, что смогут найти разведчика быстро. — Да. Но они не ищут, — выдохнул Стоун раздраженно. — И сейчас мы выясним почему. — Поторопимся, — вклинился на ломаном английском дружок Абади с непроизносимым именем, — идти осталось совсем немного. Их стоянка должна быть где-то тут. Стоун не знал этого мужчину, но, судя по повадкам и выправке, подозревал в нем солдата. — Спасибо, Хайдер, — сказал Абади. Взобравшись на вершину, они оказались у невысоких, но отвесных скал, выросших на этом пологом пригорке. Стоуна уже давно смутило, что он не уловил звуков, а главное, запахов лагерной жизни, к которым так привык, когда встречался с людьми Юсуфзы. На первый взгляд вершина этого холма была соврем пустой, если не считать протянувшихся в обе стороны скал. Пошарив взглядом, специальный агент тем не менее увидел кое-что, что могло бы быть этим «лагерем». Небольшой колодец, напоминавший нору, виднелся немного дальше по холму. Уильям сразу догадался, что это и есть «стоянка». — Они прячутся под землей, — проговорил Стоун. — Верно. Должны быть тут. В кяризах. — Где? — Удивился спецагент. — В кяризах. В древних и давно пересохших водяных колодцах. Стоун безуспешно попытался повторить неприятное англоговорящему человеку слово, но, видимо, получилось у него не очень. Ему даже показалось, что солдат с непроизносимым именем едва заметно скривил губы, услышав говор Уильяма. — Хорошо, — вздохнул агент, когда они пошли к колодцу, — и где они? Они вообще знают, что мы придем? — Я скажу вам больше. Они знают, что мы здесь, — проговорил Саид, осматривая раскаленные солнцем вершины скал. Когда в колодце Стоун заметил какое-то движение, то напрягся. Сделался внимательным и чутки. Через несколько мгновений трое крепких мужчин-моджахедов выбрались из норы. Агент заметил, что ноги их, по щиколотку оказались мокрыми. Видимо, там, под землей, все еще оставалась вода. Стоуну еще не приходилось встречаться с «Аистами». Он ожидал увидеть суровых солдат в черной одежде, увешенных советским оружием. Тем не менее перед ним предстали трое мужчин в простых рубахах, шароварах и чалмах, защищающих голову от солнца. Солдат в них выдавали только широкие советские ремни на поясе, да пистолеты, что носили эти люди в кобурах при них. А еще — ножи. Тем не менее суровость лиц этих мужчин говорила сама за себя. Особенно Стоуна поразило одно лицо. Агент не выдал своего удивления. Моджахед, который приковал к себе внимание агента, был высок и широкоплеч. Имел могучее тело и толстые, словно медвежьи, руки. Лицо его украшала широкая и густая черная борода. Однако Стоуна удивила не она. Лицо мужчины было обезображено. Вся его левая сторона представляла собой один большой заживающий ожог. Левый глаз побелел, словно бы сваренный в кипятке. Саид Аббади поздоровался с мужчиной на Урду. Тот ответил кивком. — Как ваша рана, Нафтали? — Спросил Саид. Он знал о недавнем странном порыве Нафтали, напасть на советских пограничников. Знал также и о трех погибших Аистах, оставшихся на советской земле. Тем не менее благоразумно не стал упоминать об этом. Не стал, потому что знал — такой поступок не пройдет для Нафтали просто так. Рано или поздно ему придется встретиться с последствиями. Кроме того, он просто не хотел злить командира «Чохатлора». — О чем ты его спросил? — Вклинился на английском Стоун. — Прошу, тише, — ответил Абади, видя, как хмурится Нафтали, услышав тон американца, — вы обязательно обо всем узнаете. Пожалуйста, помолчите. Американец недовольно засопел. — Пришел. Хозяйчик, — разулыбался Нафтали, кивнув на Стоуна, — я бы с радостью приказал своим воинам высечь этого человека за его неуважительный тон. — Мы с вами понимаем, что этого лучше не делать, — примирительно проговорил Саид. — Знаем, — Нафтали посерьезнел. — Потому я все еще и не приказал этого сделать. Абади не ответил, только кивнул. — Я догадываюсь, зачем вы пришли, — сказал Нафтали. — Мы уже три дня не получали от вас никакой информации. Возможно, что-то случилось? — Спросил Саид. — Не получали, потому что я приказал отключить радиостанцию и не выходить с вами на связь. Саид и Хайдер мрачно переглянулись. — Я прекратил поиски вашего русского, — добавил Нафтали. — Что? — Удивился Саид, — почему? — Чтобы поговорить с тобой. Я знал, что в таком случае ты точно явишься лично, Абади. — Очень опрометчиво с вашей стороны, — похолодел тон Саида. — У вас есть конкретная боевая задача и вы… — Мне нужна информация, — перебил его командир Чохатлора, — и если вы хотите, чтобы мы продолжали искать, я должен ее получить. — Информация, касательно чего? — Нахмурился Саид. — Я так понимаю, к нашему делу она не относится. — Правильно понимаешь, — по-хозяйски кивнул Нафтали, — но я не стану продолжать поиски, пока не удостоверюсь, что мое требование выполняется. — Вы зарываетесь, — не выдержал Хайдер и выступил вперед, — если будете самовольничать — вас просто лишат снабжения! Нафтали рассмеялся. — Придержи своего пса за поводок, Абади. А то он разгавкался. Лицо Хайдера превратилась в злобную маску. Он потянулся было за пистолетом, но Саид тут же его остановил. — Тише, тише, друг мой. Оно того не стоит. Хайдер застыл, занеся руку над кобурой. — Ну давай, достать его, — улыбнулся Нафтали, — ну же. Будь мужчиной. Хайдер сглотнул. Глянул на Абади, потом на ничего не понимающего Стоуна. И убрал руку от пистолета. Нафтали снова рассмеялся. — Так-то лучше. Ты сделал все правильно. Я сразу понял, что ты не мужчина. Не воин. Что ты лишь пес на побегушках у своего хозяина. Значит, и веди себя, как пес. Подчиняйся ему. — Но все же, мой друг прав, — бархатным, очень спокойным голосом проговорил Саид, — если вы не будете выполнять задачу, вас перестанут спонсировать. — В округе достаточно кишлаков, чтобы мы могли неплохо существовать, — самодовольно заявил Нафтали, — кроме того, тут много баев, самопровозглашенных ханов и прочей сволочи, которая с радостью заплатит нам свои деньги в обмен на наши боевые навыки. Командир «Аистов» улыбнулся и добавил: — Напомнить тебе, кто дал нам эту подготовку? А сколько это могло стоить, ты, думаю, и знаешь сам. — Что вы хотите, Нафтали? — сдался Саид после недолгих раздумий. Нафтали ухмыльнулся. Потом приблизился к Саиду. Хайдер и Стоун при этом напряглись. Нервно переглянулись. — Я хочу получить того, кто имел наглость, — командир «Чохатлора» указал на свой страшный ожог, — сделать это с моим лицом, Саид. Глава 14 Шишига мерно урчала двигателем во дворе заставы. Хмелев, куривший у ее колеса, прогревал машину. Сегодня Таран, Жуков, Симонов и небольшой конвой из пограничников должен был отправиться в отряд, чтобы доставить туда провинившегося танкиста. Давыдов, начальник отряда, был немало удивлен характером того ЧП, что произошло вчера у переправы через Пяндж. Посему нам и всему Шамабаду предстояло серьезное разбирательство. Симонова распорядились доставить в отряд и задержать до выяснения всех обстоятельств. Танкист все то время, что офицеры спорили о его судьбе, провел в бане, под охраной. По рассказам пограничников, которые сторожили его, старший сержант просто сидел на лавке с каменным лицом и отсутствующим взглядом. Симонов не пытался ни с кем заговорить. Не бил себя в грудь, доказывая невиновность. Даже не буянил. — Что-то в котелке у него сломалось, — говорил Малюга, стороживший танкиста и передававший ему пищу, — сидит как истукан. Ничего не говорит. На вопросы не отвечает. Я ему: «на вот, поешь. Обед тебе принес» А он молчок. И все тут. — Ну, — подтвердил Синицын, — к жратве ни раз не прикоснулся. Как сидел, так и сидит, нос повесил. Сегодня у меня был свободный день, который нужно было посветить ремонту конюшни. А вот завтра мне предстоял продолжительный наряд у моста. Начальство распорядилось двигаться прямо на броне танка до самой переправы, и там же нести службу. Двигаться демонстративно и открыто, совершенно не скрывая нашей тяжелой техники от любого, кто мог бы наблюдать с той стороны. Как сказал Таран: «Для большей внушительности. Что б не сунулись, если че». Потом на месте, расположить танк и оборудовать временный, особо усиленный пост на пути предполагаемого нарушителя Государственной Границы. Сколько мне и другим пограничникам, что сменят нас позже, предстояло так служить, мы не знали. Если сначала планировалось, что к мосту танк погонит экипаж Симонова, то после произошедшего все перегибалось. Теперь участвовать будет Фролов со своими танкистами. Только танк должен был вести Максим Малышев, который вместе с Пуганьковым и Черепановым подбирал для машины подходящую позицию и дорогу, чтобы грамотно подвести ее к месту службы. Ну а я, Малюга и Канджиев, под командой Мартынова, шли нарядом, который должен был дежурить у танка следующие двенадцать часов. Естественно, по пути нашего следования нам предписано было исполнять функции еще и дозорных, патрулируя Границу верхом на Т-62. Однако это завтра, а сегодня, мне довелось видеть, как Симонова грузили в Шишигу. Конвой вывел танкиста из бани с завязанными руками. Словно нарушителя Государственной границы повели его через весь двор к Шишиге. Симонов опустил голову и плечи. Спрятал от всех бесстрастное лицо. Я не знал, раскаивается ли он в том, что учудил. Не знал даже, что он обо всем этом думал. И все же, я ясно видел и понимал, что он боялся заглянуть в глаза хоть кому-то на Шамабаде. Любому пограничнику, танкисту или офицеру, кто наблюдал за тем, как его ведут к машине. Симонову приказали забраться в крытый кузов. За ним запрыгнул Ваня Белоус с Радаром и еще двое вооруженных погранцов. — Жаль мне его, — услышал я за спиной голос Васи Уткина. Обернулся. Уткин стоял у заново строящейся курилки. Там разобрали доски и щепки. Засыпали воронку. Теперь же на этом месте красовались опоры для будущей крыши. Скоро накроем, сладим лавочки и столик, и будет курилка, как новая. Я не ответил Уткину, потому Вася продолжил сам: — Он не ведал, что творил. Будто бес в него вселился. — Молодой пацан. Горячий, — ответил я. — Просто решил в один момент, что ему все можно. Вернее, что он все может. А когда спустили на землю, не смог осознать, что, оказывается, можно ему далеко не все. Вот и поплатился он за свою глупость. — И все равно, жаль мне его, — вздохнул Вася. — Да только понять я его, похоже, так и не смогу. Потому как, в детском доме всегда думал: умом я не блещу, зато силища… А что, если в армии мне место найдется? Помнишь, я ж тебе рассказывал, что даже ждал, когда меня призовут? Ну вот… Казалось мне всегда, что именно так и смогу я устроиться в этой жизни. Приспособить… — Он сжал свои крепкие кулаки, осмотрел их грустным взглядом, — приспособить свои силы на хорошее дело. Вася вздохнул. Помолчал немного. Сглотнув, снова заговорил: — Знал я, что всякое может быть. Понимал, что могут отправить в Афган, а там и убить. Но чтобы вот так как Сергей… своими собственными руками свою жизнь испохабить… Да еще и на пустом месте… Это для меня как-то… дико, что ли. — Запомни, что ты сейчас сказал, Вася, — улыбнулся я, — очень хорошо запомни. Потом, когда приедут к нам Шарипов с Рюмшиным, им это слово в слово повторишь. — Парни! — Позвали вдруг нас с конюшни. — А! Чего⁈ — Обернулся Вася. Крыша, между тем, на конюшне была почти закончена. Сегодня бойцы с самого утра крыли на ней шифер, и к вечеру должны были закончить. — Помощь ваша нужна! Рук не хватает шифер подавать! — Сейчас придем! — Отозвался я. Мы с Васей потопали к конюшне. — Думаешь, надо мне это Особистам рассказать? — Спросил он. — Слово в слово? — Да. — Почему. — Потому что тебе поверят, Вася. Вася Уткин улыбнулся мне. — Тогда хорошо. Значит, и тебе тоже поверят после моего рассказа. Я запомню, Саш. И обязательно им расскажу. * * * Московский погранотряд. Кабинет Шарипова и Рюмшина Здравствуй, дорогой Хаким! Признаюсь, письмо, что я получил от тебя, меня очень удивило. Удивило, потому как странным мне показалось то обстоятельство, что ты интересуешься Селиховым. С ефрейтором Павлом Селиховым я знаком довольно хорошо. Несколько раз беседовал с ним и по службе, и просто так. Ничего плохого сказать об этом бойце я тебе не могу. Тем более было мне удивительно, что ты, офицер особого отдела, приписанный к пограничной заставе, интересуешься о бойце, служащем здесь, «за речкой». Хоть и не все, но кое-что все же встало у меня на свои места, когда я узнал, что у тебя на заставе служит его младший брат Александр. По твоему вопросу разъясняю следующее: в ближайшие недели организовать тебе личную встречу с Павлом никак не получится. Его отделение уже двое суток как выполняет боевую задачу, потому Павел Селихов отсутствует в расположении роты. Информацию о том, когда он вернется, я разглашать не имею права. Тем не менее единственное, чем могу помочь тебе сейчас — дать краткую личную характеристику этого бойца, сформированную мною в ходе немногочисленных бесед с ним. Ну и наблюдений. Надеюсь, нижеследующая характеристика будет тебе хоть в чем-то полезна. Итак, ефрейтор Павел Селихов является отличником боевой подготовки. Службу несет прилежно. Демонстрирует личную отвагу и ум в ходе боевых действий, в которых неоднократно участвовал. Круг общения Павла довольно узкий. Тем не менее с сослуживцами отношения у него нормальные. В личных конфликтах с кем-либо из бойцов не замечен. Нарушений воинской дисциплины за ним также замечено не было. Павел Селихов имеет медаль «За боевые заслуги», коей награжден семнадцатого марта тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Характер имеет спокойный, рассудительный, дружелюбный и неконфликтный. Тем не менее, дорогой Хаким, для меня все еще остается непонятным, с какими целями ты интересуешься личностью Павла. Тем более непонятно, для чего тебе нужно поговорить с ним лично. Посему хотел бы, по возможности получить от тебя больше разъяснений по этому вопросу. Как найдешь это возможным, пожалуйста, напиши мне ответ со всеми возможными подробностями. С уважением, твой друг и однокашник, офицер особого отдела КГБ СССР, капитан С. Карпов. Из мыслей Хакима выдернул звук скрипа открываемой двери. В их небольшой кабинет вошел Рюмшин. Капитан снял фуражку, повесил на гвоздь, вбитый в стену. Хаким поспешил свернуть письмо и вернуть его в ящик своего стола. — Слыхал, че произошло, нынче утром? — Спросил Рюмшин, возвращаясь за свой стол. — Только что пришло сообщение с Шамабада. — Если оно пришло только что, — холодновато сказал Хаким, — так как же я мог об этом слышать? Рюмшин, казалось, пропустил мимо ушей колкости Шарипова. Капитан просто опустился за свой сильно захламленный стол. Принялся рыться в каких-то бумагах, разбросанных тут и там. — Дело, что ни наесть наше, — сказал Шарипов, — Давыдов щас вызовет тебя к себе. Я у него уже был. Мы встретились в штабе. — Что случилось? Рюмшин почему-то все никак не переходил к сути. Это несколько раздражало Шарипова, но Хаким старался не показывать своих чувств. — Боец один. Танкист, хотел застрелить двух погранцов. Его обезоружили и задержали. Сейчас… — Рюмшин глянул на часы, — видать, везут его в отряд. С ним же едут и начальник заставы с командиром танкового взвода. Хаким устало засопел. — Прилетело откуда не ждали, а? — Рассмеялся Рюмшин. За кипами бумажек Рюмшин отыскал свой недопитый чай и надкусанную сушку. Несколько мгновений оценивал всю эту «провизию» взглядом. Да с таким видом, будто бы сушка совершила ни больше ни меньше, а измену Родине. Решившись, он макнул ее в чай, подержал полсекундочки и отправил в рот. Глянул на Хакима. — И как ты думаешь, кто во всей этой истории оказался участником? Хаким снова не ответил. Только вопросительно приподнял бровь. — Любимчик твой, — разулыбался Рюмшин, пережевывая сушку, — Александр Селихов. — Селихов? — Да. Именно он. Как раз его, как Таран доложил, хотел застрелить танкист. Почему — решительно непонятно. Шарипов нахмурился, принялся усиленно размышлять. — Вроде как, обычное дело, — пожал плечами Рюмшин. — Поссорились они, и танкистик схватился за пистолет. Но в чем там суть, это нам с тобой придется разобраться. Видать, на Шамабаде, после боя, дисциплина расшаталась. Надо бы укрепить. Шарипов встал из-за стола, надел фуражку и направился на выход. — Э! А ты куда это собрался? — К начальнику, — обернулся Шарипов, — потом на Шамабад. Когда Шарипов захлопнул за собой дверь, Рюмшин хмыкнул. Развалился на стуле и даже закинул ноги на стол. Раскачиваясь на двух ножках, отпил чаю. — Не пустит он тебя сегодня, — пробурчал Рюмшин, — не пустит, вот увидишь. * * * На Границу опустилась ночь. Небо сегодня не было звездным, как вчера ночью. Его заволокло бугристыми, тонкими облаками, казавшимися совсем черными в темноте. От этого небосклон напоминал свод огромной пещеры. Тут, у реки, не было уже привычной нам пограничной тишины. В нескольких десятках метров шумел Пяндж. Танк расположили по эту сторону системы, на небольшом пятачке, где от пограничной тропы, являвшейся одновременно и дорогой, по которой можно было добраться к мосту, отходил короткий, но широкий дорожный «аппендикс», заворачивавший на переправу. Машина оставалась открытой и по расписанию выполняла функции прожекторного поста. С определенной периодичностью танкисты включали фонарь на танке, подсвечивая им мост и ограниченную прилежащую к нему территорию берега. Пограничники же должны были все это время оставаться в секретах и наблюдать за территорией вокруг, чтобы исключить для нарушителей Границы любую возможность подобраться к машине незамеченными. Мартынов наметил для нас несколько позиций для наблюдения. Он расположил их так, чтобы двое из наряда всегда были в визуальной близости друг от друга, но дежурили скрытыми по одиночку. Была у него и одна сомнительная идея. Каждый час группы, по хитрой схеме, один за другим должны были меняться местами. — Так у нас глаз не замылится. Постоянная смена обстановки не даст этого сделать. Да и участок, за который отвечаешь, останется под наблюдением, даже когда будем перемещаться, — считал Виктор, — так что, братцы, заснуть я этой ночью вам не дам. Даже если очень захочется. А, к слову, местная пограничная атмосфера сильно способствовала сонливости: мерно шумит река, и больше не единого звука. Темнота кромешная, когда машина не включает свой свет. Спи — не хочу. Часам к трем ночи нам в очередной раз пришлось меняться. Я дежурил неподалеку от Мартынова, в зарослях можжевельника. Когда тихо дал ему сигнал, что иду меняться с Малюгой, Мартынов принялся дожидаться его, чтобы уступить Гене свое место. Я аккуратно и тихо обошел танк сзади. Когда под танком увидел движение и заметил, как оттуда выбрался, видимо, отдыхавший там мехвод Малышев, то молча поднял руку, давая ему понять, кто идет. Малышев ничего не сказал. Только отложил свой укороченный Калашников. Кивнул мне. Перебравшись на другую сторону, к зарослям шиповника, что сплелся с дикорастущей розой, я замер. Нахмурился. За ними должен был сидеть Малюга. Но пограничника там не было. А ведь Гене предписывалось ждать, пока я не приду его сменить. Тем не менее я занял свое место. Глянул вперед, туда, где нес свои воды Пяндж. Мост черной плоской дорогой бежал по нему, и казалось, что он держится прямо на воде, словно огромная каменная баржа. — Саша! Это ты⁈ — Стараясь разговаривать как можно тише, но так, чтобы я мог его расслышать, тут же позвал меня Канджиев. Алим засел немного дальше, примерно в трех метрах, за большими камнями, что выросли тут и протянулись от самой пограничной тропы к низу, едва ли не к берегу. — Где Малюга? — Спросил я. — Отошел. — Куда? — Ну… По маленькому отошел. К берегу спустился, вон туда. — И ты его отпустил? Канджиев замешкался, размышляя, чтобы ему ответить. — Ну… Витя никаких приказаний по этому поводу не давал. Ну я подумал, что посмотрю пока и за Гену. Он скоро вернется. Давно уже ушел. — Как давно? — Минуты три. Я глянул на часы. Засек по все еще светящимся, но почти разрядившимся меткам стрелок моих командирских две минуты. Если не вернется — нужно проверить, все ли с ним нормально. — Ну? Я пойду? Там Витя, видать, заждался, — спросил Канджиев. — Посиди пока что. Кандижев больше ничего не спросил. Просто затих, оставаясь в секрете. Когда я снова глянул на стрелки, понял, что пришло время топать за Малюгой. Лучше не рисковать. Нынче обстановка сложная. — Алим. — А! — Я пойду гляну, где Гена. Если не вернусь через пять минут, сигналь остальным, чтобы искали. Канджиев ответил не сразу. Потом все же отозвался: — Есть. Думаешь, он… — Не знаю. Проверю. Присматривай за мной. — Есть. Я взял автомат «на грудь», снял его с предохранителя и медленно, стараясь не издавать ни звука, принялся спускаться вниз, к берегу. Потом едва не гуськом пошел к тому месту, куда, по словам Канджиева, ушел Малюга. А направился он, ни много ни мало, а к рогозу, в котором Симонов собирался нас пристрелить. Через пару минут я уже был у зарослей. В общей сложности Малюги не было уже около семи минут. Долговато для похода «по-маленькому». Тем не менее поднимать тревогу было, все же, рановато. Если по ту сторону и затаились враги, сложно было представить, чтобы они напали на усиленную танками позицию. Для этого численный перевес должен быть серьезный. А перебраться через Границу в большом количестве, в этих местах можно, разве что по мосту. Пяндж здесь хоть и спокойный, но достаточно глубокий и широкий. Чтобы преодолеть его на плоту незамеченными, нужно отчаливать на участке уже другой, тринадцатой заставы. Аккуратно обходя заросли там же, где обходил, когда произошло ЧП с Симоновым, я вдруг наткнулся на что-то металлическое. Автомат Малюги звякнул у меня под сапогами. — Не хорошо, — проговорил я себе под нос и переступил его. Присел. Потом полез в подсумок, чтобы извлечь сигнальную ракету. Что-то тут было не так. — Саша! — Внезапно донесся из кустов приглушенный голос. Я прислушался. Быстро определил, откуда исходил звук. — Саша, я тут! Это был Малюга, сидевший на корточках в рогозе. Надо отдать ему должное. Он вел себя настолько тихо, что ни одна тростинка не хрустнуло у него под ногами. — Нарушитель? — Спросил я, быстро прикинув два и два. — Там кто-то есть… — Проговорил Малюга. Я видел, как одновременно с этим, он кивнул головой в сторону зарослей, что протянулись у самого берега и уже заходили в воду. Не став расспрашивать пограничника, почему он оставил свой автомат и не поступил по всем правилам, я привстал. Сделал несколько шагов к тому месту, на которое указал мне Малюга. Когда там затрещало, я замер. Быстро принял положение лежа и прицелился. Через рогоз кто-то пробирался. Крупная тень, не стесняясь, хрустела стеблями и громко хлюпала по воде. — Слышишь⁈ — уже немного громче спросил Малюга. Я ему не ответил. Не ответил, потому что заметил, что некто, крадущийся в кустах, двинулся в мою сторону. А потом, наконец, этот некто вышел на пустой берег. Глава 15 Я ухмыльнулся и опустил автомат. Щелкнул предохранителем. Поднялся. Малюга аж глаза выпучил, когда увидел «нарушителя». — Это… Что?.. — Уже не таясь, проговорил он изумленно и даже встал, шурша рогозом. Все потому, что из зарослей к нам вышел довольно крупный теленок. В темноте невозможно было разобрать ни масти, ни пола животного, но по размерам я мог прикинуть, что телку было примерно шесть-семь месяцев. Теленок, выбравшись из рогоза, чутко замер. Видимо, испугался незнакомых ему людей. Так, он и застыл, уставившись на нас и растопырив свои широкие уши. Глазки животного испуганно поблескивали в свете, изредка пробивавшейся сквозь тонкие тучи луны. Малюга, хрустя рогозом, выбрался из своего укрытия. Шум напугал животное, и оно валко повернулось, не зная, стоять ему тут или бежать обратно к реке, через которую, животное, видимо, как-то умудрилось перебраться. — Тише ты. Спугнешь, — сказал я Малюге, вешая автомат за плечо. — Вот зверюга бестолковая, — пробурчал Малюга, — перепугал меня, сил нет никаких! — Ты чего автомат бросил? — Спросил я у него холодно. — Дак… Неудобно с ним было нужду справлять… — Гена, — я раздраженно вздохнул, — ты поссать с автоматом не можешь, что ли? — Поссать-то могу… А вот если по-большому, так другое дело… А у меня, после этой копченой колбасы живот крутит полночи. Вот я и пошел в кусты по-быстрому. Думал, туда-сюда и вернусь. — А че ж Алиму сказал, что пошел поссать? — Глянул я на Гену осуждающе. — Да… — Пограничник замялся, стянул панаму, почесал короткостриженое темечко, — да я, если честно, постеснялся. Ты ж Алима знаешь. У него язык без костей. Как брякнет чего, так хоть стой, хоть падай. И все — без задней мысли. Как так и надо. Вот я и подумал: скажу ему, а завтра вся застава будет смеяться над тем, как я… — Малюга осекся, стыдливо понизил голос, — как я в секрете усерался. Смеху не оберешься. Ну я… и приврал со стыда. Каюсь. Я не ответил, глянув на телка. Тот, кажется, немного к нам попривык и уже что-то щипал на берегу. Отмахивался хвостом от ночных насекомых. — Смеху было бы, если б не бычок к нам тут подкрался, а отряд духов. По всем горам бы ходили легенды о том, как доблестные моджахеды захватили в плен усравшегося Геннадия Малюгу. — Ну хватит тебе, — обиделся Малюга, — ты хоть не начинай, Саша. Малюга сделал жалобные глаза. Добавил: — Знаю, знаю, что глупость сделал. Ну а че мне оставалось? Терпеть было невмоготу… Малюга нацепил панаму. Потер шею. — А потом, как зашуршало в кустах это чудо-юдо. Я пересрал… — Он снова осекся, прочистил горло, — перепугался, то есть. Решил, что кто-то к нам с той стороны лезет. И че мне делать? Сижу со спущенными штанами, газетку комкаю, а тут на тебе. Шорох… шаги… Автомат лежит у кустов. Вот я и затаился. Думал, мож, пройдут, не заметят. Хорошо хоть ты появился. А… кстати… Ты че пришел-то? — А ты как думаешь? — Приподнял я бровь. — А… За мной, что ли? — Догадливый. — Ну лады… — вздохнул Гена, — пойдем назад. — Стой. Малюга уже подобрал автомат и собирался уйти, но обернулся. — Чего такое? — Телок, видать, заблудился. Ушел от хозяина. Я кивнул на теленка, заметив, что у него на шее болтается веревка. — С собой взять? — Утром, может, за ним придут, — сказал я, — наверняка придут. Для местных корову потерять — остаться голодным. Надо передать его обратно. — А кто сторожить-то будет? А если он снова убежит? — Спросил Малюга. Я хмыкнул, хлопнул его по плечу. — Ну, ты нарушителя границы поймал, тебе его и сторожить, Гена. — Чего там творится? — Спросил Мартынов, когда прибыл наряд нам на смену, а мы собирались загрузиться в Шишигу, чтобы убыть на заставу. Уже светало. Предутренний холод, терзавший нас уже с четырех часов утра, мало помалу уступал место сырой прохладе. Солнце еще не выглянуло из-за горизонта, но темнота уже давно рассеялась, сменившись серостью предрассветных сумерек. Мартынов заговорил, когда мы уже были у машины, остановившейся на пограничной тропе. Я обернулся, чтобы посмотреть, что же твориться на мосту. Остальные погранцы тоже уставились на переправу. Там мы заметили местных. Трое афганцев пытались что-то сказать наряду, дежурившему на мосту. Пограничники терпеливо слушали. Потом я заметил, как один из наших подбежал к краю моста, стал что-то нам кричать, размахивать руками. — Видать, пришли за бычком, — пожал я плечами. — Ну пойдем, Гена, отведем худобу им обратно. Оставив наш наряд и четверку новых пограничников, готовившихся занять наше место у танка, мы потопали к бронемашине. Потерявшийся теленок оказался бычком черно-белой масти. Был он покладистым и тихим. Потому решено было привязать его за бронемашиной, к подходящему деревцу, где животное благополучно паслось. Мартынов, который пожурил Малюгу за его неосмотрительность и безответственность, доложил на заставу о находке, и Таран распорядился ждать. Авось за ним придут местные? Если же нет, животное надлежало перевести в ближайший колхоз, так сказать, на хранение. Ну и связаться с властями Афганистана, доложить о находке. К счастью, так заморачиваться нам не пришлось. Хозяин объявился быстро. Когда Сагдиев, дежуривший на переправе вместе с Матузным, открыли нам ворота и подняли шлагбаум, мы с Малюгой ввели бычка на мост. К слову, почти все местные, обрадовались ему еще когда увидели, как телок топает вместе с нами по пограничной тропе. За животным пришли трое: сутуловатый мужчина с очень темной кожей и обветренным лицом, молодой парень лет шестнадцати и девчонка, которой сложно было дать больше двенадцати лет. Девочка, одетая в мешковатые шаровары, длинную рубаху из тонкой шерсти и покрывшая голову шарфом на манер мусульманской амиры, казалось, обрадовалась бычку сильнее остальных. А вот парень, на лице которого только начинала расти реденькая бородка, казался не очень-то счастливым. Он хмуро сдвинул ровные черные брови и смотрел на пограничников так, будто готов был тотчас же наброситься на кого-нибудь из нас и прямо на месте хладнокровно перерезать горло. Впрочем, мужчина, быстро осадил пацана. Приняв из рук Гены веревку, на которой мы вели бычка, мужчина, явно отец парня и девочки, раскланялся. Заметив, что парняга стоит как истукан, он подскочил к нему, проговорил пару резких слов и заставил склонить голову. Парень подчинился, правда, поклонился без особого энтузиазма. При этом он глянул на меня настоящим волком. Девочка же, звонко благодаря нас на пушту, кланялась уже совсем охотно, да еще и широко улыбалась. Потом она прильнула к бычку и крепок обняла животное за толстую шею. Телок, дожевывая сорванную им у танка травку, обернулся, попытался дотянуться до девочки слюнявой мордой. Та, отмахиваясь от него, рассмеялась. — А че этот на меня так пялится? — Кивнул Матузный, на парня, — будто прям щас загрызет. — Видать, завтрашний душман, — пожал плечами Сагдиев буднично. Матузный рассмеялся. Крикнул парню: — Ты, это, к нам, в Союз, смотри не суйся! Ни то, секир-башка будет! Парень, конечно же, не понял его слов. Несмотря на довольно дружелюбный тон Матузного, раздраженно поджал губы. Отец немедленно заставил его поклониться Илье, и Матузный хмыкнул. — Ну ладно вам тут балаган разводить, — сказал я, оглядываясь на Шишигу, — нам на заставу пара. Заворачивайте их. Пускай домой топают. * * * — Ты зря вел себя так непочтительно с шурави, Ясир, — недовольно бросил ему отец, ведя на веревке потерявшегося телка. Пропажу заметила мать Ясира, когда утром вышла кормить хозяйство. Корова была на месте, а вот бычок ушел сквозь открывшиеся ворота сарая. Видимо, непоседливая Тахмира забыла закрыть их на ночь. А ночью было неспокойно. Близь кишлака выли волки. Ишак кричал на них всю ночь. Боялся, что придут. Видать, телок тоже испугался и со страху ушел гулять на волю. Отец думал, что потерял теленка, которого с таким трудом выхаживал после рождения. Утром он все же решился отправиться на поиски. Тогда и взял с собой Ясира. Тахмира же, напросилась сама. Очень она плакала о том, что бычок ушел. Винила себя за это. После недолгих раздумий отец все же разрешил девчонке отправиться на поиски вместе с ними. Они обошли все окрестные луга и сопки. Заглянули чуть не в каждый арык, что попался им на пути. Боялись, что найдут там задранного теленка. «Лучше б наши там, в арыке, чем у шурави», — подумал про себя Ясир. — Ты просил меня молчать, отец, — проговорил Ясир, стараясь сохранять спокойствие, — я молчал. Чем еще ты недоволен? — Тем, как ты смотрел на этих людей, — закрывая глаза от солнца, сказал отец, — они совершили доброе дело — вернули нам теленка. А могли бы сказать, что и вовсе ничего не видели. А потом оставить его себе. Чтобы тогда было? — Шурави убили Махмуда, — проговорили холодно Ясир. — Скольких из нас они еще готовы застрелить? Отец вздохнул. Тахмира, шедшая у округлого бока телка, погрустнела. — Потому что Махмуд был разбойником, Ясир, — проговорил отец, не глядя на своего сына. Ясир ничего не ответил. Посмотрел себе под ноги, на белую каменистую, но довольно широкую дорогу, что бежала от Пянджа к их кишлаку под названием «Хитар», развернувшемуся немного дальше кишлака «Комар». — Ты все еще дружишь с Фарухом, братом Махмуда? — Спросил отец, после того как они несколько минут шли в полном молчании. Ясир не ответил и тут. Отвернулся, поджав губы. — Я знаю, что да, — вздохнул его отец. — Я же велел тебе прекратить встречаться с Фарухом. Его брат ушел к Захид-Хану Юсуфзе. Если ты продолжишь дружить с ним, то накличешь на себя беду, Ясир. Да и на нас тоже. Когда Ясир не ответил в третий раз, отец потянул его за рукав, сказал уже строже: — Почему ты молчишь? Отвечай, когда с тобой разговаривает отец. Ясир одернул руку. Глянул на отца холодным взглядом. — Ты не понимаешь, да? — Нет, сын, это ты не понимаешь… — Не понимаешь, что твориться… — проговорил Ясир, сделав вид, что не услышал отца, — шурави пришли к нам, чтобы разрушить наши законы. Наши древние обычаи. Они безбожники, которые хотят навязать нам, как жить… Ясир, — строго сказал ему отец. — Если просто сидеть сложа руки, они разрушат все, что нам дорого. Махмуд это понимал. Потому и ушел на войну. — Махмуд был бандитом! — Повысил отец голос, — он убивал людей! Угонял их в рабство, грабил! Вот что он делал! А потом погиб в бою, на заставе шурави! Его брат Фарух, не сегодня, так завтра, пойдет по его же пути! — Махмуд понимал! — Крикнул на отца Ясир, — понимал, что нужно защищать свою землю! Что нужно защищать наши законы! Фарух тоже это понимает, я это понимаю! А ты трусишь! Ты боишься взять в руки оружие! Ясир увидел, как лицо отца помрачнело. Как его исказила злость. Отец замер, уставившись на Ясира. Испуганная Тахмира тоже застыла на месте. Тронула от страха широкий бок теленка. — Глупый мальчишка. Ты не ведаешь, что говоришь, — сказал отец, — я пытаюсь прокормить нас всех. Стараюсь, чтобы следующей зимой мы не пошли по свету от нищеты… — Нет, ты боишься, отец, — с нажимом сказал Ясир и решительно шагнул к отцу, — ты боишься войны! Боишься смерти! Ты боишься шурави! — Замолчи… — Ты заискиваешь перед ними! Рассыпаешься в благодарностях за то, что они соизволили не забрать нашего быка себе! — Молчи, Ясир. — Ты пресмыкаешься перед ними, словно раб! В следующий момент раздался звонкий шлепок. Тахмира пискнула, закрыв лицо руками. Ясир потрогал горящее после отцовской пощечины лицо. — Если хоть еще раз увижу или просто узнаю, что ты разговаривал с Фарухом, — мрачно проговорил отец, — я отрекусь от тебя. Отрекусь и выгоню из дому. Хочешь — уходи в горы. Хочешь, прибивайся к бандитам и грабь простых людей. Но знай: тогда у меня больше не будет сына. В тот час мой первенец для меня умрет. — Ты жил трусом и навсегда им останешься, — бесстрашно и решительно ответил Ясир. Отец снова зло нахмурился. Засопел и занес руку, чтобы ударить его второй раз. — В… Воды… — раздался где-то под дорогой слабый голос. Они обернулись. — Прошу, воды… — Там, в арыке. Там кто-то есть, — проговорил отец удивленно. Ясир тут же метнулся туда, спустился с дороги в арык и увидел под сухим кустом колючки, едва дававшим тень, человека. — Отец! Тут человек! Он ранен! Тахмира с отцом оказались тут как тут. Раненый мужчина был изможден. Одетый в одну только измазанную застарелой кровью рубаху, он просто лежал на земле, выбившись из последних сил. Ясир обратил внимание, что мужчина оказался босоног. Правый рукав своей рубахи он оторвал и сделал из него повязку на голову, чтобы защититься от солнца. Но, похоже, она не помогла ему. — Он не может идти, — опустился к несчастному отец. — Посмотри, ноги сбил в кровь. — Вижу, отец, — проговорил Ясир, тоже устраиваясь рядом и осматривая раны несчастного. К удивлению Ясира, несмотря на испачканную кровью рубаху, ни колотых, ни огнестрельных ран на теле человека не было. Ясир нашел только ссадины и синяки. А вот ноги — другое дело. Они представляли из себя одно сплошное месиво стертой о горячие камни плоти. — Откуда он тут взялся? — Спросил самого себя Ясир, — мы же тут проходили еще до рассвета! — Ему нужна помощь. Ни то умрет, — сказал отец, — Ясир, беги в кишлак, за ослом. Возьми с собой воды. Мы с Тахмирой побудем здесь, с ним. Ясир кивнул, поднялся было на ноги, но вдруг услышал, как незнакомец хрипло вздохнул. Мужчина вдруг открыл глаза, проморгался и даже попытался приподняться на локте. — Стой, не двигайся, незнакомец, — тут же остановил его отец, — не трать силы. Мужчина, будто не слышал обращенных к нему слов. Подняться он не смог, но потянулся к перепугавшейся от этого Тахмире. — Амина… Доченька… Ты жива…— Простонал он и потерял сознание. — Быстрее, Ясир, — сказал отец строго, — беги быстрее. Он уже бредит. * * * Шишига вернула нас на Шамабад в седьмом часу утра. — А че это там за кипишь такой? — Удивился Малюга и привстал в кузове, чтобы посмотреть над кабиной, что же происходит у заставы. У ворот заставы стояли два УАЗика. Из последнего выгружались люди. Они доставали свои баулы, строились у входа. Я насчитал шестерых мужчин в форме защитного цвета. Встречали их Таран с Пуганьковым, а еще особисты Рюмшин с Шариповым. Таран поздоровался с каждым за руку. Потом заговорил с высоким мужчиной, видимо, командиром вновь прибывших. — Еще одно усиление, что ли? — Удивился Канджиев, — так нам и танкистов уже многовато будет. Шишига опередила оба УАЗика, стала перед ними. Мартынов приказал нам выгружаться и сразу же построил. Повел к разрежалке, чтобы наряд мог отрапортовать о выполнении поставленного приказа на охрану Государственной границы. Когда мы проходили мимо офицеров и вновь прибывших солдат, те даже не глянули на нас. Зато я успел рассмотреть прибывших. В особенности одного из них. Во дворе встречал нас прапорщик Черепанов. Мы разрядили оружие, отправились к оружейке, чтобы сложить автоматы и снаряжение. Когда вышли во двор, увидели, что шестеро новеньких шли к зданию заставы, неся свои баулы. Первому из них, тому, с кем разговаривал Таран, было около тридцати пяти лет. Высокий и широкоплечий мужчина шел с непокрытой головой. Оделся он в форму без знаков различия. Впрочем, как и все остальные его люди. Трое других были помладше. Навскидку по двадцать пять-двадцать семь лет каждый. Последняя пара — совсем юнцы, лет по восемнадцать. Шестерка шла совершенно ни с кем не здороваясь. Они, будто бы и не замечали любопытства пограничников, находившихся сейчас во дворе и с интересом рассматривавших гостей. Таран вел новеньких сам, лично. Мы пронаблюдали, как один за другим, мужики исчезли в дверях заставы. — Товарищ прапорщик, — обратился к Черепанову нетерпеливый Малюга, — разрешите обратиться? — Если ты хочешь спросить о том, кто это такие, то не разрешаю, — сказал Черепанов, тоже проводив непонятный отряд взглядом. — Когда придет время, Таран сам вам расскажет, что у нас тут происходит. Малюга, сдвинув панаму на глаза, только почесал голову. Все молчали, но я чувствовал, как каждого из наряда мучило любопытство. А я знал, кто приехал к нам, на Шамабад. Знал, потому что был знаком с одним из вновь прибывших. И не просто знаком, а дружил, в прошлой моей жизни. Да только сейчас, выходит, мы с этим человеком совсем не знакомы. Что ж. Сегодня на заставе появился спецназ КГБ СССР. На Шамабад прибыла команда группы «Север» из отряда «Каскад». Глава 16 — Да я тебе говорю, обычное стрелковое отделение, — заявил Семипалов, — приехали на усиление. Ты ж видал, че твориться? Аисты эти у границы лютуют. Вот начальство и решило, что у нас недостает сил и средств. — А че ж они тогда без погон ходят? — Глянул на него Малюга скептически. — А я откуда знаю, чего они без погон? Ты у них и спроси! На обеде в столовой было шумновато. Давно я не видел такого числа погранцов, одновременно оставшихся на Шамабаде. Если, обычно, свободными на заставе сидели человек десять, то сегодня, я готов поспорить, можно было за обедом насчитать все пятнадцать фуражек. — Да не. Морды у них больно суровые, — Сказал Мартынов и принялся быстро хлебать первое. Когда поднялся от чашки за хлебом, добавил: — Молчат, ни с кем не знакомяться. Не говорят ничего. Это точно не простые погранцы. Кто-то посерьезнее. — И кто ж, по-твоему? — Спросил Малюга, вопросительно приподняв бровь. — Не знаю. Может, спецназ. Может, еще кто-то. Я не спрашивал. — Ну а как у них спросишь? — Пожал плечами Семипалов и принялся крошить в борщ кусочек хлеба, — они ни с кем даже не здороваются. Сумки закинули на койки и тут же всем скопом пошли к Тарану. Уже который час там сидят, не выходят? — Ну да, — Ухмыльнулся Малюга и добавил иронически: — а стрелки простые у нас часто у начальника заставы часами торчат, а? — Да откуда мне знать? — Развел руками Семипалов, — наше дело ясное — Границу стеречь. А какое дело у них с Тараном, это нам должно быть до лампочки. — Тебе, значит, до лампочки, с кем ты под одной крышей будешь спать и жрать? — Усмехнулся Мартынов. — Мне вот совсем не до лампочки. Танкисты у нас шуму наделали как надо. Мне вот таких бед больше не надо. Не люблю, когда на службе случаются всякие… Непредвиденные ситуации. — Черепанов сказал, Таран нам все расскажет, — пожал плечами Малюга, — тогда чего гадать-то? Подождем боевого расчета. На нем все и узнаем. — Так а чего ж ты первый начал спорить со мной? — С какой-то снисходительностью в голосе проговорил Семипалов. — Потому что ты, Богдан, говоришь глупости. Это сразу ясно. — Да ты что? — Ну. Как рот не откроешь, обязательно оттуда у тебя какая-нибудь глупость вылетит. Я не особо обращал внимание на спор бойцов, сидевших со мной за одним столом. Мысли все мои крутились вокруг Вадима Малинина — человека, которого я знал когда-то лично. Человека, прибывшего сегодня на Шамабад в составе группы «Каскада». Познакомились мы с ним, в моей прошлой жизни, в восемьдесят первом году, но в декабре, а не весной, как сейчас. Тогда я проходил срочную службу в ВДВ. Пятьдесят шестая в то время стояла у города Гердез и оттуда вела боевые действия на всей территории Афганистана. Тогда мы уже готовились к штурму перевала Саланг, чтобы взять под контроль одну из главных транспортных артерий Афгана и обеспечить дальнейшее продвижение советских войск. Группа, в которой приехал Вадим, прибыла к нам на базу. Поначалу мы тоже не поняли, кто же эти ребята в гражданском. А картина была занятная: везде десантники ходят, а тут на тебе, приехали какие-то мужики в джинсах, свитерах да куртках. Только потом я узнал, что это были парни из «Каскада». Насколько я понимал, группа спецназа «Каскад» прибыла к нам с оперативными целями. Их главной задачей в то время была оперативная работа по пресечению любых попыток диверсий на пути следования советских войск через Саланг. Тогда планировалось, что преимущественная часть снабжения ограниченного контингента Советских войск в Афганистане будет питаться через Саланг. Недопустимо было, чтобы враг предпринял хоть какие-то поползновения в сторону советских колонн. Своевременным выявлением этих злоумышленников и занимался тогда Вадим в составе своей группы. Да только… Не прошло и трех месяцев после его прибытия к нам, как Малинин погиб при выполнении своего долга. За это время, до его смерти, мы неплохо с ним сдружились. Он тогда был уже ефрейтором и исполнял в команде обязанности радиста. Я был в то время еще зеленым рядовым. Так вышло, что не один пуд соли пришлось нам съесть на двоих. Ни в одном боестолкновении вместе поучаствовать. Да только я пережил Афган, а Вадик нет. Тогда рассказывал он мне, что получил серьезное ранение весной восемьдесят первого. Что пришлось ему быстро восстанавливаться, чтобы встать в строй. При каких именно обстоятельствах Вадима ранили, он не упоминал. На все вопросы отвечал уклончиво. Как говорили потом его тогдашние сослуживцы из «Каскада», восстановился он не до конца. А в бой постоянно ходил. Долг, как никак. Пуля, что получил он весной восемьдесят первого, сыграла для Вадима роковую роль. Не убила его весной, но поспособствовала тому, что погиб он гораздо позже, в декабре. Старая рана подвела в самый ответственный момент. Только сейчас я стал понимать, что, скорее всего, ранили его при выполнении какой-то боевой задаче на границе, здесь, на Шамабаде. Скорее всего, связана эта задача была с Черными аистами. А еще, как подсказывала мне интуиция, с пропажей советского разведчика. «Неужели, то, что случилось с Вадимом на Шамабаде, в дальнейшем повлекло его смерть?» — Думалось мне сейчас. Из размышлений меня вырвал голос Вити Мартынова: — Саш? Я проморгался, разгоняя мысли, в которые ушел прямо-таки с головой. Заметил, что почти не притронулся к борщу, а только в очередной раз перемешал его ложкой. — Что? — Спросил я, словно бы проснувшись ото сна. — Ты че это? Нас не слушал, что ли? — Улыбнулся Малюга. — Да думал, небось, о своей девчонке-геологичке, — рассмеялся Семипалов. — Что такое? — Спросил я у Мартынова. Старший сержант уставился на меня несколько удивленно. — Я говорю, а ты что думаешь по всему этому поводу? Кто к нам на Шамабад приехал? Мысли есть? — А чего гадать-то? — Тут же сориентировался я. — Таран же сказал, что все расскажет. Значит, расскажет. Внезапно размерянный гул голосов пограничников, стоявший в столовой, стих. Все потому, что в дверях появились они. Вновь прибывшая шестерка мужчин, в сопровождении Рюмниша, вошла в столовую, замерла на входе. — Приятного аппетита, — сказал всем их старший, не нарушив устоявшийся обычай. Несколько мгновений тут стояла тишина. Взгляды «шамабадцев» были прикованы к «каскадовцам». А потом снова зазвенели ложки и чашки. Зазвучали звонкие солдатские голоса. Все продолжили есть. Каскадовцы прошли в столовую и заняли два столика справа, поближе к стене. Один из них пошел к Гие, осведомиться, где взять еды. — Селихов? — подошел вдруг к нашему столу Рюмшин. — Я, — отозвался я. — Обед закончил? — Никак нет, — сказал я, слегка разведя лежащие на столе руки и намекая на свою почти полную тарелку борща. — Ну ничего, — улыбнулся Рюмшин, — успеешь. За мной Селихов. Нам с Шариповым скоро уезжать, а к тебе есть дело. Когда мы вышли на сходни здания заставы, Рюмшин потянулся. Закурил. По-хозяйски осмотрел двор. — Видал, как парни быстро заставу восстанавливают? — с улыбкой сказал он, — еще неделька, и будто бы боя тут и не было. Красота. Порядок. — Товарищ капитан, — начал я, — разрешите спросить, что вы хотели? У меня еще дела. Сегодня начальник распорядился продолжить курилку. Времени у меня не так и много. Рюмшин затянулся, выдохнул струйку сигаретного дыма. По запаху я понял, что курил он, скорее всего, табак-самосад. — Да я у тебя разъяснить кое-что хотел. По тому делу вчерашнему. Ну, когда танкистик один вас с Уткиным чуть не застрелил. — Я так понимаю, это не допрос, — не спросил, а утвердил я суховатым тоном. — Не допрос. Так, в частном порядке. Но допрос еще впереди, Селихов. Пока нам надо с этими, залетными разобраться, — Рюмшин кивнул назад, имея в виду приехавших на Шамабад солдат. — В таком случае я хотел бы закончить обед, товарищ капитан. Бывайте. С этими словами я направился было обратно в здание заставы, но Рюмшин поспешил мне ответить: — А мы все знаем, Саша. Мы твоего танкиста допросили. Он как миленький во всем сознался. И в том, какой между вами был конфликт. И в том, что за тобой имеются кое-какие грязные делишки. Так что ты лучше давай по-честному отвечай. Без всяких кручений хвостом. Сознаешься, и тогда с тобой поступят по справедливому. Я даже замер на месте. Заявление, что выдал сейчас Рюмшин, показалось мне таким абсурдным, что неприятная ухмылочка появилась у меня на губах. — Ты че улыбаешься, словно нажравшийся сметаны кот? — Посерьезнел особист. — Потому что вы говорите какие-то глупости. Рюмшин сузил глаза. — Это я-то? Офицер особого отдела и глупости говорю? Ты не ерзай давай. Расскажи мне все честно и прямо. Тогда вина твоя будет не такой тяжкой. Чистосердечное, как никак. Я вздохнул. Особист правда нес какую-то чепуху. В этот момент Рюмшин, признаться, даже несколько упал в моих глазах. Если после случая с гранатой, где он смело готов был принять свою судьбу, я даже зауважал Капитана, то сейчас, уважение это испарилось вмиг. Неужели Рюмшин был достаточно глуп, что решил, будто я куплюсь на такой дурацкий трюк? Решил, что ему достаточно будет сказать, что танкист в чем-то меня уличил, и оттого я должен буду выдать ему все как на духу? А выдавать, к слову, было-то и нечего. Речь, как я понимаю, шла именно о тех подозрениях, которые мучили Шарипова. Сомнений относительно меня, и того, почему же у меня так лихо получается продвигаться по службе и неплохо показывать себя в боевой обстановке. Относительно того, откуда я такой взялся. Вот и Рюмшин решил внести свою лепту в расследование товарища Шарипова. Да только сделал он это крайне неумело. Ну или, как минимум небрежно. Рюмшин решил, что классическая разводка а-ля «твой подельник во всем признался» сработает и на меня. Ну ничему его жизнь не учит. В общем, «наезд» особиста ничего, кроме смеха вызвать у меня и не мог. Смех пришлось, хотя бы ради приличия, но все же сдерживать. — Раз так, каковы ваши обвинения? В чем вы меня пытаетесь уличить? — Спросил я, буднично пожав плечами. Особист вздохнул. — Саша, ну как ты не поймешь? Я ж тебе добра желаю. Я ж помню твои заслуги. Ты боец первоклассный. Если б кто другой на твоем месте был, такого бы разговора между нами и не состоялось бы. Я б просто распорядился задержать и точка. А так даю тебе шанс на чистосердечное признание. Отпираться тебе все равно не резон. Так что, я слушаю. — И в чем же старший сержант Симонов признался? В чем уличил меня? Надменный и уверенный тон капитана вызвал у меня резкое желание над ним поиздеваться. Каюсь, в этот раз воля моя дала слабину, и я покорился такому своему желанию. — Селихов, я ведь могу и передумать, — изобразил раздражительность Рюмшин, — нет разницы: расскажешь ты правду сейчас или потом, в ходе следствия. Бумажечка с показаниями Симонова у меня на столе лежит. Лежит и чувствует себя прекрасно. Прямо сейчас, я, можно сказать, тебе одолжение делаю. Доброе дело. Даю шанс смягчить себе наказание. Я вздохнул. — Если вы хотите в чем-то меня обвинить, товарищ капитан, то обвиняйте. Устраивайте допрос, берите с меня объяснительную. В общем, все как полагается. Но если вы считаете, что можете меня просто запугать, то ошибаетесь. Вы ждете от меня какого-то признания, но признаваться мне не в чем. Потому при всем к вам уважении, выглядите вы сейчас крайне глупо. Рюмшин рассмеялся. — Ты, Саша, как всегда в своем репертуаре. Ну знаешь, что? Я уже начинаю привыкать к такому твоему… Хм-хм… вопиюще неуважительному тону. — Говорите прямо и по делу. И «вопиюще неуважительного тона» от меня не услышите. Но думается мне, по делу сказать вы ничего не можете. Потому, уж извините. Чем богаты. Рюмшин помрачнел. Внимательно заглянул мне в глаза. Несколько мгновений мы не отводили друг от друга взглядов. Наконец, особист снова изменился в лице: он разулыбался, сделал притворно добродушные глаза. — А ты — кремень. В очередной раз убедился я, что кремень, — сдался Рюмшин. — Да ты не боись, Сашка! Шутка это была! Шутка и все! Понимаешь ли, очень меня впечатлила твоя выдержка тогда, у Волчьего камня. Ну, во всей этой истории с гранатами. Вот я и решил тебя разыграть. Посмотреть, как ты себя поведешь, если попробовать тебя совсем легонько прижать. Ответом особисту была моя ухмылка. Я понимал, что Рюмшин бесстыдно врет. Я был уверен, что капитан особого отдела действительно пытался взять меня «на понт», но быстро понял, что сделать этого у него не выйдет. Не на того напал этот Рюмшин. Ну, и осознав, что ничего у него не вышло, капитан решил «съехать» в своей шутливой манере. Съехать, между прочим, крайне неумело. Хотя судя по его самодовольному взгляду, сам Рюмшин считал, что выступил прямо-таки мастерски. Ну, пусть считает. Как говорится, «чем бы дитя ни тешилось». — В таком случае я свободен, товарищ капитан? — Свободен, — расплылся в улыбке Рюмшин. — Иди, боец. У тебя там борщ стынет. Однако с возвращением в столовую я повременил. Все потому, что увидел, как по коридору на выход идет Шарипов. — Здравия желаю, Саша, — выходя на сходни, сказал он так, будто последнего нашего с ним разговора и не существовало вовсе. — Здравия желаю, — поддержал я его тон, — уезжаете, Хаким Булатович? — Уезжаем. Шарипов смерил нас с Рюмшиным взглядом. Спросил задумчиво: — Что такое, товарищ капитан? О чем это вы с сержантом Селиховым тут беседы ведете? Рюмшин было раскрыл рот, но я его опередил: — Товарищ капитан старался меня в чем-то уличить. Рюмшин тут же потемнел лицом. Шарипов тоже нахмурился. Строго глянул на своего товарища по особому отделу. — В каком это смысле «уличить»? — Говорит, танкист Симонов на меня, у вас там, в особом отделе, кляузу какую-то написал. Тайны мои какие-то выдал, мол, стрелял в меня, видать потому, что я изменник Родины. Вот товарищ капитан и отвел меня на разговор, чтобы, так сказать, убедиться, правда ли у меня «хобби» такое: Родину предавать, или это все враки сорвавшегося танкиста. Рюмшин аж покраснел от ярости. Тем не менее ничего не сказал. Только зло искривил губы. Шарипов наградил его осуждающим взглядом и тоже промолчал. — Товарищ капитан так шутит, — после недолгого молчания проговорил Шарипов кисловато. — Ты, Саша, на его шутки внимания не обращай. Я и сам… — Он зло зыркнул на буквально пышущего яростью Рюмшина, — … и сам до сих пор никак не могу привыкнуть к этому незатейливому солдатскому юморку товарища Рюмшина. Ведь прав я, товарищ капитан? — Прав, — процедил Рюмшин злобно. — Ах, юмор это такой? — Иронически улыбнулся я, — ну раз юмор, выходит, и переживать мне не о чем, ведь так? — Так, Саша, — выдохнул Шарипов. — Ну и хорошо, — я хмыкнул, — а-то я уже распереживался. Думал, кусок в глотку лезть не будет от таких моих переживаний. Ну, раз все это просто шутка, тогда я пойду. Дообедаю. Бывайте, товарищи капитаны. Шарипов мне не ответил. — Бывай, Селихов, — раздраженно просипел Рюмшин. — А че ты в чужой монастырь со своим уставом лезешь⁈ Тебя кто просил ее пугать! Это наша, заставская! — Поуважительней давай. Ты со страшим по званию говоришь. — Э! А че-то я не вижу твоих погон! Я не знаю, откуда ты такой «спецназер» нарисовался, но безобразничать у нас на заставе не надо! От работы меня отвлекла ругань, что звучала за забором. — С новенькими ругаются, — пробормотал Вася, Уткин, державший мне шифирину, которую я прибивал на крышу курилки. Парни, что работали со мной, тоже заинтересовались перебранкой, обернулись. — Лису, видать, спугнул, — проговорил задумчиво Ваня Белоус, который подбивал шифер с другой стороны, — вернулась, а он ее того. — Свистнул, — покивал Вася, — слыхали. — Значь так, — снова раздался незнакомый голос, — лиса есть лиса. Убежала и убежала. Да и черт с ней. Мало, что ли лис в округе? — Слышь! А ты что, выкармливал ее, что ли, что так просто чужой худобой распоряжаешься⁈ — Ну! Гена дело говорит! Муська уже две недели нормально не жравшая! Ты б хоть спросил, прежде чем клешни себе в пасть вставлять да свистеть! — Слышь, умник. Это у кого тут клешни? Уткин Вздохнул. — Вот чудаки-люди… не могут спокойно жить. Вечно хлебом не корми, дай поссориться. Я, когда в детдоме жил, думал, только там все друг другу по шее дать норовят. А тут, выходит, и когда повзрослеешь — все точно так же. Я спрыгнул с крыши курилки. Отряхнул галифе. — Саша, ты куда? — Удивился Ваня Белоус. — Разбуянились. Пойду их утихомирю. С этими словами я пошел к калитке, чтобы обойти забор и вмешаться в перепалку, грозившую вот-вот перерасти в драку. А что поделать? Офицеры все занятые, у Тарана сидят. Приходится самому за дисциплиной присматривать. — Стой, Сашка! — Вася слез с пенька, с которого подавал нам листы шифера, и увязался за мной. — Давай я с тобой! Видал, какие эти… спецназовцы суровые⁈ — Ну, давай со мной, — проговорил я, обернувшись к Васе, — если хочется. — Мужики! Стой! — Вклинился Ваня, — мож давай не надо? Мож давай я за Черепановым сгоняю? Пусть сам с ними разбирается? Глава 17 Когда мы с Васей и Белоусом зашли за угол, ссора шла уже на повышенных тонах. Трое наших ругались с двоими из «Каскада». Молодые парни-спецназовцы вальяжно стояли у секции и слушали, как Малюга, активно жестикулируя, втирал им свою точку зрения на сложившуюся ситуацию: — Мы эту лису искали две недели! Наша это лиса, понятно⁈ Че смотришь⁈ Поуважительнее надо быть! Погранцы, окружившие «каскадовцев», молчали, напряженные, словно взведенные курки. Самих каскадовцев, казалось, это совсем не волновало. Как ни странно, Малюга говорил именно с Вадимом Малининым. В ответ тот просто смотрел на погранца очень снисходительным взглядом. Спецназовцу даже не мешало то обстоятельство, что крупнотелый Малюга был на полголовы выше Малинина. Другого «каскадера», тоже, судя по возрасту, бойца срочной службы, я не знал. Тот просто скрестил руки на груди и кривовато стоял, переместив вес тела на правую ногу. Меня не обмануло напускное спокойствие спецназовцев. Они стали спинами к забору не случайно. Знали, что если начнется заваруха, старый добрый ПО-2 прикроет им тыл. Когда «компания» ругающихся, заметила нас троих, каскадовцы, наконец, напряглись. — О! Сашка! Прикинь, что этот учудил⁈ — Тут же крикнул мне Малюга и указал на второго, — я Мускьу подманивал-подманивал! Вторую неделю она возле заставы крутится! Сегодня бы подошла, накормили бы ее. Оттарабанили на старое место. А этот ей свистнул и прогнал! Убежала лисица! Боюсь, с концами убежала! — Ну убежала и убежала, — проговорил товарищ Малинина, — чего драму на пустом месте разводить? — А ты помалкивай, — выступил вперед Миша Солодов, — ты б с уважением бы к делу отнесся, и мы к тебе с уважением! Чего хвост распустил, как павлин? — Хотите вот так? — Второй спецназовец утер нос, расправил плечи и уставился на нас с Васей и Белоусом, — вшестером на нас двоих? Ну, давайте. Устроим вам сейчас танцы… — Мож, за Черепановым? — Шепнул мне обеспокоенный Ваня Белоус. — Нет. Так уладим, — проговорил я. Конфликт был в высшей степени дурацкий. Я бы даже сказал, пацанячий. Ну что поделать? Ведь и с той и с другой стороны стояли, по сути, пацаны. Ну ниче. Щас все решим, без лишнего, так сказать, рукоприкладства. — Так, парни, — сказал я, когда мы втроем приблизились, — давайте без глупостей. Без лишнего телодвижения. Лисицу мы, Гена, еще приманим. А лишние ссоры разводить хватит. Малюга засопел недовольно. — Так мало было лисицы. Этот меня еще и по матушке послал, — кивнул он на второго «каскадовца». — А нечего было пасть разевать. — Сказал спецназовец дерзко, — нечего было так со мной разговаривать, рядовой, как там тебя… Да еще и дружков своих позвал. — Дружков позвал, — насупился Солодов, — ругань услышали, вот и пришли. Вам же хуже! — Знач так… — Выдохнув, сказал мне каскадовец, — пускай вот этот извиниться, и будем считать конфликт исчерпанным. — Я? Извиниться? — Удивился Малюга, — ты, значит, лису нашу прогнал, а я извиняться? Не, брат. Не покатит. Давай-ка ты извинишься. Тогда и разойдемся по-хорошему. Спецназовец сделал вид, что пропустил мимо ушей слова Гены. Глянул на меня. Продолжил: — Слушай, сержант. Будь другом, уйми своих ребят. Мы тут, на заставу не просто так приехали. Не бить баклуши, как вот эти вот, — он кивнул на погранцов, которые ругались с ними из-за Муськи, — у нас дело важное. Потому, пусть просто по-хорошему отвалят, а? — Баклуши бить, говоришь, — нахмурился я, заглядывая «каскадавцу» прямо в глаза, — эт ты так называешь службу по охране госграницы? «Баклушами»? — Ты что-то правда перегнул, Виталь, — проговорил вдруг Вадим Малинин, — давай без этого все уладим. — Охрана госграницы — это охрана госграницы, — возразил «каскадер», которого назвали Виталием, — а лис на заставе разводить — это битье баклушей. Потому, я считаю, мне извиняться не за что. Боец от старшего по званию получил замечание. И справедливо получил. Да только варежку не надо было разевать. — Я те щас разину варежку, — набычился Вася и сделал шаг вперед. Я успел жестом приказать ему не двигаться. Многозначительно глянул на Уткина. Вася поджал губы, но послушался. — Звание и фамилия, товарищ? — Спросил я у наглого спецназовца. — А тебе зачем? — Кивнул он. Потом вальяжно шагнул ко мне, сунул руки в карманы. — Я два раза повторять не привык, — ответил я. — Виталий, давай, не усугубляй, — проговорил Малинин своему товарищу. Тот на миг обернулся к нему. Вздохнул. — Сержант. Звада, Виталий Сергеевич. — Ну хорошо, Виталий Сергеевич, — начал я, — а меня Селиховым звать. И по званию я тоже сержант. Я вот что тебе хочу сказать, товарищ Звада: мы тут, на Шамабаде, ребята мирные. Даже, я б сказал, приветливые и очень гостеприимные. Одно не любим — когда гостям кажется, что они лучше нашего брата будут. А тебе, как я вижу, именно так и кажется. Звада не ответил, только хмыкнул и самодовольно глянул на напрягшегося Малинина. — Так вот. Предлагаю такой выход из ситуации, — продолжил я, — ты извиняешься перед Малюгой. Он извиняется перед тобой в ответ. С этими словами я глянул на Гену. Малюгино лицо вытянулось, он даже рот открыл, чтоб возразить. Однако под моим взглядом не решился ничего сказать. Только поджал губы и покивал. Промямлил в конце концов: — Ну, справедливо будет. Все ж и я в выражениях не стеснялся. — Ах да, — снова обратился я к Зваде, видя его харю, которая стала еще нахальнее, — теперь придется и перед всеми нами извиняться за твои слова про границу с баклушами. А мы тебя, дорогой друг, послушаем. — Слушай, Сержант, — вздохнул Звада, — я понимаю, что вам тут скучно. Что вам тут заняться нечем. Но у нас дело важное. Потому… — Потому я б не советовал тебе ссориться с парнями, служащими на заставе, которая будет для вас хоть и временной, но все же базой, — перебил его я. Звада, явно не ожидавший такого ответа, переменился в лице. Нахмурился. — Товарищ сержант, ты б в чужие дела не лез… — Я могу тебе того же пожелать. Тебе до лисы дело было? Нет. А чего ж ты тогда к ней свой нос сунул? — Слышь, не борзей! — Попер на меня грудью Звада, — а то я тебя сейчас быстро… Смелый, а другого слова тут и не подберешь, спецназовец, при этих своих словах, попытался было схватить меня за грудки. Лицо его удивленно вытянулось, когда я опередил его, как ему казалось, быстрое движение. В одно мгновение я вывернул Зваде руку. Тот приглушенно застонал, схватился за плечо. Погранцы аж вздрогнули от такого быстрого движения, изумленно замешкались на миг, не зная, что им предпринять. Малинин шагнул ко мне, чтобы вступиться за своего товарища. — Тихо, Вадик, — остановил я его жестом, — не встревай. Ты ж слышал, он лишнего наговорил. Вадим Малинин округлил глаза от удивления. Он понимал, что я ну никак не мог знать его имени, но каким-то чудом знал. Что ж, пришлось идти на риск, чтобы он не кинулся в драку. И этот мой план сработал. Все же, мне на Шамабаде групповой потасовки не надо. Малинина, как огорошило. Он замер, не зная, как ему реагировать на мои слова. — Пусти… Пусти, мля… — стонал Звада. А потом «каскадовец» попытался вывернуться, чтобы ослабить боль в руке и достать меня левой. Я ловко ушел от его удара, оказался за спиной у Сержанта и легонько, но чувствительно, пнул его под колено. Звада не устоял и осел. Я вывернул его руку чуть-чуть вверх так, что ему пришлось опереться свободной о землю и таким образом удержать равновесие на колене. — Мое предложение еще в силе, — сказал я, — извиняешься — и расходимся. Ни у кого, ни к кому претензий не будет. — Пусти, я тебе говорю! — Все прекратится, как только ты попросишь у нас прощения. Я поднажал, вывернул руку сильнее и задрал ее чуть выше. Звада застонал, схватился за плечо и забаллансировал, чтобы не упасть. Уверен, эти усилия принесли ему еще больше боли. — Ладно… — Не выдержал срочник-спецназовец, — ладно, я… — Отставить! — Раздался командный голос Тарана. Бойцы вытянулись по струнке. Расступились. Начальник заставы прошел в наш кружок. Вместе с ним растолкал всех широкими плечами и командир каскадовцев. — Селихов, приказ был отставить, — напомнил Таран строго. Я пожал плечами, отпустил руку Звады. Тот тут же вскочил на ноги. Растрепанный, помятый и злой, шагнул ко мне, норовя продолжить драку. — Звада. — Низким, урчащим голосом приказал ему командир спецназовцев, — отставить. Тот набычился, глянул на меня волком, но приказ все же исполнил. — Есть, — буркнул он, поправляя китель. — Что тут творится? — Спросил Таран властно, — немедленно доложить. * * * Ясир легонько подстегнул корову длинным прутиком, выломанным из зарослей орешника. Корова, привыкшая к такому обращению, глянула на парня большим глазом. Дернула кожей на загривке, чтобы спугнуть присевшую туда муху. Потом она валко сошла с неширокой дороги на тропу, ведущую вверх по холму, к пастбищу. Потерявшиеся недавно телок, послушно пошел за своей матерью. Направив животных по нужному пути, Ясир задумался. Уже несколько дней странный мужчина лежал у них дома. Он почти не приходил в себя. Если и открывал глаза, то бредил, болтал не пойми о чем и на разных языках. Мать, время от времени, поила его водой или чаем из верблюжьей колючки. Давала отвары из лечебных трав. Маленькая Тахмира помогала матери заботиться о странном мужчине. Отец расспросисил всех соседей, надеясь, что кто-то знаком с этим человеком. Оказалось, что никто его не видел. К слову, с отцом Ясир не разговаривал с момента той самой ссоры. Отец же, стал с ним резок и мог обмолвиться разве что по делу. Ясиру было странно от этого, однако, он не чувствовал особой душевной боли от того, что отец, человек, которого парень так сильно уважал, будучи ребенком, в обиде на него. Ясиру, просто было все равно. Беспокоило его совершенно другое обстоятельство. Сегодня ночью, когда вся семья улеглась спать, Ясир слышал, как странный человек разговаривал во сне. Если днем, будучи в полубессознательном состоянии, он словно бы бредил и нес какую-то чушь вперемешку с тарабарщиной, то ночью, слова его, казалось, стали осмысленными. По крайней мере те, что Ясир мог понять. Мужчина звал Амину, свою дочь. Звал свою супругу, имя которой парень не запомнил. Уверял этих женщин, что с ним все будет хорошо. Что он скоро вернется домой и позаботиться о них. И все бы ничего… Обычно дело. Просто предсмертные бредни умирающего человека. Если бы ни одно но. Ночью Ясиру показалось, что мужчина заговорил на русском. Вот это уже по-настоящему насторожило парня. Да, он говорил на разных языках, на Пушту и других, названия которым Ясир не знал. Но парень неплохо улавливал на слух речь шурави, а потому был почти уверен, что несчастный говорил именно на их языке. «Кто этот человек? — Крутилось в голове у Ясира, — друг он, или же враг? Откуда он знает язык безбожников?» Вопросы эти мучили парня. Более того, они просто не выходили у него из головы. — Привет, Ясир! — Услышал он за спиной веселый голос. Обернулся. Фарух — парень, рожденный с Ясиром в одно и то же лето, торопливо взбирался вверх по холму. — Коров пасешь? — Спросил он, поправляя свой грязноватый пакль. — Отец не велел мне с тобой говорить. Мальчишки на миг затихли, глядя друг на друга. Удивленное лицо Фаруха вдруг изменило выражение, и парень рассмеялся. Вслед за ним хохотнул и Ясир. — Не уж-то ты будешь слушаться своего отца? Этого труса? — Нет, конечно, нет, — сквозь смех проговорил Ясир. Мальчишки вместе погнали коров к пастбищу. — Как твои дела? — Спросил Ясир, — как все прошло? Тебя не было три дня. Твоя мать приходила к нам, чтобы спросить, не видел ли я тебя. — И что ты ответил? — Конечно, что не видел. — Это хорошо, — улыбнулся Фарух, глядя на синее небо, — я еще не был дома и не видел матери. Видать, она вся извелась уже. Парень снова хохотнул, и они замолчали. Пошли дальше. У Ясира на языке крутился вопрос, который он, сам не зная почему, все не решался задать другу. Фарух же, ожидал этого вопроса, но сам не зная почему, не решался признаться первым. — Ну, ты ходил к ним? Эти три дня ты был в горах? — Спросил, наконец, Ясир. Фарух улыбнулся, дождавшись, наконец, заветного вопроса. — Был, — с улыбкой сказал он. — И скоро они возьмут меня к себе. Потом Фарух погрустнел. Вздохнул. — Совсем скоро я ухожу из кишлака, Ясир. Я заберу отцовскую винтовку и уйду в горы, воевать с шурави. Ясир молчал. Горько ему было прощаться с другом. Однако в то же самое время, он испытывал гордость за него. За то, что ему хватило духу уйти на войну. — Пойдем со мной? — Вдруг спросил Фарух изменившимся, хрипловатым голосом. — Я не могу, — торопливо проговорил Ясир, — отец один не справится с хозяйством. Летом много работы. Под осуждающим взглядом Фаруха Ясиру вдруг стало стыдно за свои слова. — Отец не справится один, Фарух. Я не хочу, чтобы этой зимой Тахмира голодала… — Если шурави не остановить, Тахмира может не дожить до зимы. — Фарух вздохнул. — Ну что ж. Видит Бог, я не стану принуждать тебя к такому шагу. Попрошу лишь молчать. Все же, не каждый может быть воином. Я вот могу. И стану им. Лицо Фаруха просияло. — Вот увидишь, через год, когда мы победим Шурави, а я отомщу за смерть брата, я вернусь домой уважаемым и богатым воином. Я привезу много добычи, и мать больше никогда в жизни не будет нищенствовать. Вот увидишь, Ясир. — Это я-то не могу быть воином? — Пропустив слова Фаруха мимо ушей, мрачно спросил Ясир. — Ну-у-у-у… Хитровато глянул на него Фарух, — ты же не решился отправиться со мной к Камран-Хану и его людям. А ведь я звал тебя. — Отцу нужна была помощь с коровой. У нее стало гноиться копыто, — неубедительно попытался оправдаться Фарух, — мы с дядей Гулямом ездили в город, за фельдшером. — Об этом я и говорю, Ясир, — пожал плечами Фарух, — корова для тебя важнее освобождения нашей земли от захватчиков. Ясир не нашелся что ответить. Некоторое время они шли в молчании. До вершины холма оставалось не так много, и Ясир вдруг заметил черный столб дыма, появившийся над холмом. Где-то в долине что-то горело. Рановато для летних пожаров сухого, после зимы, бурьяна. — Когда ты уходишь? — Спросил вдруг Ясир. — А что? — Фарух изобразил удивление. — Просто скажи, когда ты уходишь. — Через два дня. А что? Все же решишься пойти со мной? Ясир поджал губы. Отвел взгляд. — Мне тоже не нравится, что нашу землю топчут чужаки. Четыре дня назад я видел колонну шурави. Там были грузовики, а еще БТРы с множеством солдат на них. У меня сердце разрывалось, когда я думал о том, что они едут убивать простых людей. Фарух хмыкнул. Ничего не ответил. Когда они взобрались на холм, Ясир достал из-за пояса колышек. Камнем вбил его в землю и привязал корову. Встал на вершине, откуда открывался вид на серебряную ленту Пянджа и дальше, на землю шурави, откуда лезли к ним проклятые Аллахом враги. Восточный ветер, приятно обдувая разгоряченную солнцем кожу, принес с собой запах гари. Ясир обернулся. От разговора с Фарухом он так распереживался, что почти забыл о пожаре. Но теперь увидел, как вдали что-то горит. — Там пожар? — Спросил он, — горит что-то. — Пастушья стоянка старого Мирана, — пожал плечами Фарух. — Что? — Удивился Ясир, — Мирина? А где же он сам⁈ Нужно кого-то позвать! Сказать, что у него дома пожар! — Думаю, для этого уже поздно, — ухмыльнулся Фарух. И правда, было поздно. Небольшой дом, напоминавший больше шалаш, где жил наемный пастух Миран, был полностью объят пламенем. Отсюда огонь казался совсем крошечным, не больше огонька лучины, но черный дым от него тянулся высоко, почти к самому солнцу. Как такое могло случиться? Ясир знал этого старика чуть не с рождения. Отец нередко обращался к нему за услугами, когда у него были свои овцы. Тогда отец шел работать на поле… Когда у него было поле… А Миран пас его овец. Ясир часто оставался у старика, слушая, вместе с другими ребятишками, удивительные истории о далеких странах, которые рассказывал им Миран. Злоба вдруг переполнила душу Ясира. «Это шурави… Наверняка шурави сожгли его дом, — подумал он, — чем им помешал старик? Чем он мог им угрожать⁈ Нет… Шурави сделали это, чтобы мы боялись. Но мы не будем. Я не буду». — Я пойду с тобой, — проговорил Ясир холодно, — пойду с тобой в горы, Фарух. — Правда? — Фарух изобразил удивление. — Ты хочешь пойти на службу к Камран-Хану? — Да. Фарух расплылся в улыбке. — Я горд за тебя, Ясир. Возможно, с тобой не все еще потеряно. Возможно, мы оба станем знатными воинами, — Фарух заговорщически понизил голос, положил руку на плечо другу, — но ты должен знать, что Камран-Хан не берет к себе кого попало. Право стать его моджахеддин нужно заслужить. Заслужить делом или словом. — И как его заслужил ты? — Не сразу спросил Ясир. Фарух кивнул вдаль, на горящий домик старика Мирана. — Старый пес оказался предателем. Я был у него, когда колонна шурави шла на восток. Дед подсказал им дорогу к ближайшему колодцу. Я рассказал об этом Камран-Хану, и сегодня его люди прикончили эту собаку и сожгли его дом. Ясир в изумлении уставился на Фаруха. Даже открыл рот, не зная, что сказать. — Это война, Ясир, — проговорил Фарух холодно, — либо ты убиваешь шурави, либо гибнешь сам. Третьего не дано. Мой брат, Махмуд, хорошо понимал это. И я тоже понимаю. Фарух замолчал, взгляд его потяжелел. — А ты, Ясир… Ты это понимаешь? * * * — Застава, равняйсь! Смирно! — Скомандовал Таран, когда начал очередной боевой расчет. Начальник заставы привычным делом вытянулся перед строем пограничников. По правую его руку стояли Пуганьков и Черепанов. По левую выстроился «Каскад». — Вольно, — скомандовал Таран и принялся распределять нас по участкам несения службы на новые пограничные сутки. Когда закончил и довел до нас оперативную информацию на нашем участке Границы, заговорил, наконец о том, что интересовало всех больше всего: — Как вы уже заметили, сегодня утром к нам прибыли новые люди. — Да уж не заметишь тут, — недовольно шепнул мне Малюга, стоявший рядом. — Это бойцы из группы «Север», спецназа «Каскад», — проговорил Таран, — они выполняют свою боевую задачу, а Шамабад будут использовать как базу. Вот, — он указал на командира спецназа, — Это Капитан Роман Александрович Наливкин, командир группы. В его подчинении старший лейтенант Сергей Матвеевич Глушко, лейтенанты Андрей и Ефим Масловы, а также сержанты Вадим Малинин и Виталий Звада. Как говорится, прошу любить и жаловать. Таран замолчал, недовольно поджал губы: — Конечно, я удручен тем, как личный состав заставы встретил вновь прибывших. Однако рад, что недопонимание было устранено быстро и обоюдно. Тем не менее товарищ капитан хотел бы нам кое-что сказать. Пожалуйста. Наливкин поблагодарил Тарана кивком и шагнул вперед. — Здравствуйте, бойцы, — поздоровался он первым делом. Шамабадцы ответили ему хором. Наливник ухмыльнулся. — Ну что могу сказать? Встретили вы нас, как надо. С ходу проявили свой характер. Показали, что вы не пальцем деланные ребята. Ну что ж. Могу вас заверить, что пребывание моей группы, по большей части никак не отразиться на выполнения вами, дорогие товарищи, вашего главного приказа по охране Государственной Границы Союза ССР. За редким исключением, когда нам понадобится ваша помощь, конечно, — капитан повел по нашему строю взглядом, — но знаете что? После сегодняшнего происшествия, когда вы показали нам свой норов, мне стало интересно, на что вы способны. Капитан глянул на Зваду, ухмыльнулся и продолжил: — Кроме того, у некоторых парней из моего личного состава остались кое-какие нерешенные вопросы с вами. А не решенные вопросы, по моему опыту, могут вылиться в очень неприятные последствия. Посему, я считаю, нам нужно эти вопросы, хм. Порешать. Знач так. Я предлагаю провести завтра утром короткую серию дружеских поединков. Моих парней, с вами. Чтобы познакомиться и получше узнать друг друга. Естественно, поединки будут проходить в рамках физической и боевой подготовки, по строгим правилам, — Наливкин глянул на Тарана со значением, — конечно, если вы, товарищ старший лейтенант, будите не против проведения такого скромного мероприятия. Лицо Тарана сделалось устало-скорбным. Он глянул на наш строй, и взгляд его задержался на мне. Таран поджал губы. — Не против, товарищ капитан. Думаю, в ваших словах есть смысл. Глава 18 Тренировочная площадка, рядом с которой расположилась еще и полоса препятствий, находилась немного выше берега, над заставой. Чтобы попасть на нее, нужно было подняться к опорнику, миновать его и, по неширокой тропе продолжить свой путь в горку. Спустя метров двести, не доходя до тренировочной площадки для служебных собак, как раз можно было отыскать довольно скромный спортивный городок. На спланированном, выровненном месте, много лет назад установили железные снаряды для физкультуры. Были тут турники, брусья, а также многочисленные лестницы: горизонтальные, чтобы проходить их на руках в подъем, и «с горки», вертикальные, разной ширины и высоты, для быстрого преодолевания. На не очень длинной полосе препятствий, протянувшейся справа от площадки, пограничников поджидали железный лабиринт, «забор с подъемом», по которому следовало взбираться, снаряд, который мы назвали «разрушенным мостом», представлявшем из себя, по сути, несколько бревен на железных опорах, расположенных одно за другим, «разрушенную лестницу», и, в конечном итоге, ров. Сегодня эта площадка стала местом проведения наших скромных соревнований, о которых договорились Таран с Наливкиным. Утром, после подъема, свободные пограничники занялись привычной физподготовкой. Да только на этот раз работать пришлось не только в коллективе Шамабада, но и с «Каскадовцами», занимавшимися вместе с нами. Когда мы разогрелись, то Таран и Наливкин построили нас у турников, на небольшой, но достаточно просторной полянке, чтобы начать эти «соревнования». Солдаты, облаченные в майки и брюки или галифе, стали в шеренгу перед офицерами: сначала мы, потом спецназовцы. — Значит так, товарищи бойцы, — начал Наливкин, которому Таран предоставил первое слово, — у нас тут товарищеские бои будут проходить. Потому, призываю вас не безобразничать. — Я б личный состав на личный состав с ними бы сыграл, — шепнул мне Матузный, хитро кивая на шеренгу каскадовцев, стоящих рядом с нами, — Их пятеро, нас двенадцать. Численный перевес на нашей стороне. — Я думаю, нельзя к ним вот так, как ты, несерьезно относиться. Это ж все же спецназ… — Смутился Канджиев, стоящий рядом с Матузным. — Ну, я слыхал, Сашка того сержантика отделал нехило. — Так это ж Сашка, — вздохнул Алим, — а мои вот, знания по рукопашному бою, на подножках заканчиваются. Я б вообще… Не очень бы хотел ни с кем врукопашную вступать. Мне больше нравится издалека врага бить. Не присоединяясь к их спору, я только хмыкнул словам пограничников. — Руками-ногами не бить, — с ухмылкой продолжал капитан, — в пах не бить. Не кусаться, не щипаться, за волосы не тягать. Разрешается применять удушающие, болевые приемы, броски и удержания. Цель поединка — свалить соперника с ног и принудить сдаться. Добивать — не разрешается. Всем понятно? Постараемся обойтись без травм. Нам всем еще боевую задачу исполнять. «Так точно, товарищ капитан» — Ответили пограничники. — Итак, кто хочет пойти в первой паре? — Спросил Наливкин. Из его парней тут же вышел сержант Звада. — Разрешите, товарищ капитан? — Давай, Звада, так и думал, что ты вызовешься, — проговорил капитан. Сержант прошел на край полянки, стал ожидать, кто же будет его соперником. — Теперь ваши, товарищ старший лейтенант, — предложил Наливкин. — Разрешите, — проговорил я и вышел из строя. Внезапно, следом за мной шагнул Малюга: — Разрешите, товарищ старший лейтенант! Я глянул на Малюгу холодным взглядом. Гена стоял с решительным лицом по правое плечо от меня и смотрел прямо перед собой. Казалось, он не рисковал глянуть мне в глаза, ожидая увидеть там определенное недовольство. И, признаться, он бы его увидел. Все потому, что я прекрасно понимал: Малюга, хоть и был хорошим пограничником и в смелости точно мог дать фору любому «Каскадовцу», но вот в навыках рукопашного боя, Гена им все же уступал. — Много у вас желающих, — улыбнулся Наливкин. — Разрешите! — Вышел вдруг вслед за нами Уткин. — Разрешите, товарищ старший лейтенант! — Разрешите! — Разрешите! Из строя вышли еще несколько человек. Это были Солодов, Матузный и Сагдиев. — Ну, разогнались, — капитан «Каскадовцев» довольно рассмеялся. — Смелости твоим бойцам не занимать, товарищ старший лейтенант. — Тако точно, товарищ капитан, — проговорил Таран с какой-то едва уловимой гордостью в голосе, — других парней в пограничники не берут. — Ну, и кого решите выставить, — Спросил Наливкин, — товарищ старший лейтенант? Таран быстро пробежался по всем вызвавшимся взглядом. Остановился на мне. — Товарищ капитан, разрешите обратиться, — внезапно вклинился Звада. — Чего такое, Виталя? — Если возможно учесть мои пожелания, я бы хотел помериться силой и умением с рядовым Малюгой. Капитан ухмыльнулся. — И не боишься? — Рассмеялся он сдержанно, — Малюга покрупнее тебя будет. — Ну, насколько я понимаю, товарищ капитан, целью наших товарищеских «соревнований», является познакомиться поближе. Ну и рассудить определенные споры. У меня с товарищем Малюгой есть кое-какой спор, который я бы хотел разрешить раз и навсегда. Естественно, в рамках установленных правил. Таран поджал губы. Он явно хотел выставить меня на этот поединок. И Звада это прекрасно понимал. Хитрый он, конечно, этот Звада. Специально влез, чтобы не дать Тарану сделать задуманное. Звада первым именно с Малюгой закусился. И видимо, прекрасно понимал, что сможет его одолеть. А вот по поводу меня, у него были определенные сомнения. Я видел это по глазам сержанта. Да только если Таран сейчас не вызовет Гену, как минимум унизит Малюгу в глазах «Каскадовцев». Покажет им, что он в своем бойце не уверен. И потому Таран вызвал. — Рядовой Малюга, — на выдохе произнес Таран, — выйти из строя. Давай на поляну, Гена. Малюга решительно нахмурился и пошел на наш импровизированный ринг. Бойцы стали друг напротив друга, на противоположных краях полянки. Звада был невысок. Худоватый, веснушчатый и рыжеволосый парень с вытянутым, костлявым лицом, он уступал в росте по-деревенски крепкому, похожему на сына кузнеца Малюге. Однако, как и в прошлый раз, такая разница в «весовой категории» совершенно не смущала спецназовца. Это было видно по поведению Звады: он казался спокойным и хладнокровным. Малюга же, явно немного нервничал: глубоко дышал, поджал губы чуть не добела и стиснул кулаки. Часто моргал. — Бойцы, на середину! — Приказал капитан Наливкин, вызвавшийся судить нас. Малюга со Звадой сблизились. — К бою! Солдаты стали в стойки. — Бой! Малюга бросился на Зваду первым. Попытался схватить его за майку и с ходу свалить на землю. Сделал он это очень неуклюжим, чисто инстинктивным движением. Что называется, без всякой техники. Только и надеялся, что на превосходство в весе. Звада был к этому готов: он схватил его за руку, используя вес самого Малюги против него, опрокинулся на спину, перекатился, уперев ноги Гене в живот. Не прошло и нескольких мгновений, как Звада просто перекинул крупнотелого Гену через себя, ловко перекувыркнулся следом и оказался сверху. Схватил Малюгу за руку, принял ее на болевой прием. Малюга стал извиваться под сержантом, стараясь как-нибудь высвободиться из его захвата. Однако безуспешно. Из такой позиции Гене было уже не выбраться. Каждое резкое движение причиняло ему боль в руке. — Стоп! — Скомандовал капитан Наливкин. — Нет, товарищ капитан! Я еще не все! — Хриплым, сдавленным голосом возразил вдруг Малюга. — Стоп, говорю! Звада отпустил. Отступил от лежащего на земле Гены. Тот быстро вскочил на ноги с таким видом, будто снова готов броситься в бой. В то же время Малюга разминал пострадавшую от захвата Звады руку. — Нечестно, товарищ старший лейтенант! — Запротистовал он, обращаясь к Тарану, — я не сдался! — Малюга, — строго глянул на него Таран. — Боец, руку, — приказал Наливкин, — давай-давай. Покажи, не стесняйся. Если так нажму, больно? — С-с-с-с… Немного. — О-о-о-о… У тебя, боец, растяжение. Хоть и несильное. Ну ничего. Запястье звездочкой помажешь, к утру пройдет, — капитан обратился к Зваде, — ты давай, полегче. Нечего погранцов травмировать. Им еще боевую задачу по охране Границы исполнять. — Виноват, товарищ капитан, — пожал плечами Звада, — рядовой Малюга не хотел сдаваться. А вы сами понимаете, я отступать не привык. — Ишь боевой какой, — хмыкнул Наливкин. — Ну лады. В первом поединке победителем объявляется сержант Звада. Согласны, Анатолий Сергеевич? Таран недовольно покивал. Предвосхитив возбухания Малюги, приказал ему вернуться в строй. — Разрешите стоять против Звады, — внезапно для всех сказал я. И погранцы, и «Каскадовцы» заинтересованно уставились на меня. Наливкин приподнял бровь. Едва заметно улыбнулся. Таран тоже хмыкнул. — Звада только что провел бой. Ему нужна передышка, — сказал Наливкин, — ну ничего, может, кто другой из моих с тобой выйти захочет, товарищ сержант. — Товарищ капитан, я не устал, — сказал вдруг Звада. Спецназовец после поединка с Малюгой и правда даже не вспотел. Дыхание его оставалось ровным, словно он и не участвовал ни в какой борьбе. — Могу и с сержантом постоять, — кивнул Звада на меня. — Уверен? — Вопросительно приподнял бровь Наливкин. — Так точно. — Ну давай, стой, — капитан пожал плечами и глянул на Тарана, — давай посмотрим, на что способен этот ваш боец, товарищ старший лейтенант. Как он по фамилии? — Селихов, — ответил Таран, — Александр Селихов. — Добро. — Селихов, выйти из строя! — Приказал Таран. Я вышел на поляну. Мы со Звадой встали по разные ее стороны. — Бойцы, на середину, — скомандовал Наливкин, — К бою! Приблизившись, мы встали в стойки. — Бой! Хитрый Звада не стал с ходу бросаться на меня. Он принялся неторопливо сближаться, оценивая своего соперника. Я тоже не спешил. Секунд десять мы не шли на близкий контакт. А потом оба будто бы взорвались: Звада кинулся ко мне, схватил за одежду. Я тут же перехватил его руку, ловко подставил подножку, кинул сержанта через бедро. Когда он грохнулся на землю, я уже был сверху и прижал его к земле коленом. Сержант аж покраснел от удивления. И без того вытянутое лицо Звады, вытянулось еще сильнее. Глаза округлились. Видимо, он не совсем осознавал, что только что произошло. Все, кто был на площадке, просто затихли. Казалось, солдат и офицеров поглотила пограничная тишина. — Сдаешься? — Развеял я ее, глядя Зваде в глаза. Тот, медленно понимая, что я уложил его на лопатки, стиснул зубы, глубоко задышал. Внезапно, вслед за моим голосом, раздались отрывистые аплодисменты. Это был капитан Наливкин. Он просто уставился на нас со Звадой и захлопал в ладоши от удивления. Через секунду, к нему очень робко присоединились «Каскадовцы», а потом и наши погранцы. — Я… Я поскользнулся! — Гортанно крикнул Звада, приходя в себя и стараясь перекричать аплодисменты, — поскользнулся на траве! Это не считалось! — Я повторяю вопрос, — проговорил я, прекрасно понимая, что никто не поскользнулся. Бой был по всем правилам. — Сдаешься? — Стоп! — Крикнул Капитан, отмечая, что этот раунд закончен. Я встал. — Товарищ капитан! На траве скользко, я просто поскользнулся! — Поднимаясь, протестовал Звада. — Я требую дополнительный раунд! Капитан хмыкнул. — Впечатляет, Селихов. Ты учился армейскому рукопашному бою? — Спросил капитан, — знакомые движения. Узнаю школу майора ВДВ Зимородова. Ты знаком с ним, что ли? — Нет, не знаком, — солгал я. Ну или почти солгал. Ведь фактически в этой моей жизни я и правда не был знаком с Зимородовым. А вот в прошлой мы даже дружили со старым афганцем, когда он уже носил звание полковника. — Товарищ капитан! Я хочу еще раунд! — Зло проговорил Звада. — Ну, если товарищ старший лейтенант не возражает, — пожал плечами Капитан, — ну и, конечно, если сержант Селихов согласен. — Согласен, — хмыкнул я. Таран пожал плечами. — Ну что ж. Не вижу оснований не согласиться. — Я хочу усложнить правила! — Сказал Звада, капитану, — полный контакт. Сержанту Селихову просто повезло сейчас. В серьезном бою он против меня и тридцати секунд не продержится! — Ты не продержался и пяти, — ехидно заметил я. — Я поскользнулся! — Зло крикнул мне Звада. — Сержант, остынь, — осадил его Наливкин, — я же сказал, без всякого мордобоя. У нас товарищеские соревнования, а не драка. Звада помрачнел. — В лицо не бить, ни руками, ни ногами, — вдруг разулыбался капитан, — в пах тоже. Только по корпусу. Как вы на это, товарищ старший лейтенант? Таран потемнел лицом, услышав предложение капитана. Глянул на меня. Я едва заметно кивнул начальнику заставы. Если Звада хочет играть по-серьезному, я не мог не дать ему такую возможность. За одно и проучу его за то, что он сделал с рукой Малюги. — Хорошо, но предупреждаю, — сказал Таран, — Селихов у нас знаменитость. Вам не жалко вашего сержанта, товарищ капитан? Наливкин рассмеялся. — Не думаю, что сержанту что-то угрожает. Максимум — оказаться на лопатках. — Ну-ну, — хмыкнул Таран и обратился ко мне: — Саша, постарайся не помять товарища сержанта Зваду. — Только если при одном условии, — сказал я. Наливкиным явно овладел азарт. Он скрестил мощные руки на груди. — Вот это уже интересное дело. О чем вы, товарищ Селихов? — Товарищ Сержант тут очень невежливо обошелся со мной, моими товарищами и нашей заставской лисой. А извиниться ему возможности так и не представилось. Потому я буду рад, если он сделает это, как только проиграет наш с ним второй бой. — Еще чего, — Нахально прыснул Звада. — Ну а я считаю это вполне спроведливым, — вдруг неожиданно для всех, сказал капитан Наливкин. У Звады снова округлились глаза от удивления. — Товарищ капитан, да вы что?.. — Не хочешь извиняться, Звада? Тогда не проиграй Селихову, вот что! Ну что, бойцы, готовы? — Так точно. — Так точно! — Тогда давайте на середину. К бою! Глава 19 На этот раз Звада был еще аккуратнее. Он не спешил нападать. Пошел полукругом в правую сторону. Я остался на месте. Все потому, что с ходу раскусил план Звады. Сержант «Каскада» оказался хитрец. Он надеялся, что заставит меня тоже двинуться полукругом в противоположном направлении. Если бы у него вышло, через четыре шага я оказался бы лицом к низко стоящему утреннему солнцу. И конечно, его лучи немедленно бы ослепили меня. Но я не пошел на поводу у сержанта. Остался стоять на месте, готовый к любому исходу событий. Быстро поняв, что его уловка не удалась, Звада, наконец, напал: сделал два легких шага, а третий, закончился четко выверенным ударом ноги в корпус. Сержант метил в печень. Я уклонился. Просто шагнул назад. Звада справился с инерцией собственной ноги и использовал ее для следующего — прямого правой в корпус. На этот раз я позволил ему попасть, но схватил ногу. Тут же вывернул, заставив Зваду потерять равновесие. Тот рухнул на руки, тут же вскочил, освобождая ногу. Наливкин, видя это, звонко рассмеялся: — Видал, че твой творит⁈ Да он играется со Звадой! Ну точно как кот с мышью! Парни, ждавшие в строю, тут же «поломали» шеренгу, дав самим себе команду «вольно». И наши, и «Каскадовцы» кричали, свистели, подбадривали нас со Зваодой на бой. Офицеры не обращали на это особого внимания. Таран с Наливкиным тоже внимательно следили за поединком, заинтересованные тем, кто ж победит. Выпрямившись, Звада зло нахмурился. По-боксерски работая ногами, стал то сближаться, то отдаляться, решая, как же ему напасть в следующий момент. Все же, соображалка у Сержанта работала. В первый раз он решил забороть меня, но увидел, что не вышло. Теперь пробовал другие возможности, например, удары ногами. Руками же — не рисковал. Не было у нас ни бинтов, ни перчаток. Потому каждый удар по корпусу мог закончиться плачевно для самого ударника. Я не спешил атаковать первым. Мне хотелось посмотреть, на что способен Звада. Что он может показать мне в рукопашном бою. Все же, будь у меня желание, я бы мог уложить сержанта прямо тут на раз два. Мог, но не хотел. Наливкин сделал правильный вывод обо мне. Я играл с молодым спецназовцем. Развлекался, ожидая от него чего-нибудь эдакого. Все же, передо мной был хоть и солдат-срочник, но все же член специальной группы. Звада, наконец пошел в бой. Он подскочил, сделав короткий удар ногой по корпусу. От этого я уже не стал уклоняться. Просто повыше задрал калено, чтобы защититься от него. Хлопнуло. Я почувствовал, как вибрация прошла от ноги сержанта сквозь все мое тело. Выдержать такую атаку оказалось терпимо. Каскадовец же, будто бы и ожидал такого исхода. Удар его получился быстрым и хлестким, а носок, не успев коснуться земли, снова взвился в воздух. Звада бил снова. Продемонстрировав настоящую растяжку каратиста, он задрал прямую ногу высоко и быстро. Сержант метил мне в голову. В этот раз пришлось уйти назад. Слишком силен был бы удар, решись я принять его на руки. — Ай-ай-ай, — погрозил я Зваде пальцем, хмыкнув, — не по правилам играем. Звада тоже нахально ухмыльнулся. — Сержант, ты давай не балуй мне тут, — в добродушном и обычно веселом голосе Наливкина послышались нотки строгости. — Фол тебе, Звада! — Виноват, товарищ капитан! — Выдал Звада, явно совершенно не чувствуя себя виноватым. — Давайте, время! — Крикнул ему на это Капитан, — у вас осталось две минуты! Звада кивнул ему и продолжил наступление. Кажется, он решил, что я боюсь его ударов ногами. И потому избрал тактику просто забить меня ими, вымотать и взять на прием в борьбе. Ну и хорошо. Пусть дальше недооценивает своего противника. Звада недооценил. Он кинулся ко мне, снова ударил, целя в печень. Я уже готовил контратаку. Не успела ступня сержанта достигнуть своей цели, как я провел ловкую подсечку его опорной ноги. Звада потерял равновесие и рухнул. Я тут же оказался сверху, схватил его за руку, в замок. Откинувшись на землю, сжал предплечье соперника. Потянул. Каскадовец едва слышно застонал, а потом… Извернулся, словно змей и высвободил свою скользкую от пота руку из моей хватки. Откатился, принялся вставать на ноги. Я тоже поднялся. Кажется, теперь Звада окончательно убедился, что я далеко не так прост, как он мог себе представить. Лицо сержанта было злым, словно у разъяренного пса. Он даже оскалил зубы на миг. А вот в глазах… В глазах его я видел сомнения. Сержант отбросил игры, сгруппировался и пошел на меня, словно боксер. Я ответил тем же. Мы стали сближаться. Качнув корпусом, Каскадовец подсел на полусогнутых, дал хук, целя мне в корпус. Я перехватил, прижал его руку к своему торсу, второй схватил за другое его плечо, ловко подсек сержанту ноги и бросил его через бедро. Он хлопнулся на траву. От удара воздух со свистом вышел у него из груди. Однако в этот раз я не стал прижимать Зваду каленом, а опустился следом. Быстро обвил его руку обеими ногами, откинулся, вместе с захваченным предплечьем Звады, и снова стал тянуть на себя. Если из первого замка на руку сержант смог высвободиться, то сделать это со вторым было гораздо сложнее. Он еще не отошел от броска и на пару секунд оказался выбитым из строя. Этого времени мне хватило, чтобы доставить ему достаточно боли. Звада держался секунды полторы. Потом я почувствовал, как он хлопает свободной рукой мне по голени, обозначая, что сдается. — Стоп! — Услышал я голос капитана Наливкина. Я отпустил. Звада расслабившись, обмяк. Когда я принялся выпутываться из проведенного болевого и вставать на ноги, он все еще звездочкой лежал на земле. Потом медленно повернулся, чтобы ощупать все еще болевшую руку. Наконец, поднялся. Наливкин стал между нами. Хмыкнул, и словно рефери на боксе, взял нас за руки. — Вот это шоу вы нам устроили, бойцы. Верно, парни? — С улыбкой до ушей спросил Наливкин у остальных. Со всех сторон принялись доноситься звонкие солдатские возгласы: — Так точно! — Ну! — Еще бы! Бойцы гомонили, делясь впечатлениями и обсуждая бой. — Итак! Победителем объявляется… Сержант Селихов! — Торжественно крикнул Наливкин и задрал мою руку. Я улыбнулся, видя, как возликовали Шамабадцы. Каскадовцы же, вели себя иначе. Они довольно и весело улыбались. Малинин даже робко и тихо зааплодировал. Что ж. Сразу видно — профессионалы. Знают себе цену и понимают, что даже проигрыш товарища не сделает их хуже или слабей. Вот у кого нужно было поучиться несчастному Симонову. — Это был хороший поединок, — внезапно сказал мне Звада, а потом, поморщившись от боли, протянул руку, — не ожидал, что ты так умеешь. Видать, гоняют вас тут, на заставе, как надо. — Спасибо, — я пожал его ладонь, — не забыл? Теперь ты мне кое-что должен, товарищ сержант. — Да тихо ты, — усмехнулся Звада, — на пятерню так сильно не жми. Болит. Звада вздохнул. Глянул на шамабадцев и громко заговорил: — Товарищи пограничники! Я хочу сделать небольшое заявление! И пограничники, и спецназовцы хоть и не сразу, но затихли. Уставились на Зваду все как один. — Хочу попросить прощения у всего личного состава Шамабада, — продолжил Звада, — а также у сержанта Селихова и рядового Малюги лично! Извините, парни, что вел себя неподобающим образом! — И у лисы! — Крикнул кто-то из погранцов смешливо, — и у лисы попроси! — И у вашей заставской лисы тоже! — Кривовато улыбнулся Звада. — Ну, артисты, — рассмеялся Малинин и кивнул Зваде на руку. — Чего, болит? Рука-то. — Да так… Пустяки, товарищ капитан. — Звездочкой помажь. К утру пройдет. * * * Ясир нервничал. Он шел по белой, словно бы выгоревшей от горячего солнца тропе. Руку парня оттягивало полное ведро воды, что он нес от колодца, себе домой. Колодец располагался не очень далеко от их дома, в южной части кишлака, но, чтобы напоить скотину, Ясиру нужно было вернуться к нему несколько раз. Ясир поставил ведро, поздоровался с одним знакомым, жившим по соседству, потом глянул на добела засвеченное солнцем небо. Зачернув немного воды из ведра, он помочил себе лицо и шею. И все же, Ясир нервничал. Сегодня ночью Фарух собирался уйти из кишлака в горы. И Ясир думал двинуться с ним. Ему предстояло покинуть родительский дом, чтобы защищать свою землю с оружием в руках. Однако он переживал отнюдь не поэтому. Неприятное чувство в душе его возникло оттого, что он не знал, что именно поручит ему Камран-Хан. Что предводитель моджахеддин захочет от Ясира в обмен на право примкнуть к нему в Священном Джихаде? Разные неприятные мысли вертелись в голове у парня. Он помнил, что год назад, отец выменял у шурави, остановившихся в этих местах, железную флягу, которая пришлась кстати в хозяйстве. «Не будет ли это предательством в глазах Камран-Хана?» — Думал парень после того, что случилось со старым пастухом за один только разговор с русскими. Фарух знал о фляге и вполне мог рассказать о ней и моджахеддинам. Но рассказал ли? Сомнения сжирали душу мальчика. Им даже удавалось поколебать его решимость. Приложив силу воли, Ясир все же сказал себе: «Нет. Идет война. Идет Священный Джихад. Сидеть сложа руки — значит противиться воле Аллаха. Пастух Миран мог промолчать. Мог ничего не говорить шурави о воде. Но сказал, а значит, желал, чтобы они шли дальше. Миран помог нашим врагам и тем самым предал нас». Унося уже третье ведро к дому, Ясир постарался отринуть все неприятные мысли. Решил, что если на его пути возникнут суровые испытания, он пройдет их с непоколебимой волей. Когда он вошел в крошечный загон для скотины, то направился к низенькому навесу, где обычно стояли коровы. Сейчас под навесом было пусто. Отец увел скот на пастбище, но уже скоро должен был вернуться. — Ясир! Ясир, это ты? — В загон зашла Тахмира, распугав немногочисленных кур. Девочка принесла полную охапку зелени, сорванной ею у холма, бросила птице. Куры, непоседливо урча, накинулись на траву. Принялись щепать ее так жадно, будто еду у них вот-вот отберут. — Я! — Принес воды? — Принес. Ясир вышел на солнце из-под навеса, утер вспотевший от духоты лоб. — А хочешь, я расскажу тебе новость? — Улыбнулась Тахмира. — Только это большой секрет. Мама велела мне никому это не рассказывать. Но тебе-то можно, правда? Ясир хмыкнул. — Ну и какой у тебя секрет, сестра? — Почти сразу, как ты ушел за водой, проснулся наш незнакомец, — улыбнулась она. Ясир округлил глаза. — Проснулся? — Да. Ему все еще плохо, но мама говорит, он поправится. Это же, получается, что мы его спасли! Представляешь, Ясир⁈ — Обрадовалась девочка. — Представляю, — помрачнел парень. Беспокойство в его душе загустело еще сильнее. — А еще… Я слышала их с мамой разговор, — приблизившись, Тахмира понизила голос, — и знаешь, что он сказал маме? — Что? — Он из Союза, — полушепотом проговорила Тахмира. Ясир почувствовал, как от этой новости у него похолодели руки и ноги. Волосы на голове будто бы зашевелились от мурашек. — Он потерялся и очень хочет вернуться домой. Совсем как наш бычок, помнишь? — Девочка весело хохотнула. — Мама пообещала, что мы ему поможем чем сможем. — Тахмира, — Ясир опустился перед ней на колено, — ты обещала маме никому об этом не рассказывать? — Конечно, — гордо сказала девушка. — Пообещай еще и мне. Она пообещала. Правда, Ясиру не стало легче от этого. Он буквально маялся тем, как же ему поступить теперь. Ведь выходит, что его семья приютила шурави. Приютила врага… Выходит… Они и сами теперь предатели… Сегодня ночью Ясир обещал Фаруху встретиться с ним на холме, откуда они двинулись бы в горы. Теперь парень боялся выполнять свое обещание. По-настоящему боялся. Что же будет, если моджахеддин узнают о шурави, что лечиться сейчас у них дома? Что будет с ним? С мамой и отцом? С Тахмирой, наконец? Не накликает ли Ясир на них беду поступком, который задумал сегодня ночью? Время для парня потянулось настолько медленно, что он был благодарен Богу за это. И все же оно шло. В конце концов, парень решил, что не выйдет из дому сегодня ночью. Когда жара спала, а солнце покатилось к закату, отец должен был погнать скотину ко двору. Тогда же в кишлаке услышали далекий выстрел, что пронзил равнинную тишину. Привычные звуки стрельбы уже не слишком беспокоили жителей кишлака, потому и Ясир отнесся к еще одному такому хлопку совершенно равнодушно. — Ясир! — Позвала мать, отвлекаясь от ухода за ненавистным парню шурави, — отец задерживается. Сходи к нему, проверь, что случилось. Может, снова телок убежал? Тогда Ясир отправился на холм, где его отец пас скот. Когда он пришел, корова и теленок были на месте. Они спокойно шагали по невысокой траве, щипали ее. Мирно пережевывали. Да только отца нигде не было. Ясир стал его звать. Звал долго, но никто не откликался. Когда парень уже собирался бежать в кишлак, чтобы сообщить о пропаже отца и скликать соседей на поиски, отец нашелся. — Папа! Тело лежало немного дальше, со стороны Пянджа и ниже по склону. — Отец! Ясир упал перед лежавшим ничком отцом. С ужасом увидел большое кровавое пятно у него на спине. Когда снова позвал отца и перевернул его на спину, его взгляду открылась ужасающая картина: в груди у отца зияла огромная дыра. Руабаху чуть не до пояса залила кровь. На лице отца застыло удивление. Его пустые, распахнутые глаза смотрели в небо, но ничего не видели. — Отец! — Ясир с трудом усадил его обмякшее тело, прижался, обнял. А потом заплакал. Когда парень, наконец, разлепил опухшие от слез глаза, перед ним предстала серебряная лента Пянджа, которую можно было рассмотреть во всей красе с вершины этого холма. А за ней лежал Советский Союз — земля врагов. — Будьте вы прокляты… — прошипел Ясир. — Будьте вы все прокляты… Сегодня я пойду в горы, чтобы убивать вас… Чтобы резать вам головы… * * * — И его тоже? — Спросил Абу у Нафтали, когда командир «Чохатлора» оторвал взгляд единственного уцелевшего глаза от окуляра прицела снайперской винтовки СВД. — Кого? Парня? — Хмыкнул Нафтали. — Да. Он нашел труп. — Н-е-е-т, — протянул Нафтали, поднимаясь со стрелковой позиции за большим камнем, которую они наспех оборудовали почти на вершине приземистой скалы, — патронов на него жалко. Да и зрение я проверил. Он зыркнул на Абу единственным глазом. — Не подводит. Стрелять все еще могу так же метко, как и раньше. * * * — Саша… Поднимайся. Поднимайся, говорю. Кто-то растолкал меня в плечо. Я раскрыл сонные глаза и увидев в темноте силуэт человека, склонившегося надо мной. Человека в фуражке. Несколько мгновений мне понадобилось для того, чтобы сфокусировать зрение. Только тогда оно привыкло к темени, и я понял, что будет меня прапорщик Черепанов. — Что такое? — Хриплым ото сна голосом спросил я, — который час? — Два ночи. — Мой наряд только в шесть. Рановато поднимаете, товарищ прапорщик. Я сел на кровати, увидев, что остальные шестеро пограничников и танкистов все еще спят в нашей небольшой спаленке. — Что случилось? Уже выпрямившийся от меня Черепанов одернул китель. Выглядел он так, будто и не ложился вовсе. — Тебя Таран к себе вызывает, — проговорил он. — Одевайся. В общем коридоре нас со старшиной встретил сонный Нарыв. Он стоял, подперев спиной стену, и зевал, даже не стараясь прикрыть рта. — Славу, значит, тоже вызывают, — не спросил, а констатировал я. — Так точно, — пробурчал тихо Черепанов, — вызывают. Вместе мы направились к лестнице, спустились на первый этаж и пошли к канцелярии. Дверь ее была закрыта, но снизу, в проеме, виднелся тусклый свет. — Он не сказал, в чем дело-то? — Сонно спросил Нарыв потягиваясь. — Нет. Не сказал, — Черепанов оглянулся, бросил Нарыву свой раздраженный взгляд. С момента прибытия на Шамабад «Каскада» прошло четыре дня. После наших занятных «товарищеских поединков», мы почти не контактировали со спецназовцами. Почти всю вторую ночь на Шамабаде, Каскадовцы провели в канцелярии вместе с Тараном. На следующий день, с обеда, прошли конными весь левый фланг участка заставы. И снова их сопровождал Таран. Ночью четверо из шести «Каскадовцев» тайно переходили Границу. Конечно, мы об этом знали, ведь на сопредельную территорию они ушли под присмотром наряда, что дежурил на участке в тот раз. Вернулись «Каскадовцы» только под вечер следующего дня. «А теперь снова что-то задумали», — подумалось мне, когда Черепанов постучался в дверь. — Разрешите? — Спросился он, приоткрыв ее и заглянув в канцелярию. — Угу. Нарыв, Селихов, проходите. Когда мы вошли в кабинет Тарана, он, как я и ожидал, оказался тут не один. Вместе с ним нас ждал и капитан Наливкин. — Оба на, — улыбнулся Наливки немного устало, как только увидел нас, — так значит, про этих собачников ты говорил. Да, товарищ старший лейтенант? Глава 20 — Так точно, — кивнул Таран, — Нарыв — инструктор розыскной собаки и командир отделения службы собак. Селихов — вожатый. — Вожатый? — Вопросительно приподнял бровь командир «Каскада». — Так точно. Наливкин окинул меня оценивающим взглядом. Обычно капитан Наливкин казался довольно дружелюбным и общительным, харизматичным человеком. Да только сейчас он будто бы изменился. Когда дело дошло до службы, до выполнения боевой задачи, он посерьезнел. Его мягкие, несколько округлые и крупные черты лица, будто бы ожесточились. Сделались резче. Речь стала отрывистой и четкой. — Сейчас наша главная задача — розыск человека, — отрезал он. — Передвигаться придется малой группой. Полагаю, нам достаточно будет одного инструктора и двух собак. Мы с Нарывом переглянулись. Черепанов, что стоял у дверей, сдержал зевок, снял фуражку и пригладил короткие светлые волосы, отросшие на лбу в недлинную челку. Таран, сидевший за столом, вздохнул. Глянул на Наливкина. Капитан, занявший стул перед рабочим местом начальника заставы, немного вальяжно оперся локтем о столешницу Тарановского стола. — К сожалению, я не могу передать вам силы и средства таким образом, каким вам надо, товарищ Капитан, — сказал Таран. — Почему? — Спросил Наливкинв, вроде бы совершенно бесстрастно и даже обыденно. — У меня тут своя служба. Без разыскной собаки никак. Только вчера за ночь было три сработки. Сегодня днем — одна. Мне самому тут нужна розыскная собака. А еще нужен человек, который сможет с ней обращаться. — Речь идет о жизни советского разведчика, товарищ старший лейтенант, — напомнил Наливкин. — Я это понимаю, — кивнул Таран, — но в то же время, речь идет и об охране госграницы СССР. И без минимально необходимых средств для этой охраны я оставить заставу не могу. Более того — не вправе. Наливкин нахмурился. Задумчиво опустил взгляд к полу. — Вы говорите, что у вас недостает собак. В то же самое время хотите втюхать мне двух бойцов с двумя собаками. Немного не понимаю вашего замысла, товарищ старший лейтенант. — Идея такая, — начал Таран, — Нарыв пойдет с вами. Он отличный профессионал и знает, как правильно и эффективно поставить собаку на след. Вместе с ним отправиться и его Альфа — розыскная сука. Селихова передаю вам потому, что к нему приписан Булат. Пес этот раньше служил розыскной. Но после определенных событий… Таран на мгновение осекся, глянул на нас с Нарывом и вздохнул. — Но после определенных событий, я распорядился перевести его в караульные собаки. Радар с Белоусом останутся на Шамабаде. Если ваша операция не затянется, этого должно хватить. — Мне нужны розыскные, товарищ старший лейтенант, — с недовольством в голосе проговорил Наливкин. — Я понимаю вас. Но и вы меня поймите… — Это вы меня поймите, — перебил его Наливкин. — Дело не простое. Мы будем работать на чужой, враждебной территории. Чем меньше нас будет — тем незаметнее мы сможем действовать. В то же время непонятно, сколько времени продлится операция. Люди могут выдержать многое, но собакам нужен отдых. Потому мне важно взять двух, на смену. И именно розыскных, а никаких не караульных. — Если вы меня дослушаете, товарищ капитан, я объясню вам свою мысль, — попытался продолжить Таран. — Товарищ старший лейтенант, — уже строже проговорил Наливкин, — у вас есть приказ. Вы должны содействовать нам в выполнении боевой задачи. — Содействовать по мере сил и средств. — Я прошу у вас одного бойца и двух собак. Все. Почему вы настаиваете на Селихове, я решительно не могу понять. — Послушайте, — Снова вздохнул Таран, — я же вам говорил… — Что пес не признает никого, кроме Селихова? — Развел руками Наливкин. — Это какая-то глупость. Почему такой пес все еще находится у вас на службе? — Товарищ старший лейтенант, — вклинился я, видя, что разговор офицеров заходит куда-то не в ту сторону, — разрешите обратиться к товарищу капитану. Таран сощурился, словно бы борясь со сном. Потом проморгался и ответил: — Разрешаю, Саша. Наливкин внимательно посмотрел на меня. Да так, словно бы был учителем, ждущим от школьника объяснений решения сложной задачи. — Если вам нужны две собаки, то придется взять меня. — Да? — Хмыкнул Наливкин. — А я думаю, товарищ старший сержант Нарыв сам прекрасно справится с обеими собаками. Не так ли? Товарищ старший сержант? — Боюсь, что не так, — пожал плечами Нарыв. Наливкин вопросительно приподнял бровь. — Как это, не так? — Булат не слушается никого, кроме Саши. Он, как бы это сказать… Только ему и доверяет. В канцелярии повисла тишина. Наливкин выглядел несколько удивленным и не спешил что-либо отвечать Нарыву. Думал. — Не пойдет. Вожатый с караульной собакой будет нам только обузой, — покачал головой Наливкин, — потому, мы возьмем только старшего сержанта и его разыскную. Придется понадеется на одну собаку. — Вынужден вам отказать в этом, — покачал головой Таран. — Как это… Отказать? — Вы говорите, что операция займет не меньше нескольких суток. Собака должна отдыхать. Длительный переход, сам по себе, будет непростой задачей для одного-единственного животного на такой жаре. А если придется идти по следу — то практически невыполнимой. А я не хочу, чтобы вы вернули мне Альфу в состоянии, при котором вымотанная овчарка, не сможет как полагается нести службу на заставе. — Если преследование растянется во времени, — вдруг вклинился Нарыв, — собаке нужна будет смена. Наливкин глянул на меня. Засопел. — Сержант Селихов. Вы умеете ставить собаку на след? — Старший сержант Нарыв показывал мне, как это делается, — сказал я, — Я тренировался этому с Булатом. Но в реальной боевой обстановке руководить взявшей след собакой мне не приходилось. Тем не менее Булат воспринимает команды только от меня. — Что если… — Раздумав немного, начал было Наливкин, но Таран сразу его перебил: — Извините, товарищ капитан, но Радара я вам не дам. Хотя бы одна полноценная розыскная собака должна остаться на заставе. Наливкин вздохнул. — Так, ладно, — он снова осмотрел нас с Нарывом. — Вижу, вас не переубедить. Значит, группа будет побольше. Что ж. Это несколько усложняет дело. Ну, да, видимо, выбирать не приходится. Товарищ старший лейтенант? — М-м-м? — Вы не будите против, если я доведу до товарищей сержантов основную причину того, почему их подняли среди ночи и заставили слушать наши с вами споры? — Буду только рад, — Таран пожал плечами. Наливкин встал. Сцепил руки за спиной и принялся ходить по комнате. — Значит так, товарищи бойцы. Так случилось, что «Каскаду» нужна ваша помощь. Помощь в очень важной операции. Мы с Нарывом молчали, следя за тем, как Капитан прошелся вправо, обернулся и потопал обратно, глядя себе под ноги. — А именно: вам, в составе моей команды, надлежит перейти Государственную границу Союза ССР, добраться до стоянки душманов под хребтом Ходжа-Кхаб и исследовать эту стоянку. Главная задача — попытаться найти запаховый след, который укажет на путь к нужной нам банде. Мы с Нарывом переглянулись. В глазах старшего сержанта стоял немой вопрос. Кажется, Наливкин тоже увидел этот вопрос Нарыва, потому спросил: — Вопросы есть? — Есть, товарищ капитан, — начал я. — что или кого мы ищем? Конечно, я знал ответ именно на этот вопрос. Правда, не должен был. Очевидно, «Каскад» прислали именно для того, чтобы попытаться спасти советского разведчика, отца Амины, который пропал в этих местах. Все же, события повернулись неожиданным образом. Сначала особист Шарипов собирался провернуть это дело самостоятельно, подключив кого-то из разведки. Но по всей видимости, все переигралось, когда мы уничтожили троих боевиков из «Черного Аиста», и стало известно о присутствии этих боевиков близь участка Шамабада. Командование, видимо, предполагало, что появление этого особого подразделения на нашем участке, как-то связано с нашим разведчиком. Точно так же думал и я. И раз уж тут действует «спецназ» душманов, логично было бы привлечь к операции и спецназ КГБ СССР. Тогда можно было бы убить двух зайцев: найти пропавшего разведчика и одновременно провести оперативную работу против «Аистов», а впоследствии и уничтожить их силами сороковой. Все, что происходит сейчас на Шамабаде, было подтверждением верности хода моих мыслей. — В этих местах пропал советский разведчик. Майор КГБ СССР Искандаров Рустам, — ответил капитан. — Он выполнял важную задачу в Агфанистане еще до войны. Несколько месяцев назад — просто исчез. Нашей главной задачей тут, на Шамабаде, было узнать, жив ли он. Второстепенной — расследовать деятельность «Чохатлора» в этих местах. — И я полагаю, — продолжил я, — Рустам Искандаров жив. — По всей видимости, — кивнул Наливкин. — Более того, видимо, он ушел у нас прямо из-под носа. Ну как ушел… Его увели. — Как это, увели? — Удивился Нарыв. — А вот так, — вздохнул Наливкин, — существуют основания полагать, что Искандаров выжил после того, как развалилась банда Захид-Хана Юсуфзы. Или, вернее, пытался выжить. Судя по всему, за ним шла охота, и он старался как можно скорее самостоятельно перейти Границу на вашем участке. Такой вывод можно сделать потому, что мы нашли след его прибывания менее чем в двенадцати километрах от границы. Да только… След потерялся. Ну, и чтобы найти товарища Искандарова, вы со старшим сержантом Нарывом нам и нужны. — Нам нужно узнать все подробнее, товарищ капитан, — сказал я. — Непременно. Наливкин отошел к столу, на котором лежала какая-то карта. Таран встал, оперся о столешницу и глянул на нас. Мы с Нарывом переглянулись. Я тоже направился к столу, и Славик последовал за мной. Вчетвером мы окружили карту. Старшина Черепанов тихонько стал у меня за спиной. Кажется, его не слишком интересовало все происходящее. — Значит так, — начал Наливкин, — Прошлой ночью мы посещали нескольких информаторов, наработанных вашей разведкой. К сожалению, встретиться смогли лишь с двоими. Нескольких не нашли. Причем трое из них, по всей видимости, являются умершими. Капитан глянул на меня и продолжил: — Нужно было найти хоть какие-то зацепки во всем этом деле. К счастью, один из информаторов был человек Юсуфзы, ушедший от него, после смерти самого Захид-Хана. Бывший моджахед по имени Малик сообщил нам, что ничего не знает о судьбе Искандарова. Рустам содержался у Юсуфзы, как особо важный пленник, но когда главарь банды погиб, и о Искандарове будто бы забыли. Потому мы точно не знаем, сбежал он после смерти Захид-Хана или же после развала группировки. Тем не менее новость была хорошей. Теперь оставалось надеяться, что разведчик все еще жив. — И вы думаете, он жив, товарищ капитан? — Спросил Нарыв. — Судя по последней полученной нами информации — да. Вернее, был жив еще вчера. Что с ним сегодня… — Наливкин недоговорил. Вздохнул. — Короче, нужно действовать быстро. Сейчас Рустам Искандаров в большой опасности. Если, конечно, он все еще жив. Таран глянул на меня так, будто бы хотел что-то сказать. Однако не сказал. Вместо этого начальник заставы просто поджал губы. — Итак, — продолжил Наливкин. — Информация у нас следующая. Вчера днем нам удалось расспросить одного пастуха из кишлака, что расположен примерно в десяти километрах от кишлака Комар. Он зовется «Хитар». Вот. Кишлак отмечен на этой карте и находится вот здесь. Капитан ткнул в карту пальцем своей крупной кисти. — Мы работали под прикрытием. Лейтенанты Масловы переоделись в местных. Бороды нацепили. Потому диалог пошел нормально. Пастух рассказал нам, что около недели назад, одно семейство из кишлака «Хитар», приютило у себя раненого незнакомца. И я думаю, что этот незнакомец и есть Рустам Искандаров. — Почему вы так в этом уверены? — Спросил Таран. — Идет война. Раненых незнакомцев у нас тут сколько хочешь. — Меснтые из Хитара рассказали нам, что незнакомец был шурави, — мрачно проговорил Наливкин, — тем более что на это указывают и другие, скажем так… Очень веские основания. — Мало ли может быть раненных советских солдат в этих местах, — пожал плечами Нарыв. — Сейчас там действуют силы одного из СБО. Вроде ребята из Новобада. — Я связывался с отрядом. Там действует их вторая застава, — сказал Таран, — в примерное время, когда афганцы нашли «незнакомца», застава находилась довольно далеко от нашей Границы. Они углубились в афганскую территорию более чем на двадцать пять километров. Кроме того, у них нет боевых потерь. — Так что, круг очень узкий, — покивал начальнику заставы капитан Наливкин, — я почти уверен, местные приютили именно нашего разведчика. И судя по тому, что он так и не пересек Границу, Искандаров серьезно ранен. Но и это не главная наша проблема. — Разведчик исчез, — констатировал я. — Верно, — капитан кивнул. — Он не просто исчез. Имеются основания полагать, что его схватили душманы. Схватили и увели куда-то в горы. Значит, смотрите… Капитан уставился на карту, ткнул в какую-то точку. — Вот здесь. В этом месте несколько дней назад погиб глава семьи, приютившей Искандарова. Он был убит выстрелом из огнестрельного оружия. Местные считают, что по нему отработал снайпер. Кроме того, ночью того же дня, сын погибшего исчез, оставив дома мать и малолетнюю сестру. Ну и раненного Искандарова. — Сын? — Я поднял взгляд от карты на Наливкина. — О нем что-то известно? — Нам удалось узнать у местных, что его зовут Ясир. Ему около шестнадцати или семнадцати лет. Больше ничего, — капитан нахмурился, — лично я считаю, что он тоже погиб. Далее. Через сутки после пропажи Ясира, в Хитар заявилась шайка разбойников. Они заявили, что в кишлаке прячут шурави. А потом пригрозили, что сожгут кишлак, если «самозванца» не выдадут. — И местные выдали, — сказал я. Лицо Наливкина ожесточилось, и он ответил: — Верно. Выдали. Но бандиты не сдержали своего слова. Они схватили женщину и ребенка, что пытались укрыть Искандарова, а их дом подожгли. Я был в кишлаке и видел пожарище собственными глазами. В канцелярии стало тихо. Лицо Тарана было скорбным. На темном и хмуром лице Нарыва играли желваки. — Это ж их же собственный народ, — проговорил Нарыв, — как можно вот так… Своих терроризировать? Никогда этого не понимал. — В Афганистане много народов, — выпрямился Наливкин, — много исламских течений. И зачастую они ненавидят друг друга так, что кушать не могут. — Что было дальше, товарищ капитан? — Спросил я. — Дальше нам удалось узнать, откуда пришли бандиты. Оказалось, что у них стоянка в скалах. Примерно в пяти километрах от кишлака. Мы направились туда. Я приказал провести разведку. Нужно было убедиться, что Искандеров действительно у них в плену. Что мы и правда напали на след разведчика. Да вот только… — Их на стоянке не оказалось, — задумчиво проговорил я. — Верно. Не оказалось. Однако по всем признакам, они там останавливались. Но ненадолго. А вот куда именно ушли, сказать сейчас сложно. Именно поэтому нам и нужны розыскные собаки. Сейчас остается надеяться, что в лагере найдется что-то такое, с помощью чего они смогут взять след. — Маловероятно, товарищ капитан, — сказал Нарыв, — запаховый след недолговечен. Собака может взять след не более пяти, максимум восьмичасовой давности. Я не уверен, что мы что-то найдем. — Я это понимаю, — покивал Наливкин серьезно, — но других зацепок у нас просто нет. Потому будем исходить из того, что имеем. Иначе рискуем и вовсе не найти Искандарова. А если учесть, что в этих местах действует «Черный Аист», не исключена вероятность, что разведчик попадет в руки пакистанских спецслужб. — М-да… — Протянул вдруг Черепанов, слушавший наш разговор, — и еще не известно, что хуже: помрет ли Искандаров, или попадет к пакистанцам. Таран зыркнул на прапорщика. — Ну ты, Сережа, и Сухарь, — сказал он осуждающе. Черепанов замялся. Прочистил горло и стыдливо отвел взгляд. — И когда мы выдвигаемся? — Спросил я. — Через два часа, — ответил Наливкин. — Выдвигаемся конно. — Я уже приказал подготовить лошадей, — сказал Таран как-то понуро. Еще бы. Половину всего личного лошадиного состава мы с «Каскадовцами» точно заберем на ближайшие несколько суток. — А вам, товарищи, — продолжил начальник заставы, — надлежит подготовить собак. — Есть. — Есть. — Ну и хорошо, — напряженно выдохнул Наливкин и хлопнул в свои большие ладоши, — тогда пока что все свободны. Готовьтесь к выходу. А я к своим пойду. Проверить, так сказать, их готовность исполнять боевую задачу. Не успел Наливкин отойти от стола, как в дверь постучался, а потом и заглянул немного сонный дежурный по заставе. — Товарищ старший лейтенант. К вам капитан Шарипов. Таран удивленно округлил глаза. Наливкин непонимающе глянул на старшего лейтенанта. — Не поздновато для визита офицера особого отдела? — Спросил капитан. — Самый раз, — Шарипов прошел в канцелярию, просто подвинув изумленного дежурного, — я как раз кстати прибыл. Не опоздал. — Визит и правда поздний, — недовольно заметил Таран. — А я считаю, что очень даже своевременный, — улыбнулся Шарипов и прошел к столу. Мы отдали капитану честь, и тот небрежно ответил. Пожал руку сначала Наливкину, потом и Тарану. — Давайте без предисловий, — начал Таран, — зачем вы тут, Хаким Булатович? — Затем, — пожал он плечами и, глядя не на Тарана, а на Наливкина, продолжил: — что я прекрасно осведомлен о том, что тут у вас планируется. И поэтому еду с вами. Глава 21 Огонек захрапел подо мной, натянул удила. — Тихо, тихо, дружище. Я подался вперед, через собачье седло, в котором примостился крупнотелый Булат, и погладил Огонька по шее. Жеребец рыжей масти повернул голову, покосился на меня крупным и очень черным в темноте глазом. Наш конный отряд двигался шагом вдоль системы, куда завела нас неширокая дорога, протянувшаяся от Шамабада. Дорога заворачивала вправо, к Угре, нам же нужно было уйти влево и следовать по неширокой тропе к системе, а потом и вдоль ограждения, до самой переправы. Буля разместился прямо передо мной, в специальном собачьем седле поперек загривка лошади. Пес, ощущая на своей холке теплоту моих рук, удерживающих поводья, притих. Время от времени он зевал, вертел крупной головой, с интересом поглядывая на остальных конных. Передо мной ехали капитан Наливкин и особист Шарипов. Поведя своих лошадей бок к боку, офицеры негромко переговаривались. — Ну, тихо! Тихо, Альфа! — Услышал я за своей спиной тихую ругань. Это Нарыв пытался успокоить свою Альфу, заегозившуюся в седле. Дальше по тропе, в темноте утопали остальные «Каскадовцы». За Нарывом следовали братья Масловы. Ефим ехал первым и взял с собой снайперскую винтовку. За ним шагала лошадь Андрея. Масловы представляли собой снайперский расчет. Братья были очень похожи. Я узнал в них двойняшек. Если нас с Сашей отличить было почти невозможно, то эти двое были разными настолько, что ни у кого не вызывало труда понять, где Андрей, а где Ефим. У первого брата было немного вытянутое и грубое лицо. Черты второго казались мне более сглаженными и округлыми. Видимо, Андрей пошел в отца, а Ефим в мать. Братья показались мне довольно скрытными людьми. Несмотря на возраст, у обоих был хоть и разный по высоте, но одинаково сипловатый голос, а смотрели они всегда с таким выражением, будто знают больше, чем говорят. Лейтенант Сергей Глушко — невысокий, но широкотелый человек с крупными конечностями, вооружился РПК. Молодой, но уже довольно молчаливый, угрюмый или даже нелюдимый офицер, говорил редко. Казалось, даже коня своего он держал на чуть большем отдалении от остальных спецназовцев, чем это требовалось. Разговаривал Глушко редко и всегда по делу, а еще с забавным, украинским говором, похожим на тот, какой можно было услышать при разговоре со стариками, у нас, на Кубани. Последними двигались Звада и Малинин. Вадим Малинин казался сонным. Он сгорбился в седле и опустил голову. Только время от времени поправлял подсумок с радиостанцией, который, будучи радистом, взял с собой. Фельдшер Звада замыкал нашу цепь и ехал последним. Иногда он перебрасывался с Вадимом одним, двумя словами. — Саша, — Нарыв вдруг догнал меня, поровнял свою гнедую в белых носочках лошадь с Огоньком. Мой жеребец от этого шумно выдохнул, сошел с тропы и потопал по суховатой земле, выбирая шаг и переступая колючку. — Как думаешь, зачем особиста к нам послали? — Спросил Нарыв, — видал? Он с приказом приехал. С приказом начальника отряда. — Я не думаю, — пожал я плечами, — послали и послали. Если уж даже Таран с Наливкиным от него отделаться не смогли, то и размышлять по этому поводу нету никакого смысла. Нарыв задумчиво вздохнул. Уставился в темные спины впередиидущих офицеров. — Мало того что коллектив незнакомый, — проговорил Нарыв, поглаживая Альфу по косматой шее, — так еще и особиста приставили. Неужели, не доверяют? — А что, ты видишь поводы, что б кому из нас или из Каскада, не доверяли? — Не вижу. Зато вижу, как Наливкин недоволен. Вон, смотри, какая у него харя смурная стала. Хмурый стал, как только Шарипов к нам присоединился. — Малой группой передвигаться проще, — сказал я, — не так заметно. Он меня-то не хотел брать. А тут еще Шарипов. — Не по себе мне от Шарипова, — наклонившись в седле в мою сторону, шепнул мне Нарыв, — будто, душно дышать. Или и вообще чьи-то руки у меня на глотке. Вроде бы и не душат, а как надо продохнуть, не получается. — Ну так прогони его, — я ухмыльнулся Нарыву. Слава округлил глаза. Забавно моргнул. — Как это… Прогнать? Он жеж… Офицер… — Что, не можешь? — Хитровато глянул на него я. — В каком смысле не могу? Он же офицер! — Ну раз не можешь, тогда и переживать не надо. Просто не думай о нем, и вся недолга. — Недолга-то недолга… — Сглотнул Нарыв, — да только чувство у меня нехорошее. Он осмотрелся, будто бы стараясь выцепить из темноты что-то или кого-то, кто мог навеять на душу Нарыва такие неприятные ощущения. Потом снова положил руку Альфе на загривок, впился пальцами в маслянистую шерсть. — Собака у меня нервничает. Альфа-то, она очень спокойная. Не то что Пальма, — Нарыв замолчал, грустно вздохнул, припоминая, видимо, свою первую собаку, — И на лошади ездить обучена как надо. А вот сегодня, как только с Шамабада отъехали, словно места себе не находит. Все крутится. Дальше, шли когда легким галопом, когда шагом, берегли силы лошадям. Таким образом, примерно к четырем часам утра, мы добрались до моста-переправы, на конце шамабадского участка. Там наряд, дежуривший у танка, раскрыл нам широкие ворота. Парни, стоявшие сегодня на мосту, подняли шлагбаум. — Не пуха! — Напутственно крикнул нам Синицын, стоявший у пограничной будки. Я только приветственно поднял руку. — К черту! — Ответил ему Нарыв. * * * — Вы должны понять, Нафтали, — покачал головой Абади, — что то, чего вы требуете, не так уж и просто добиться. Командир «Чохатлора» возвышался над Саидам едва ли не на полторы головы. Могучий Черный Аист стоял с ним и смотрел… Нет, не в лицо агенту пакистанской разведки. Взгляд его оставшегося глаза был обращен только к оружию, что в этот раз взяли с собой Саид и его люди, стоявшие за спиной у Абади. — В этот раз ты решил вооружиться, дорогой Абади, — проговорил Нафтали и поправил черную повязку, за которой скрыл свой сваренный взгляд. — Да еще и нарядился в местного. Изобретательно. — В этих местах неспокойно, — сказал Абади и беззаботно пожал плечами, — тут работают погранотряды советов. И, к слову, они охотятся за вами, дорогой друг. Потому каждая минута промедления действует против вас самих. Нафтали выдохнул. Указал себе за спину. — Скажи, дорогой специальный агент, что ты видишь за моими плечами? Абади нахмурился. Переглянулся с Хайдером, сверлившим взглядом командира «Чохатлора». Нафтали, к слову, даже не обращал внимания на капитана спецназа пакистанской армии. Кажется, он строго определил его место для себя, и теперь Хадейр был для него даже не человеком, а лишь псом, которым можно пренебречь. Абади поджал губы, заглянул за плечо Нафтали. Там были его люди, сурово ждущие за спиной своего командира. А еще лагерь. Аисты сменили свое местоположение. Теперь лагерем для них стала глубокая пещера у подножья скал, недалеко от хребта Ходжа-Кхаб. Суровые воины-моджахеды по большей части жили внутри пещеры. Но и у входа тоже стояли их палатки советского и китайского производства. Если раньше отряд Аистов был рассеян почти по всей территории Бадахшана и даже в Тахаре, то теперь, казалось, основная его часть собралась именно здесь. Абади наскоро насчитал не меньше пяти десятков человек, разместившихся в пещере и в палатках, расставленных у ее зева. Он знал, что это не все. А еще не мог понять, почему Нафтали приказал «Аистам» стянуться в одно место. Причина была в том, что Нафтали сам напал на след советского разведчика, или же попросту приказал свернуть всю работу по его поискам? — К чему этот странный вопрос? — Не поддался на провокацию Абади. — Ты видишь тут моих людей, Саид. И их, как ты мог понять, больше той пятерки солдат, что ты взял с собой. — Мы делаем одно и то же дело, Нафтали, — вздохнул Саид, — мы не враги. — Верно, — он кивнул, — мы союзники. «Ты работаешь на нас, — вот что крутилось на языке у Абади, — работаешь на нас, но при этом слишком задрал нос. Это тебе с рук не сойдет». Конечно же, агент не произнес своих мыслей вслух. Вместо этого сказал: — Совершенно верно. — А союзники должны помогать друг другу, — Нафтали показал в бороде свои зубы. На фоне черной и косматой бороды они казались маленькими, словно зубы хищной рыбы. — Мы делаем все возможное по твоему запросу, — посерьезнел Саид, — но найти одного-единственного пограничника, которого ты хочешь получить — сложно. У нас нет ни имени, ни фамилии. Только не очень внятные описания внешности от тебя. Единственное, что известно наверняка, он служит на четырнадцатой пограничной заставе погранвойск КГБ СССР. Позывной заставы — Шамабад. — Это я знаю и без вас, — зло скривил губы Нафтали. — Мне нужно имя. Имя этого человека и способ, как его можно получить. Я захвачу его сам. — Если узнать имя — сложнае задача, то вторая твоя просьба — невыполнимая. Переговоры пограничников шифруются. Большую их часть они проводят по проводной связи. Их солдаты до последнего сами не знают ни приказа, ни участка, на который выступят. Узнать, где окажется этот человек завтра — просто невозможно, Нафтали. Ты должен это понять. Понять, и вернутся к исполнению своей основной задачи. Командир «Черного Аиста» недоверчиво прищурил единственный глаз. — Ты говоришь, что найти одного-единственного человека невозможно. Но именно этого требуешь от моего подразделения. Требуешь найти разведчика, зная лишь его имя. Потому, мне кажется, ты плохо стараешься Саид. Я знаю, что на той стороне у вас есть и информаторы, и свои люди. Знаю, сколько там сочувствующих свободе нашей земли. Ты просто не хочешь этим заниматься. Ну что ж. Тогда я не хочу заниматься поисками твоего разведчика, дорогой Саид. Абади напрягся. Холодно посмотрел на командира «Чохатлора». Солдаты за спиной Саида принялись напряженно переглядываться, нервно бряцать оружием в своих руках. Нафтали улыбнулся, но на этот раз не показал своих странно мелких зубов. Семерка «Черных Аистов», что ждали за его спиной, казалось, даже и не пошевелились. Они грозно застыли позади своего командира, но Абади знал, что эти головорезы в любой момент могут броситься на его людей и убить всех. «Это будет настоящее фиаско, — подумал Абади, — потерять жизнь, контроль над отрядом спецназа моджахедов, да еще и задание провалить.» — Если ты не можешь помочь мне, Саид, тогда я сделаю все сам. Я просто захвачу пограничный наряд и стану пытать их, пока не узнаю все, что мне нужно. — Знаешь, Нафтали, — Улыбнулся Саид робко, — я думаю, мы можем найти компромисс. — Действительно? — «Черный Аист» хмыкнул. — Да. Кое-какая полезная для тебя информация у меня все же есть. Например, данные о том, что на Шамабад прибыла специальная группа. Мы точно не знаем, кто они такие, но, по всей видимости, можно предположить, что это оперативная группа спецназа, основной задачей которой является поиск советского разведчика, — Нафтали замолчал, хитровато глянул на Абади, — или же поиск вашей группировки. Ведь, что в этих местах действует «Черный Аист», они давно знают. Знают, потому что ты оставил нескольких погибших людей на той стороне. Этим своим заявлением, Саид хотел немного «кольнуть» Нафтали, однако, командир «Аистов» только улыбнулся. — Значит, рыба заглотила наживку. Они придут сюда, к нам. — Уже пришли, — погодя несколько мгновений, сказал Саид, удивленный реакцией Нафтали, — наши информаторы доложили о странных людях, задававших странные вопросы у кишлака Хитар. Нафтали молчал. Казалось, слова о спецназе русских его заинтересовали. — Но и это еще не все. Некая банда заявилась в тот же самый кишлак, сутки назад. Они забрали оттуда какого-то шурави. И я думаю, это и есть наш разведчик. — Дело приобретает неожиданный исход, дорогой друг, — Нафтали снова показал зубы в улыбке. Абади почувствовал, что от их вида у него по спине побежали неприятные мурашки. — Соглашусь, — Саид кивнул, — более того, я знаю, где их искать. А еще знаю, где их будут искать советы. А советы ищут. В этом я уверен. А еще уверен, что поисковая группа придет с Шамабада… Саид не был уверен, но пошел на хитрость, чтобы немного подстегнуть командира «Чохатлора». Что ж. Без хитрых психологических манипуляций с такой грудой мяса и мышц явно было не обойтись. Саид знал, что если бы речь даже и не шла о некоем пограничнике, лишившим Нафтали глаза, командир «Аистов» не упустил бы возможности померяться силой с элитной группой врага. Такова уж была его натура. — … с Шамабада, — продолжал Саид, — поэтому у тебя есть шанс узнать о нужном тебе солдате поподробнее. — Вот это уже интересный разговор, — проговорил Нафтали, — продолжай. Саид улыбнулся. — Поднимай людей, Нафтали. У нас не так много времени. Солнце скоро взойдет. * * * — Ко мне. Ко мне Булат, — приказал я псу. Буля, обнюхивавший какой-то куст, поднял морду от земли и навострил уши. Глянул на меня с явной просьбой во взгляде, дать ему еще немного времени побегать вокруг нашей стоянки. — Ко мне! Пес пискнул, потрусил в нашу сторону. После рассвета мы оставили за спиной кишлак Хитар. Шли рысью попеременно с шагом. Двигались как можно дальше от дорог и населенных пунктов, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Расстояние было не слишком большим, потому Наливкин не собирался делать остановок. Тем не менее когда до стоянки душманья оставалось менее трех километров, остановиться все же пришлось. Достигнув невысокого скалистого гребня, мы притормозили лошадей в его тени. Спешились. Правда, не все. Капитан «Каскада» отправил братьев Масловых идти дальше, чтобы они разведали, что же твориться впереди. Все потому, что мы услышали выстрелы. Булат подошел ко мне, сел, заглядывая мне в глаза. Завилял хвостом. — Выгулялся? — Спросил я у пса, — ну молодец. Далеко не отходи. Скоро двинемся. Буля заискивающе склонил голову набок. — Нет. Даже не спорь. Мы тут, понимаешь ли, дружок, на вражеской территории. Знаю, что это новые для тебя, интересные места, — сказал я псу, проверяя подпругу Огонька, — но ты, Буля, выполняешь боевую задачу. Так что, не безобразничай. — Саш? — Позвал меня кто-то за спиной. Я обернулся. Это был Малинин. — Тебя ж Сашей зовут? — Спросил он, стоя передо мной с сигаретой в пальцах. — Да. Сашей, — улыбнулся я. — У тебя огоньку не найдется? А то я спички, видать, оставил на заставе. Буля заинтересованный звуком чужого голоса, любопытно заскулил, уставившись на Малинина. — Не, извиняй, Вадик. Не курю. Вадим Малинин покачал головой. — Сразу видать, спортсмен. Дерешься о-го-го. Хотя у нас, у Звады, «отлично» по рукопашному бою всегда было, а ты его одолел, как новичка. — Граница и не такому научит, — отшутился я. Малинин мне на это ничего не ответил. Он только окликнул проходящего мимо Нарыва и подкурил у него. — Слушай, Саш, — начал вдруг Малинин, не торопясь уходить, — ты не подумай, что я назойливый человек, но хочется мне кое-что у тебя спросить. — Спрашивай, — я пожал плечами, взял захрапевшего, кивнувшего головой Огонька за поводья, обернулся к Вадиму. — Мы ведь с тобой не знакомы, да? — Нет. Не знакомы. — Вот и я думаю, — Вадик нахмурился, — что не знакомы. И тем более, никогда с тобой прежде не разговаривали. Так? Ну, если не считать того случая, когда наши с вашими чуть не передрались. На этих словах Малинин улыбнулся. Даже прыснул. — Нет, помниться мне, не говорили. — Ну… Только понимаешь ли какая штука, Саша… Я вот не пойму… Или мне показалось, или что? — Что? — Да… — Малинин замялся, — да я вроде как слышал, будто бы ты тогда, у забора, меня по имени позвал. Позвал, хотя мы с тобой не знакомились, и ни о чем не говорили. Да… Я вообще ни с кем из парней с Шамабада тогда еще знаком не был. А выходит, ты меня откуда-то знал? — С чего ты взял? — Я изобразил удивление. — Ну… Ну вдруг у нас какие-то общие знакомые есть? Может… Родственники. Я почем спрашиваю. Может, ты со мной знаком, а я с тобой нет? Ответить, я ему не успел. — Товарищ капитан, едут! — Крикнул Глушко. Мы с Малининым почти одновременно глянули вдаль. Там на равнине, искаженные жарой и солнцем, плясали силуэты конников. Это галопом возвращались к нам Масловы. Когда они подскакали, Ефим тут же, едва лошадь остановилась, спешился. Поспешил к Наливкину и Шарипову, ждавшим в тени. — Ну, Ефимка, докладывай. Чего там стреляли? — Спросил капитан, скрестив руки на груди. Остальная группа, и я в том числе, собрались вокруг них, стали слушать доклад лейтенанта Маслова. Присоединились даже собаки, заинтересованные немного сипловатым голосом Ефима. — Товарищ капитан, стоянка не пустая, — начал он, — там люди есть. Наливкин нахмурился. Глянул, почему-то, сначала на меня, потом на особиста. Спросил: — Кто? Сколько? — Мы насчитали… — Ефим покосился на своего брата Андрея, подоспевшего к остальным и вставшего рядом с первым Масловым, — не менее двадцати человек. Может, больше. — Не меньше пятнадцати человек — конные, — подхватил его брат, — пятеро или шестеро — пешие. Возможно, прибыли на автомобиле, но мы его не видели. — Душманье, — не спросил, а утвердил особист, а потом сплюнул. — Все конные — в черном, — отрезал Ефим. Бойцы затихли. Кто-то с кем-то тихо загалдел. — Чохатлор, — нарушил я тишину. — Так точно, сержант Селихов, — задумчиво сказал Наливкин, — «Черный Аист». Наши, так сказать, пациенты. — Те, что пешие, — продолжил Андрей, — одеты как душманы, вразнобой. Кто в защитном цвете, кто в рубахах да чалмах с паклями. — Враждуют? — Спросил Шарипов, — между ними перестрелка? — Никак нет, — покачал головой Ефим, — они будто бы заодно. Там стоянка у них небольшая. Хижина старая, должно быть, пастушья. У подножья скал стоит. Дворик, за низеньким, едва ли в полметра дувалом. Так вот. Весь двор усеян телами. Они кого-то совсем недавно уничтожили. Судя по одежде и оружию, погибшие — члены какой-то бандгруппировки. По всей видимости, именно с ними и была стычка. — Стреляли недолго. Быстро они их… — Пробурчал Нарыв задумчиво. — Еще что-нибудь, Ефим? — Спросил Наливкин. — Никак нет. Это все, что мы смогли увидеть. Наблюдали издали. На значительном расстоянии. — Вас заметили? — Осведомился Наливкин. — Никак нет. — Это хорошо, — он почесал кругловатый, но мощный подбородок. — Значит, Черный Аист. — Я считаю, следует организовать слежку, — сказал Шарипов. — Согласен, — кивнул ему капитан Наливкин, — думаю, они разделались с боевиками как раз той банды, что взяла нашего разведчика. А значит, тоже ищут Искандарова. Если грамотно все сделать, возможно, они смогут вывести нас на Рустама. Малинин! — Я! — Расчехляй станцию. Найди, где повыше и попытайся выйти на связь с заставой. А может быть, с ребятами из СБО. Они, думается мне, поближе будут. Доложи. Пускай передадут в отряд обстановку. Скажи, нам может понадобиться подкрепление, если выйдем на банду. — Есть! Малинин побежал к своей лошади, снял с седла подсумок с рацией и помчался к скале, чтобы забраться на нее с обвалившейся, пологой стороны. — Дальше будем работать по ситуации. Селихов, Нарыв! — Позвал нас Наливкин. — Я. — Я! — Не зря вас с собой взяли. Пропустим боевиков вперед, что б себя не раскрывать, и возьмем их след. Но для начала посмотрим, в какую сторону пойдут, — капитан замолчал, поджал губы. Потом, прикрыв глаза рукой от солнца, глянул на вершину невысокой скалы, где Малинин уже выходил на связь. Добавил: — Сейчас Вадик с нашими свяжется, и по коням. Когда мы подобрались к стоянке духов со стороны скалы Ходжа-Кхаб, Наливкин стал готовить наблюдательную группу. В нее вошли братья Масловы, Глушко, особист, сам Наливкин и я. Меня капитан решил взять, зная мои выдающиеся боевые качества. Наливкин рассудил, что если что-то пойдет не так, то хороший стрелок им пригодится, чтобы организовать отход. Остальной группе было приказано стеречь лошадей. На хребет мы забрались по его пологой, изрезанной тропинками стороне. Под крутой же, как раз и находилась стоянка. Место это не зря было выбрано пастухами. Ведь большую часть дня, особенно в самую жару, старая пастушья хижина должна была находиться в тени. Мы взобрались повыше и рассредоточились неподалеку друг от друга. Засели между камней так, чтобы можно было общаться друг с другом и в то же время оставаться незамеченными. По дороге на вершину, Шарипов причитал о том, что мы могли опоздать. Что «Черный Аист» уже ушли отсюда. В конечном итоге он ошибался. — Вот сукины сыны. Ты гляди, шо они вытворяют, а? — Прошептал Глушко, нацелившей дуло своего РПК вниз, на собравшихся у сторожки боевиков. Группа конников и пеших окружили нескольких душманов, стоящих перед ними на коленях. Крупный «Аист» в большой черной чалме, расхаживал перед пленным и поигрывал кривым ножом в руках. Что-то громко говорил по не русски. Немного в сторонке, у стены ветхого домишки с провалившейся в одном углу глиняной крышей, лежал ряд погибших в перестрелке душманов. — Допрашивает, — сказал я, взяв здоровяка на мушку. Я почти сразу узнал этого человека. «Аистом» с ножом оказался тот самый боевик, которого я оставил без одного глаза. Когда одноглазый схватил одного из пленных, завалил и стал резать ему голову, Глушко тихо выругался матом и добавил: — Нелюдь поганый… — Всем сохранять спокойствие, — оторвавшись от бинокля, сказал Наливкин полушепотом. Прячась за большим камнем, он сел с корточек на колено, снова уставился в бинокль и проговорил: — Не выдавать себя. Отпустим их, потом спустимся и пойдем по следу. Всем ясно? Ну и хорошо. Так, одного за другим, гигант казнил каждого из четверки пленных. Внезапно он приказал что-то своим людям. Трое спешились и направились к хижине. — Что он задумал? — Спросил тихо Шарипов, лежавший со своим биноклем, рядом с валуном Наливкина, — что делать собрался? — Тихо. Сейчас посмотрим, — ответил ему Наливкин. Трое «Аистов» исчезли под крышей хибары, а потом… вывели наружу еще троих пленных. Худощавые и грязные, полураздетые, это несомненно были молодые советские солдаты. Глава 22 Первый пленный шел по пояс голый, оставшись в одних только галифе. Другой, прикрыл плечи только кителем. Третий и вовсе был в каком-то жутком рванье, в которое превратилась его форма одежды. Одноглазый приказал подвести их к трупам обезглавленных душманов и поставить на колени. Тогда один из шестерки, одетых совсем по-другому, чем «Черные Аисты» боевиков, подступил к одноглазому. Стал спокойно спорить с гигантом. Я поймал себя на мысли, что странно было видеть среди конных, обрядившихся в черное «Аистов» этих, снаряженных довольно по-простетски боевиков. Они либо были простыми духами, либо же только выдавали себя за духов. — Он сейчас прикажет их казнить, — прошептал Наливкин, — сейчас они будут резать наших ребят. — Спокойно, капитан, — проговорил Шарипов, — мы что-нибудь придумаем. — Что придумаем? Они погибнут, если ничего не сделать. Ефим! Готовьте СВД! — Нет, капитан, стой! — Полушепотом одернул Наливкина Шарипов, — если мы себя раскроем, нас всех перережут! — Они убьют наших ребят, Хаким. Сейчас станут резать им головы! — Ты провалишь операцию! Если попытаешься их спасти, загубишь еще больше жизней! — Готовь СВД! — Не сметь! Я запрещаю! Наливкин сурово уставился на Шарипова. Особист глядел ему в глаза в ответ. — Запрещаете, товарищ капитан? — Спросил холодно командир «Каскада», — я не ослышался? — Вы совершите большую ошибку, товарищ Наливкин, — сказал ему Шарипов, — если нападем, нам конец. Нас найдут и всех выпотрошат, словно свиней. Капитан Наливкин молчал. Особист добавил: — Вы обрекаете операцию на провал, а всех нас — на гибель. Тем временем я не смотрел на спорящих офицеров. Все мое внимание было приковано к тому, что происходило внизу. Одноглазый продолжал громко спорить с душманом. Последний, одетый в форму защитного цвета и черный пакль, отвечал ему невозмутимым и спокойным, даже примирительным тоном. Он сказал какое-то слово, прозвучавшее резче остальных. Одноглазый замер. Несколько мгновений оба наших врага сверлили друг друга взглядами. А потом командир «Аистов» вдруг взял, ловко перехватил свой длинный, изогнутый нож за лезвие и протянул его душману. Душман, казалось, просто опешил от такого жеста. — И что? Просто сидеть и смотреть, как там умирают наши ребята? — Наливкин продолжал тихо спорить с Шариповым. — Если меня спросят, что важнее — три человеческие жизни, или десяток, я отвечу, что десяток, — невозмутимо упирался Шарипов, — а сейчас вы рискуете скормить им и этих несчастных, и нас. — Вам легко говорить. Вы со смертью, видимо, не сталкивались, — возражал ему Наливкин, — Вы сидите у себя в кабинете, а я афганскую землю зубами грызу. В полях работаю. Я навидался, что эти суки делают с нашими пленными. И сейчас я не позволю им убить тех ребят, ясно вам? — Товарищи капитаны, — вклинился я, — тихо. Там что-то происходит. — Вы совершаете ошибку, — не услышал меня Шарипов. — Это вы ошибаетесь, — качнул головой капитан «Каскада», — Приказ будет. Я командир группы. — Товарищи капитаны! — Немного повысил я голос. — Внимание! Там что-то происходит! Наливкин, наконец услышавший меня, обернулся. Заглянул мне в глаза. Потом взгляд его скакнул вниз. А между тем «Аисты», кто сидел в седлах поближе к странным душманам… взяли их на мушку. Душманы, явно взятые таким ходом своих «коллег по опасному бизнесу» врасплох, принялись испуганно озираться. Когда один из конников гаркнул на них, не опуская автомата, духи принялись нехотя бросать оружие и поднимать руки. А вот одноглазый с духом в защитного цвета форме, так и стояли друг перед другом, словно застывшие статуи. Душман даже не обернулся посмотреть на то, как его людей только что взяли на прицел. Он просто сверлил взглядом одноглазого, протягивающего ему кривой клинок. — Похоже, шо они щас друг друга стрелять будут, — пробасил Глушко. Между тем пленные солдатики так и стояли на коленях, под дулом троих душманов, окруживших их справа и слева. Пленные ждали своей участи. — Черный хочет, чтобы душман казнил их сам, — проговорил я тихо, а потом щелкнул предохранителем своего автомата. — Казнил своей рукой. — Зачем? — Шепнул мне удивленный Наливкин. — Видимо, проверяет. Хочет убедиться, что он сможет убить шурави. — Большое ли дело для душмана, убить шурави? — Мрачно спросил Наливкин и посмотрел на меня. — А если это не душман? — медленно повернувшись и заглянув ему в глаза, ответил вопросом на вопрос я. Кем бы ни был этот странный человек, под дулами автоматов, он все же взял нож из рук одноглазого. Взял, а потом направился к первому пленнику. Схватил его за отросшие волосы. Вздернул, заставив выпрямиться и обнажить горло. Да так и застыл над несчастным солдатом, сжимая в руках нож. Я взял на мушку этого духа. Потом медленно и даже нежно опустил указательный палец на спусковой крючок. Расстояние до цели было тут немалое. Попасть отсюда, с горы — сложная задача. Дрогни моя рука, и пуля улетит, куда не надо. А может, и вовсе попадет в пленника. Но я знал, что рука не дрогнет. Что она останется крепкой, а разум холодным. И разум мой подсказывал мне стрелять. Но стрелять правильно. Стрелять так, чтобы не убить, а лишь серьезно ранить мерзавца. Человек, что сейчас держал за волосы советского солдата, был явно не тем, за кого себя выдавал. Был кем-то значительным и важным, раз уж привлек к себе такое внимание беспринципного командира «Аистов». Раз уж заставил одноглазого принуждать себя к делу не просто грубой силой, а под страхом смерти всей своей группы. «Аист» воспринимал его, если не как равного, то как другого лидера. Как человека, стоящего его внимания. Человека, с которым, даже такому отмороженному головорезу, как одноглазый, все же стоит хоть чуть-чуть, но считаться. Считаться в том смысле, в котором это понимал сам командир «Аистов». — Товарищ капитан, я настоятельно рекомендую вам не отдавать приказ открыть огонь, — проговорил Шарипов жестким тоном. Душман, наконец, решился. Он что-то сказал одноглазому, а потом толкнул пленного в спину. Тот рухнул на живот, и дух встал над ним. Потом опустился, приподняв несчастному голову и подставил под горло нож. Тогда я выстрелил. Прозвучало несколько последовательных хлопков. Духи тотчас же всполошились. — А! Сука! — Крикнул Шарипов и добавил матом. — Огонь! Огонь! — Закричал Наливкин. Оружие остальных «Каскадовцев» заговорило. Группа принялась обстреливать духов с господствующей высоты. Душман, собиравшийся убить пленного, вскрикнул и рухнул на колено. Все потому, что одна из пуль, выпущенных мной, угодила ему в ногу. Я успел заметить, как она рванула брюки ему на бедре. Дух завалился, схватился за ногу, зажимая рану. В рядах конников началась неразбериха. Они не понимали, откуда именно ведется огонь. Не понимали и гибли. Один за одним, бандиты в черном падали с коней. Один, подстреленный кем-то жеребец, даже завалился набок, увлекая за собой наездника, и вместе с тем, придавливая одного из шестерки неизвестных духов. Гремел автоматный и пулеметный огонь. Я дал еще несколько одиночных по духам. Снял наездника, бестолково палившего куда-то вверх, но совершенно в другую от нашей позиции сторону. Пуля угодила духу в грудь. Он вздрогнул, завалился на круп коня, и тот понес его куда-то прочь со двора. Перепрыгнув дувал, сбросил мертвого наездника из седла. Одноглазый среагировал на удивление быстро. Он поймал за стремена какого-то коня, стянул всадника, что целил своим АК куда-то вверх, а потом, одним махом запрыгнул в седло и пришпорил жеребца. Дав несколько одиночных вниз, я тут же перевел прицел на уходящего командира «Черного Аиста». Открыл огонь. Автомат стал непослушно дергаться в моих руках после каждого выстрела. Аист же, все яростнее шпорил коня, заставляя его рваться с места в карьер. Пули свистели у одноглазого над головой. Хлопали в землю под ногами его гнедого, в яблоках, жеребца. Я взял упреждение и выстрелил в очередной раз. Заметил, как на спине одноглазого рвануло рубаху, он сгорбился, подался чуть-чуть вперед, но не упал. Удержавшись в седле, продолжил яростно шпорить конские бока. — Они уходят, — между выстрелами констатировал Наливкин, — мы застали их врасплох! Потеряв человек семь убитыми и раненными, конники помчались прочь из-под скалы. Земля под копытами их коней заклубилась пылью, а сами «Аисты» неорганизованной гурьбой улепетывали прочь. Закончилось все так же быстро, как и началось. К трупам, что уже лежали у сторожки, добавились новые тела в черном. Были среди них и двое из шестерки душманов. Остальные под шумок успели ухватить себе лошадей и скрыться. Изумленные пленные солдатики, припав к земле, стали опасливо поднимать головы. — Быстрее, — я поднялся, — они сейчас вернутся. Нужно забрать выживших наших, и как можно скорее уходить. — Селихов! — Шарипов поднялся с земли, решительно пошел ко мне, — ты что творишь⁈ Он застыл передо мной, заглянув мне в глаза дурным взглядом. — Ведь это ты стрелял первым⁈ Ты⁈ А… Сука… Ты похерил всю операцию! Кто разрешал тебе стрелять⁈ — Этот человек, — сказал я спокойно, — тот, что хотел убить нашего. Его надо найти и допросить. — Что⁈ О чем ты говоришь⁈ — Капитан, — Наливкин оказался рядом, положил руку на плечо Шарипову, — остыньте, прошу вас. — Вы не понимаете! — Оглянулся на него особист, — В любую секунду эти сукины дети вернутся, и тогда нам всем придет конец! — Тогда нужно уйти, прежде чем они вернутся, — сказал я холодно. Особист снова уставился на меня дикими глазами. Поджал губы. — Он прав, товарищ капитан, — примирительным тоном проговорил Наливкин. — Сделанного не воротишь. Но я уверен, все было не зря. Наших парней мы вытащим. — Вытащим? — Протянул Шарипов сквозь зубы, потом глянул на меня, — кажется, я не ошибался в тебе, Селихов. Не ошибался, слышишь? Когда все закончится, и если мы выберемся отсюда живыми, нас с тобой ждет серьезный разговор. Серьезный и официальный. Понял меня⁈ — Так точно, — я глянул на Шарипова волком, — товарищ капитан. * * * Абади вцепился в рану на ноге, стараясь унять кровотечение. Помогая себе свободной рукой, отполз от ничего не понимающих советских пленных. — С-с-с-ука… — протянул тот из них, которого Саиду приказал убить Нафтали. Абади был полиглотом. Неплохо знал он и русский язык. А потому понимал, что говорили эти люди. Хотя сейчас предпочел бы не знать тех слов, что они произносили. Агенту показалось, что так ему было бы хоть немного спокойнее. Но он знал. — Наши? Это… наши пришли? — Спросил оставшийся в белье парень, китель которого свалился с его худых, обожженных солнцем и израненных палками моджахедов плеч. Со связанными руками, он попытался подняться. — Падла душманская, — проговорил, поднимаясь тот, кого хотел убить Абади, — башку мне хотел отрезать?.. Да?.. Он с трудом поднялся на колени, схватил связанными в запястьях руками тяжелый камень, а потом, выпрямился. На непослушных ногах зашагал к истекающему кровью Абади. Саид зашарил по бедру, нащупал кобуру пистолета. Она оказалась пуста. — Стой… — Проговорил Саид на русском, — Стой! Казалось, пленный и слушать не хотел. Он просто приближался, поднимая камень над головой. — Башку мне хотел отрезать, да?.. Я тебе, и твоему сучьему племени покажу, как русским головы резать! — Отставить! — Раздался вдруг по-офицерски звучный голос. Абади вздрогнул. Пленный опустил камень. Оглянулся. Остальные пленники тоже уставились куда-то назад. Когда и Нафтали проследил за их взглядом, то увидел отряд русских, выходящих из-за скальной кручины, и направляющихся к стоянке. — Опусти камень, сынок. Не горячись, — проговорил высокий и широкогрудый офицер с полноватым лицом, — пес этот может нам еще пригодиться. Глава 23 — Ни денег, ни документов, ничего, — проговорил Ефим Маслов, опустившись на колено рядом с одним из трупов неизвестного душманья, которых мы положили вместе с семерыми «Аистами». — А ты як думал? Шо духи с собой паспорт всегда носют? — Задумчиво проговорил Глушко. Я глянул в лицо мертвому душману. Одетый в длинную белого цвета рубаху и шаровары, он нацепил на грудь разгрузку. Голову и лицо закрыл куфией так, что можно было осмотреть лишь остекленевшие после смерти глаза. У рта, белый, в черную клетку платок, пропитался кровью. Буля, сидевший рядом со мной, потянулся к животу погибшего. Пса приманил запах высохшей крови, которой была пропитана рубаха вокруг раны чуть повыше пупка. За моей спиной кипела деятельность: Нарыв с Альфой обнюхивали казненных душманов. Звада с Малининым пытались поговорить со спасенными пленными парнями. Андрей Маслов вместе с Наливкиным и особистом, который все никак не мог успокоиться, разговаривали с подстреленным мною, раненным душманом. Последний строил невинное лицо и ничего не понимающий взгляд. Маслов задавал ему какие-то вопросы на Пушту. Тот охотно отвечал, кивал. Указывал на свою, перевязанную Звадой ногу и что-то просил. — Душман есть душман. Чего тут еще выдумывать? — Выдохнул Глушко. — Товарищ лейтенант, — проговорил я, — а вас ниче не смущает в его экипировке? Глушко бросил на меня недоуменный взгляд. Потом сердито задумался, тронул подбородок. — Сержант, ты давай не таи. Шо ты такого в энтом выродке рассмотрел? — Обувь, — пожал я плечами. Лейтенанты Маслов и Глушко переглянулись. Потом оба, как по команде, уставились на ботинки мертвого духа. А ботинки и правда были странными. Как минимум тем, что оказались новыми и добротными. Абсолютное большинство душманья таких не носило. Не носило в первую очередь потому, что им просто неоткуда было взять такую качественную обувь. Ну а если бы «товар» и нашелся, то у рядового моджахед просто не было бы денег их купить. Да и завладеть подобной парой, как трофеем, не выйдет. Потому что таких трофеев в Афгане, как правило, не водилось. А вот наша тушка стала исключением. И не только она. Остальные погибшие «душманы» тоже носили такие ботинки. Тогда Глушко достал штык-нож. — Подержи-ка, будь добр, — попросил он Маслова. Ефим встал, приподнял ногу трупу, и Глушко срезал толстые шнурки с высокого голенища, стянул ботинок. — И правда, — он покрутил запылившийся ботинок в руках, — я таких не видал. Импортный какой, что ли? — Дай посмотреть, — Маслов тоже заинтересовался. Стал вертеть в руках добротно сделанную обувь. — Ну да. Не припомню, что б духи в таких ходили. Тут еще че-то написано… Маслов перевернул ботинки. Осмотрел подошву. Добавил: — На английском. Ал-та-ма… Алтама. — Американская армейская обувь, — сказал я, — ботинки для джунглей и стран с жарким климатом. В такую армия США обувается. — США? — Мрачно спросил Маслов, — А ты откуда знаешь, Селихов? Знал. Знал, потому что в прошлой моей жизни, как в отставку пошел, появилось у меня в свободное время хобби. Интересовался я армейской формой и экипировкой разных стран, что использовали военные в разные времена. Например, пресловутая Альтама, как раз обувала всю американскую армию для войны во Вьетнаме. Но и после ее окончания, компания продолжила свои славные традиции. Видимо, боец, лежавший мертвый у наших ног, был большим поклонником алтамовских ботинок модели «Джангл Бутс», каковую как раз сейчас и крутил в руках Маслов. — Читал, — я пожал плечами, — во Вьетнаме она же, эта Алтама американцам обувь шила. — Я тоже не видал, шо б духи в такое обувались, — задумался Глушко. — Потому что они не обуваются, товарищ лейтенант, — сказал я, — а значит, сдается мне, те, кого мы перестреляли сейчас, вовсе и не духи. Глушко настороженно посмотрел сначала на меня, потом на Ефима Маслова. Затем он опустился к трупу, убрал с его лица краюшек куфии. Под ней оказалось довольно молодое лицо. Парню, на вскидку, было не больше двадцати двух лет. Борода его оказалась не слишком длинной и на редкость ухоженной. Казалось, этот «душман» любил ходить к парикмахеру. — Товарищ капитан! — Позвал вдруг Маслов, — товарищ капитан! Вам надо на это посмотреть! Ефим торопливо пошел к Наливкину и понес ему ботинок. — А ты глазастый хлопчик, — улыбнулся мне Глушко, — вон как зараз высмотрел, какая у энтого обувка. Я б ни в жизнь не догадался. — Селихов! — Позвал вдруг Наливкин, когда Маслов передал ему ботинок, — ко мне! Я пошел к капитану. Он, вместе с каскадовцами и Шариповым, стоял над раненным «духом». Последний, прижавшись спиной к большому камню, растущему из подножья скалы, водил непонимающим взглядом от бойца к бойцу. Строил напуганный вид. Наливкин осмотрел ботинок и глянул на обувь перепуганного душмана. Она была такой же. — Значит, говоришь, он клянется, что служит какому-то Камран-Хану, а тут оказался, потому что его и его подчиненных задержали люди в черном? — Так точно, товарищ капитан, — буркнул Андрей Маслов. Все точно так и сказал. — Брешет, сукин сын, — недоверчиво скривил губы Ефим. — Определенно брешет, — кивнул Капитан. Душман вдруг заговорил на Пушту. Я понимал некоторые его слова и слышал, что он просил не убивать его. — Говорит, что он нам благодарен за то, — стал переводить Андрей Маслов, — что мы спасли его от моджахеддин в черном. — Что еще он говорил? — Спросил Наливкин. — Что не знает, почему на него напали моджахеды в черном. Что главарь его банды приказали ему переправить пленных, чтобы в дальнейшем продать в рабство какому-то влиятельному хану на Памире. — Ой заливает, — покачал головой Наливкин, — выдает себя не за того, кем является. — Товарищ капитан, — позвал Наливкина Шарипов, — у нас нет времени. Боевая задача под угрозой. Мало того что теперь трое солдатиков у нас на шее, так еще и этот. Нужно скорее решать, что с ними делать. — Кажется, вы не очень довольны тем, что мы спасли наших ребят от смерти, — Зыркнул на него Наливкин. — Я рад, что спасли. Но я беспокоюсь об успешности операции. А пока что ее успех под большим вопросом. Каждая минута промедления может стоить нам жизни. Я уверен, что «Аисты» вернутся сюда с подкреплением. И если даже не застанут нас тут, то будут преследовать. Наливкин молчал, сверля Шрипова взглядом. Все ждали, что скажет капитан «Каскада». Вместо него снова заговорил Шарипов: — Этот душман, очевидно врет. Но у нас нет времени разбираться с ним сейчас. Он все равно расколется, когда попадет к нам в руки. Товарищ капитан? — М-м-м? — Недовольно замычал Наливкин. — Вы не послушали меня в первый раз и атаковали противника. Теперь прошу вас все же прислушаться ко мне. — Говорите, — суховато бросил каскадовец. — Как я уже сказал, времени на то, чтобы разбираться с пленным у нас нет. Как минимум ему самому нужна медпомощь. И посерьезней той, что мы можем оказать. К тому же — проложил особист, — повторюсь: нам нужно как можно скорее выдвигаться дальше. Возможно, если поторопимся, сможем обхитрить Аистов и уйти от них. Но для этого нам придется разделиться. Оставим половину группы со спасенными бойцами и этим душманом. Пусть идут на восток, навстречу силам из Новобада. Сержант Малинин узнал, когда парни из СБО смогут кого-нибудь прислать? — Не меньше часа, товарищ капитан, — бросил ему Наливкин, — Вторая застава выдвинула к нам первое отделение на БТР. Но путь неблизкий. — Ну вот, — кивнул Шарипов, — потому прикажите половине группы выдвинуться им на встречу и напряжении всего пути охранять освобожденных солдат и раненого духа. А мы двинемся дальше, по следу. Шарипов снова глянул на душмана, который ответил ему заискивающим взглядом. — Кто этот человек такой, — Шарипов кивнул на духа, — мы еще успеем узнать. — Товарищ капитан, — внезапно подошел Звада, — разрешите обратиться? — Что такое? — Спросил Наливкин. Звада глянул на духа, потом тихонько прошептал что-то Наливкину чуть не на ухо. Капитан помрачнел. — Отойдем, — приказал он, — Ефим, Андрей, охраняйте этого! Звада, если кто из парней ранен, окажи помощь. Вместе мы отошли на несколько шагов. Наливкин заявил: — Один из пленных рассказал Зваде, что этот душман понимает и говорит на русском. — С-с-сука… — Протянул Шарипов, — а мы вывалили ему все, как на духу… — Это не имеет значения, товарищ капитан, — сказал я, — он все равно ничего не может сделать. По крайней мере, сейчас. — Селихов, — Шарипов неприязненно надул ноздри, — я бы на твоем месте вообще молчал. Во-первых, ты стрелял без приказа. Во-вторых — из-за тебя мы попали в полную задницу. Наша группа раскрыла себя и теперь вынуждена сильно рисковать и работать в впопыхах. Наливкин хотел было открыть рот и что-то сказать, но я его опередил: — Когда все закончится, вы можете делать со мной все, что хотите. Но сейчас, товарищи капитаны, лучше бы вам послушать меня. — Ты уже «отличился» сегодня, Селихов, — покачал головой особист, — хватит с тебя. — Не торопитесь, товарищ капитан, — вклинился Наливкин. Взгляд Шарипова сделался усталым. Казалось, он не очень хочет слушать Наливкина. Однако явно понимая, что слушать все же придется, особист обреченно засопел. — И не сопите так недовольно, — уколол его Наливкин, — я бы и так отдал приказ открыть огонь, Хаким Булатович. Давайте начистоту. Слишком уж мы с вами увлеклись спорами, и если бы не Александр, как минимум один из пленных советских солдат, был бы мертв. Потому я не вижу никакого резона как-то осуждать Селихова. Даже, напротив, я искренне ему благодарен. — А я не испытываю ни капли благодарности, — поджал губы Шарипов, — даже напротив… — Товарищи капитаны, — прервал их я, — вы снова уходите не в ту степь. Оба офицера удивленно глянули на меня. Шарипов тут же нахмурился. Его явно возмутило, что я влез в их разговор. Мне показалось, что он собирается что-то сказать, потому я, обращаясь к Наливкину, заговорил первым: — Товарищ капитан, разрешите изложить свои мысли по этому делу. — Селихов… — Выдохнул Шарипов недовольно, — у нас нет времени… — Разрешаю, — благосклонно кивнул Наливкин. Особист раздраженно сплюнул и явно собрался уходить, но я его остановил: — Товарищ капитан, нам понадобится и ваша помощь тоже. Лицо особиста осталось таким же недовольным, а вот в глазах блеснул интерес. — О чем вы, Селихов? — Вместо него спросил Наливкин. — Я считаю, что нужно рискнуть и допросить пленного. Офицеры переглянулись. — Селихов… — Хотел было воспротивиться Шарипов, но Наливкин его остановил, попросил особиста все же выслушать меня. — Мы с вами понимаем, что этот человек не тот, за кого себя выдает. — Начал я, — более того, я почти уверен, что он не имеет никакого отношения к душманам, которые взяли Искандарова. — Я тоже так думаю. Но пока что это ничего не меняет, — строго сказал Шарипов. — Но зато, он явно говорил с теми, кто точно принадлежит к банде. С этими словами я указал на погибших душманов, которых резал одноглазый. Они, обезглавленные, так и остались лежать аккуратным рядком. Аисты завязали им руки за спиной, а одноглазый, после казни каждого из них, аккуратно уложил головы духов рядом с их телами. — Я предполагаю, что и неизвестные душманы, и «Аисты» тоже ищут Искандарова. Они шли по следу бандитов Камран-Хана. Думаю, им просто посчастливилось найти на стоянке членов банды этого вожака. Их захватили, допросили, а потом казнили. — Считаешь, этот, — Наливкин кивнул назад, на раненного «духа», — может что-то знать о том, где находятся бандиты, которые захватили нашего разведчика? — Совершенно верно. Я думаю, он может знать что-то полезное о том, где находится Искандаров. Но, как заметил, товарищ капитан, — я глянул на Шарипова, — времени основательно колоть пленника у нас нет. На счету каждая секунда. Но у меня есть кое-какие мысли о том, как вывести его на чистую воду. Как припугнуть. Причем эффективно, а главное, быстро. Правда, мне понадобится ваша помощь, товарищи капитаны. Ведь главная наша задача — вернуть Искандарова на Родину. И если все обстоит так, как я думаю, пленник сослужит нам в этом хорошую службу. Офицеры переглянулись. — Я против, — отрезал Шарипов. — В моих глазах ты, Селихов, потерял всякое доверие. — А в моих — приобрел, — возразил ему Наливкин, — потому, выкладывай, Саша. Только быстро. — Есть, — кивнул я и понизил голос: — Значит, идея такая… * * * Абади чувствовал, что напуган. Однако пока что у него успешно получалось бороться с этим страхом. Бороться и держать себя в руках. — Че уставился? — Грубо бросил ему высокий и крепкий лейтенант, один из двух братьев, которых поставили над ним конвоем. Второй, очень похожий на первого, стоял рядом и молчал. Покуривал сигарету. Двое, как он понял, офицеров и сержант застыли немного в стороне и о чем-то тихо советовались. Другие представители группы советских бойцов занимались своими делами: один следил за собаками, обнюхивающими тела душманов. Другие разговаривали с освобожденными советскими пленниками. Оказывали им медпомощь. Офицеры стояли слишком далеко, чтобы услышать хоть что-то. Потому Абади пытался подслушать разговор хотя бы солдат с бывшими пленниками. В груди Саида щемило от страха. Это чувство не давало агенту сосредоточиться. Единственное, что ему удалось узнать из разговора советов это то, что пленных расспрашивали, где они служили и когда, а еще по какой причине, оказались в плену. Что ж. Судьба Абади была незавидна. Группа спецназа, а что это именно спецназ, Абади не сомневался, хотела взять его в плен и передать своим же, уже направившимся сюда силам. О том, с кем именно Саид имеет дело, он догадался достаточно быстро. Отсутствие любых знаков различия на форме бойцов не сбило его с толку. Оставалось уповать только на то, что «Черный Аист» успеет вернуться до момента, когда спецназовцы заберут его отсюда. Абади очень на это надеялся. У шпиона не было абсолютно никаких иллюзий относительно того, что как только он попадет в руки советских спецслужб, то сразу расколется. И все же, он рассчитывал, что его наспех придуманная легенда, и как ему казалось, убедительная игра, введет советских солдат в заблуждение. Они не должны понять, кто попал к ним в руки. А там уже ему на помощь вернется Нафтали. То, что командир «Чохатлора» захочет отомстить, не вызывало у Саида никаких сомнений. Вопрос был только в том, поспеет ли он вовремя. Сейчас в этот самый момент, Нафтали упорно соображал, как ему задержать советский спецназ. Как сделать так, чтобы они не ушли раньше времени. Он собирался претвориться, что ему хуже из-за раны. Притвориться неспособным не то что идти, даже встать с места. И уж точно неспособным ехать верхом. «Немного времени, — думал он, — мне нужно выиграть лишь немного времени». — Что это за чушь⁈ — Вдруг крикнул один из офицеров в звании, как он слышал, капитана, а по внешности — таджик, — вы и так уже поставили под угрозу операцию из-за этого душманского выродка! Нужно продолжать исполнять боевую задачу, а он будет лишь нас задерживать! Кажется, среди военных, что совещались чуть в сторонке, назревал конфликт. Абади решил, что это хорошо. Чем дольше они будут спорить, тем больше времени потеряют. — У нас нет выбора, — возразил другой мужчина, тоже капитан, и как понял Саид, командир всей группы, — с пленным нужно что-то делать, ясно вам? — Я уже жалею, что он выжил! — Возразил таджик, — лежи он вон там, вместе с остальными, проблем бы было меньше! От этих слов советского офицера, у Абади по спине и ногам побежали неприятные мурашки. Из-за этого рана в бедре заныла еще сильнее. — И что вы предлагаете? — Спросил командир. Таджик обернулся, холодно посмотрел на Саида. Абади сглотнул неприятный ком беспокойства, затерявший в горле. — От него нужно избавиться. Иначе мы рискуем сорвать выполнение главной задачи. Второй офицер засопел. Поджал губы. — Как-то это… не по-человечески. Он же все-таки пленный. — Выбирать не приходится, товарищ капитан! Либо его жизнь, либо жизнь советского разведчика! Решать вам! А этот душман же мог попытаться сбежать. И мы могли пресечь эту попытку силой оружия. Не так ли? Командир советского спецназа наградил Абади суровым взглядом. — Вы правы. Он мог бы… Ну, в конце концов, этот хотел наших ребят порезать. Селихов! — Позвал он сержанта, ждущего все это время рядом с офицерами. — Я. — Кончайте этого. Он будет нам обузой. У Абади аж дыхание сперло. Несколько мгновений он боролся с желанием закричать им на русском, что его нужно оставить в живых. Что он важный человек, и сможет поделиться информацией в обмен на жизнь. Однако у Абади была крепкая воля. Потому он сдержался. А дальше, принялся быстро соображать, как же выкрутиться. — Возьмите с собой товарища Шарипова. А душама отведите подальше, — продолжал командир, — куда-нибудь вон за те камни. Я сегодня на смерти уже насмотрелся. Хватит с меня. — Есть, товарищ капитан, — невозмутимо ответил сержант, которого назвали Селиховым. А потом он снял автомат с плеча и передернул затвор. Вместе с капитаном по имени Шарипов, направился к Абади. Глава 24 — Встать, — сурово бросил я Душману и кивнул автоматом. Лицо духа вытянулось. В глазах читалась смесь недоумения и страха. Потом он что-то залепетал на Пушту. — Он говорит, — тут же перевел Ефим Маслов, — что не может встать из-за раны в ноге. — Ну что ж, — сказал я хмуро, — тогда передайте ему, товарищ лейтенант, что если он не поднимется на ноги, то придется застрелить его прямо тут, у этого камня. А если уж встанет, у него будет время еще чуть-чуть прожить. Маслов глянул на меня как-то недовольно. Идея с казнью пленного не понравилась никому. Ведь о нашей небольшой хитрости знали только я, особист и капитан Наливкин. Глушко, после перепалки капитанов даже поспешил к Наливкину, стал спрашивать его, всерьез ли капитан собирается убить душмана. Капитан не подвел. Придерживаясь плана, он убедительно сообщил Глушко, что именно такой приказ он и отдал. Глушко спорить не стал. Только наградил меня, человека, назначенного палачом пленного, холодным взглядом. Ефим все же заговорил с пленником. Тем не менее глаза душмана заблестели от страха уже давно. Он стал умоляюще глядеть на нас, лепетать что-то указывая на раненую ногу. — Говорит, что не может подняться, — пожал плечами Ефим, а потом поджал губы, снова зыркнул на меня. — Ну что ж, тогда, товарищи лейтенанты, я прошу вас отойти и отвернуться. А то вымажетесь еще. Братья-лейтенанты переглянулись и молча попятились. Стали смотреть один куда-то вверх, другой в сторону. Я нацелил автомат пленнику в голову. Тот стиснул зубы так, что скрипнуло. Жалобно приподнял темные, густые брови. Когда я щелкнул предохранителем, он вздрогнул. Принялся глубоко дышать от страха. Кажется, паника стискивала пленному горло. Я молча упер приклад АК в плечо, сделал вид, что приготовился стрелять. А потом душман все же не выдержал: он задрал руки, взмолился на Пушту. — Он говорит, что попытается встать, — повременив несколько мгновений, перевел Ефим. Я опустил ствол чуть-чуть вниз. Снова кивнул автоматом, поднимайся, мол. Дух медленно поджал под себя здоровую ногу. Оперишься о невысокий валун, у которого сидел, принялся с трудом подниматься, держа раненую ногу в вытянутом положении. Как ни странно, встал он с большей легкостью, чем ожидалось. Покачиваясь на непослушных ногах, выпрямился. — Ну теперь двигай, — я кивнул автоматом влево. Пленный, прихрамывая, направился, куда ему было приказано. Я с Шариповым пошли следом. Остальные каскадовцы проводили нас осуждающими взглядами. Да уж. Война началась только недавно. Пока еще советские солдаты вели себя благородно. По-рыцарски, стараясь обходиться с пленными по совести. Однако очень скоро Афган заставит солдат и офицеров пересмотреть свои принципы. Духи никогда не щадили наших воинов. В будущем, советские солдаты станут отплачивать им той же монетой. Прежде чем мы зашли за невысокое деревце, растущие у скалы, чтобы скрыться от посторонних глаз, я почувствовал на себе чужой взгляд. Обернулся. Это смотрел Наливкин. Капитан едва заметно кивнул мне и скрестил руки на груди. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, а потом он отвернулся и принялся раздавать своему личному составу приказы. Когда мы скрылись за деревом, подвели душмана лицом к скале. Он обернулся глянул на нас. Дух, кажется, пребывал в настоящем ужасе. Видимо, он действительно верил, что сейчас мы его пристрелим. Это хорошо. — Руки за голову, — скомандовал я, прилаживая автомат к плечу. В этот раз «душман» от страха даже забыл сделать вид, что не понимает русского языка. Он просто подчинился приказу и отвернулся. — Ну все, — сказал с некоторой издевкой я, — последнее слово имеется? Я действительно взял его на мушку и прицелился в затылок. Казалось, время потянулось необычайно медленно. Все звуки вокруг: шум ветра, гулявшего в скалах, крик хищной птицы, кружившей где-то в небе над нами, приглушенные разговоры каскадовцев — все это потеряло резкость. Стало приглушенным, доносившимся будто из-под воды. — Нет, стойте, — вдруг выдохнул душман. Его голос дрожал, — прошу, не убивайте… Он обернулся, глянул на меня перепуганным взглядом. — Оба-на, — ухмыльнулся особист, — а ты у нас, значит, по-русски шпаришь. — Я… Я специальный агент Саид Абади. ISI, пакистанская разведка. Нахожусь тут, выполняя важную миссию. Я… Вот значит как… Пакистанская разведка. Ну что ж. Этого следовало ожидать. Где «Аисты», там и их хозяева. Сомнений не было. Эти сукины дети охотятся за Искандаровым. Хотят получить советского разведчика себе в руки. Шарипов нахмурился. Глянул на меня, но тут же сориентировался и сделал холодное, безразличное лицо. «Внезапный» шпион говорил довольно чисто, с едва уловимым акцентом. — Я… У меня есть ценные сведения. Я готов поделиться ими в обмен на жизнь. — Поздновато для ценных сведений, — проговорил Шарипов, придерживаясь нашего плана, — уж извиняй, но деваться тебя некуда. Очень уж мы торопимся. А ты, тем более раненный, нам как собаке пятая нога. Сержант Селихов, исполняйте приказ. — Есть, — сказал я. — Стойте! Н-ненадо! — Вскрикнул шпион чуть не петухом, — не убивайте! Вы… Вы ведь ищете пропавшего советского разведчика? Ведь так? Его? — Закрой рот. Помри как мужчина, — безразличным и монотонным голосом проговорил Шарипов. — Я знаю… Знаю, где он находится! — Поторопился ответить Абади, — мы работаем совместно с «Чохатлором». Ищем вашего шпиона уже давно. Пытались получить его в свои руки с того самого момента, когда он оказался захваченным одним из сыновей Захид-Хана Юсуфзы. Рустам Искандаров владеет сведениями о сети местных информаторов, которая была выстроена им в Кабуле еще до войны. Нам нужны эти сведения. Но… Но я… — Он сглотнул, — я готов рассказать, где он находится в эту самую минуту. А время уходит. Банда, в чьих руках он очутился, не знают, кто он такой. Не понимают его ценности. Потому для них он просто шурави. Если вы не поторопитесь, он может не дожить до следующего дня… — Ты брешешь, — пожал плечами Шарипов. — Нет! Клянусь! Я не вру! — Закричал шпион, назвавшийся Саидом Абади, — я клянусь! Мы допросили пленных, перед тем, как командир «Чохатлора» казнил их! Сейчас, по словам тех моджахедов, Искандарова держат в кишлаке под названием «Пурвакшан», примерно в тринадцати километрах на восток отсюда! Я… Я знаю те места… Я могу показать дорогу, если мне гарантируют жизнь! Мы с Шариповым переглянулись. По тону и поведению этого Абади, я слышал, что он не врал. Шпион слишком боялся, чтобы врать. А вот взгляд особиста выражал явное недоверие. Или, как минимум, сомнения. — Ты врешь, падла, — сказал он наконец шпиону, — по голосу слышу, врешь. Плетешь, чтобы тебя не прикончили. За жизнь цепляешься. — Ничего не мешает вам… — он сглотнул, — меня прикончить прямо сейчас. Я рассказал вам все, что знал. Эта информация поможет вам выиграть время и не жертвовать жизнями ваших бойцов. Разве это недостаточная цена за мою собственную жизнь? — У тебя есть доказательства твоим словам? — Спросил Шарипов. Абади от страха неприятно скривил губы. Показал зубы в гримасе абсолютного отчаяния. Потом опустил взгляд и отвернулся. — Нет. Доказательств у меня нет. Лишь слова. Шарипов поджал губы. Засопел. Насупившись, наградил меня недоверчивым взглядом. Я едва заметно покачал головой. Повременив немного, особист, не отрывая от меня своего взгляда, скомандовал шпиону: — Обернись. Лицом ко мне. Быстро. Абади удивленно обернулся. На миг опустил руки, что все это время держал за головой. — Руки! — Приказал ему я. Агент вздрогнул и быстро схватился за затылок. — Иди, — скомандовал ему Шарипов, кивнув назад. — Живей! — Вы… Вы меня не убьете? — Живей, говорю! Абади испуганно покосился на меня. Потом облизал иссохшие от волнения губы. Медленно потопал прочь, туда, куда особист приказал ему идти. Когда он проходил мимо нас, я окликнул его: — Эй. Тот снова как-то затравленно вздрогнул. Уставился на меня. — Мы не головорезы, — сказал я с ухмылкой. — Мы не такие, как этот твой одноглазый приятель. Думаешь, мы действительно собирались пристрелить ценного языка? В глазах шпиона отразилось изумление, неподдельное и искреннее. Он даже открыл было рот, чтобы сказать что-то, но, видимо, не смог подобрать слов. Осознание, что мы просто развели его, как ребенка, медленно приходило к пакистанскому специальному агенту. — Спасибо за информацию, специальный агент Саид Абади, — ухмыльнулся я. — Живи пока. Ты нам еще пригодишься. * * * — Командир, у тебя кровь, — проговорил Абу, придерживая своего гнедого жеребца. Нафтали зло зыркнул на него. Потянулся и потрогал свежее огнестрельное ранение на спине. Несмотря на то что раной наспех занялись и перевязали, она кровоточила. Командир «Черного аиста» осмотрел пальцы. На них поблескивала кровь. — Ты ранен, — сказал Абу, — в седле тебе не место. Вернемся в лагерь. Шурави ушли. Но мы еще успеем встретить их на обратном пути. Больше двадцати всадников вернулись к хижине через полтора часа после того, как шурави обстреляли их из укрытия. Но было уже поздно. В нешироком дворе, в пределах полуразвалившегося дувала, «Аисты» нашли только мертвых. Советы покинули эти места. — Сейчас нам лучше вернуться, — продолжил Абу, — и… Он затих, когда Нафтали обернулся и зло уставился на него. — Ты трусливая крыса, Абу, — с призрением бросил Нафтали. Главный «Аист» натянул поводья. Заставил своего коня повернуться к остальным конным моджахеддин, ждущим за спиной своего командира. — Я знаю, куда они ушли! — Крикнул Нафтали громко, — я знаю, что им нужно! Эти собаки схватили Абади! А значит, они поняли, где следует искать шпиона шурави! Но мы их опередим! Аллаху Акбар! — Аллаху Акбар! — Вразнобой отозвались Аисты. — За мной, мои воины! — Нафтали пришпорил коня, и тот непослушно заплясал под ним, — мы найдем их и отрежем им головы! * * * Ефим опустился на корточки. — Свежее, — проговорил он, внимательно осматривая несколько конских яблок, лежавших на песочно-желтоватой земле, — они ушли совсем недавно. Наливкин, придерживая своего коня за уздцы, засопел. — Видимо, Пурвакшан тоже временная стоянка, — сказал Шарипов, оставшийся верхом. Кишлак Пурвакшан стоял у подножья гор. Он представлял собой беспорядочное и многоярусное нагромождение неказистых глинобитных домиков-коробочек, тянувшихся от нахоженной неширокой дороги, до середины скалы, к которой кишлак прильнул, словно дитя к груди матери. Кишлак был невелик. К его самой высокой точке вели несколько извилистых дорожек, а на вершине расположилась заброшенная, разрушенная усадьба. По большому счету от нее остались лишь облупленные стены да каменный забор, бравший свое начало от самой усадьбы и, завернув, упиравшийся в скалу. Видимо, когда-то это селение принадлежало богатому баю, но те времена давно прошли. Теперь же, кишлак казался обезлюдевшим, а домишки, изъеденные временем, заброшенными. Прежде чем войти в Пурвакшан, мы около получаса следили за поселением с расстояния. Только когда убедились, что оно пустует, Наливкин отдал приказ заходить. Осматривать каждый, примерно из двух десяток домишек ни времени, ни средств у нас не было. Но в те, что стояли у дороги, мы все же заглянули. В трех приземистых хижинах обнаружился все еще теплый очаг. Видимо, печи, что топились «по черному» разводили на ночь, чтобы приготовить пищу. В одном из домиков и вовсе обнаружилась брошенная попона, на которой, по всей видимости, спал кто-то из душманов, и почему-то оставил у очага. Попона казалась совсем новой. То, что ее бросили здесь, виделось мне очень странным делом. — В горы, видать, ушли, — проговорил Ефим, поправляя панаму, чтобы закрыть глаза от солнца — возможно, вон в те. Он указал на вершины, что нависли над ущельем, в котором расположился кишлак. Росшие буквально в нескольких километрах от этого места, вершины казались огромными каменными гигантами. — Логично, — кивнул капитан, — но рисковать нельзя. Аисты наверняка идут за нами. Если пойдем не туда, все пропало. — Аисты могли последовать и за второй группой, — проговорил Шарипов. Нарыв, сидя в седле, обеспокоенно посмотрел на меня. Погладил нервную Альфу по холке, чтобы немного успокоить суку. Наливкин, перед уходом от хижины, где была перестрелка, распорядился разделить группу. Андрей Маслов, Глушко и Звада остались с освобожденными солдатиками и пленным Нафтали. Они последовали в обратный путь, навстречу отделению со второй заставы Новобада, которое должно было подобрать их. Остальные двинулись к кишлаку Пурвакшан. Наливкин обернулся к особисту. — Вряд ли. Аисты тоже знают, где искать. И искать они будут в этом кишлаке. — Ну… — Ефим Маслов поднялся, — если даже за нами хвост, они отстают как минимум на два часа. Не меньше. — Значит, нету времени распотякивать, — Сказал Наливкин. Шарипов вздохнул. — Значит, что мы имеем? Безлюдный кишлак. Причем заброшенный давно… — Ушли, — вклинился Наливкин, — Кияризы, что тут есть, пересохли. Воды не стало, и афганцы пошли по миру. Банда облюбовала это место и сделала его своей стоянкой. Видимо, заглядывают сюда время от времени. Так… Спускайте своих собак, товарищи хвосты. Будем брать след. Посмотрим, куда нас выведут псы. Наливкин приказал идти по конскому запаху. Начинать решили с Альфы. Мы с Нарывом отправились в домишко, где нашли попону. Дом был пуст: только земляной пол да очаг у почерневшей от огня стены. В потолке две дыры: небольшое окошко и дымоход. Внутри пахло сухими землей и пылью. Хлопковую, желтую попону с нехитрым орнаментом, сложили вдвое и постелили почти у печи. Для начала Нарыв взял несколько запаховых проб при помощи своего «Шершня», который привез с собой с заставы. Не меньше десяти минут у него ушло, чтобы «обнюхать» прибором, по сути являвшимся небольшим насосом, брошенную попону. «Шершнем» предполагалось как бы «откачивать» запах с предмета или следа, чтобы он остался на фильтре с активированным углем. Далее, фильтр помещался в стеклянную колбу и, по необходимости, давался собаке, чтобы та могла взять след. Так предполагалось сделать, если поиски затянутся и Альфу сменит Буля. Спрятав отобранные пробы, Нарыв приказал Альфе: — Нюхай! Собака тут же принялись обнюхивать попону. Залаяла, когда взяла след. — Ищи! Собака заволновалась и, взятая на длинный поводок, потащила Нарыва вон из домика. Я вышел следом. Ко всеобщему удивлению, собака потянула Славу не к горам, как все думали, а совершенно в противоположную сторону. Альфа мчалась вдоль дороги, натягивала длинный поводок, а Нарыв бежал следом, силясь поспеть за собакой. Я помчался за ним. — Ждать здесь! — Крикнул Наливкин остальным каскадовцам и особисту, а потом побежал за нами. Шарипов же, подчиняться капитану спецназа не стал и просто прицепился следом за Наливкиным. — Что? Куда она нас тащит? Не тот след? Они в другую сторону ушли? Но там им делать нечего! Мы что, где-то ошиблись⁈ — Кричал изумленный Наливкин. Альфа протащила Нарыва метров пятьдесят, заставила подняться выше, по неширокой извилистой улочке между домишками, а потом свернула направо за последним из них. Остановилась недалеко от обрыва, у норы колодца, обнесенной полуразрушенной каменной кладкой. А потом сунула морду внутрь, завиляла хвостом, залаяла. Стала возбужденно поглядывать на Нарыва. Мы застыли у колодца. Нраыв нахмурился, сматывая поводок. — Что такое? — Догнал нас Наливкин. — Что за черт? Шарипов тоже оказался тут как тут, но Наливкин, казалось, не обратил на особиста никакого внимания. Весь интерес его был прикован к колодцу, на который указала возбужденная собака. — След ведет сюда, — немного удивившийся своим же словам, сказал Нарыв. — След должен быть конский! Че, конь в колодец прыгнул⁈ — Там кто-то есть, — проговорил я и обернулся к Наливкину. — Товарищ капитан, разрешите проверить. Глава 25 — Ты точно видел там кого-то? — Спросил Нарыв, шаря по дну и стенам колодца лучом следового фонаря, — Я вот никого не вижу. — А я видел. Смотри. Я указал на дно кяриза, где все еще оставалось совсем немного воды. — Там есть туннель. Я видел, как кто-то в нем спрятался. — Туннель? — Удивился Нарыв. — Кяризы часто работали навроде сообщающихся сосудов. Для того и рыли туннели, чтобы наполнить несколько колодцев из одного источника пресной воды, — пояснил Наливкин. — Я знаю, что душманы нередко используют их… как укрытия. Все, кто стоял у колодца, притихли. Нарыв с Наливкиним и Шариповым принялись переглядываться. Я же смотрел вниз, в колодец. Когда Булат подлез сбоку и встал на дыбы, опершись передними массивными лапами о низковатый край колодца, то глянул на меня. Забавно склонив голову набок, он показал мне свои умные глаза. — Тоже чувствуешь, что внизу кто-то прячется, — проговорил я псу задумчиво. Тот гавкнул. От его лая забеспокоилась и Альфа. Но Нарыв быстро угомонил ее. — Если там кто-то и есть, то это, скорее всего, враг, — сказал Шарипов. Наливкин с Нарывом снова переглянулись. — Вполне возможно, — кивнул Наливкин, а потом тоже заглянул в колодец. — И возможно, не один. Вполне вероятно, что это какой-то тайный ход врага. Они могут так перемещаться под землей, по туннелям. — И что будем делать, товарищ капитан? — Спросил Нарыв. Наливкин задумчиво поджал губы. Потом глянул на ржавый прут, заделанный в кладку колодца. На пруте загнули петлю и вдели в нее цепь. Цепь тянулась вниз к самому дну почти что иссохшего кяриза. Когда-то ее использовали, чтобы спускать за водой ведра. — Вынем цепь. Они, видать, по ней взбираются, — сказал Наливкин. — Если внизу есть враги, то пускай там и остаются. — Я не уверен, что это враги, — сказал я. Наливкин вопросительно приподнял бровь. — Как это… Не уверен? Объяснить было сложно. Когда Альфа притащила нас к колодцу, а я, вслед за Нарывом, заглянул вниз, то увидел какой-то загадочный силуэт. Силуэт человека. Показалось мне, что он был мелковат для душмана. Или же дух, который там прятался, был совсем уж субтильным. Однако я все же склонялся к тому, что кто бы ни прятался на дне колодца, это был совсем не моджахед. — Нужно проверить, товарищ капитан, — решительно сказал я, обернувшись к Наливкину. — Лазать там — только тратить время, — сказал Шарипов. Ты, Селихов, убедил меня поучаствовать в этом твоем трюке с расстрелом, но если я согласился, это не значит, что мое доверие к тебе восстановлено. — А я и не прошу вас мне доверять, товарищ капитан, — я зыркнул на особиста, а потом обратился к Наливкину: — Разрешите спуститься. Я думаю, тут все не так просто. — Спуститься? Зачем? — Взяв след с попоны, мы рассчитывали пойти по запаху душманских лошадей. Но Альфа уловила какой-то другой запах. Я считаю, нужно проверить. Посудите сами: попона новая. Такая на базаре будет стоить немало. Зачем же ее просто выбрасывать? Возможно, ее оставили не просто так. Возможно, это след. — Как тогда, в тот раз? — Разулыбался Нарыв, — когда ты пошел в плен душманью, что б наших отпустили, а потом навел нас на банду своими портянками? — Вроде того, — криво улыбнулся я. — Портянками? — Хохотнул Наливкин. — Долгая история, товарищ капитан. Как будет время, можете спросить у Славы Нарыва. Он вам расскажет. — Так точно, — Нарыв тоже рассмеялся, — обязательно расскажу. Но такое лучше за водочкой… — Нам сейчас не до водочки, — вклинился особист. — И не до историй. Времени тратить нельзя. У нас есть относительно свежие конские яблоки. Их вдоволь у дороги валяется. Давайте попробуем взять след по ним. — Сколько времени тебе нужно, Саша? — Спросил Наливкин, проигнорировав Шарипова. — Я туда и обратно. Минут пять. Наливкин кивнул. — Хорошо. Спускайся. Старший сержант Нарыв. — Я! — Оставайся тут. Прикрой Селихова, если что. А я пока организую наблюдение за дорогой. Все же, нам надо поторапливаться. Аисты могут преследовать нас. Сильно рисковать мы не можем. Шершавая от ржавчины, стальная цепь, неприятно царапала ладони. Казалось, даже ветошь, которой я обмотал кисти рук, от этого не спасала. Я глянул вверх. В нешироком отверстии колодца ярко голубело небо. А еще темнела тыква Нарыва, заглядывавшего в колодец. — Ты зря оружие не взял, Саша! Мож давай, я тебе скину, как спустишься? — Посмотрим, — проговорил я, упираясь ногами в давно сухие камни, — с автоматом спускаться неудобно. Гремя цепью и держа равновесие, я медленно, но упорно продвигался вниз. Кяриз оказался не сильно глубоким. Навскидку метров семь, восемь. От каждого движения моих ноги и цепи, за которую я держался, вниз, к воде, сыпалась пыль. Летели мелкие камушки. С каждым метром, блюдце чистого неба над головой все уменьшалось. Мельчала голова Нарыва. Казалось, еще метр другой, и горловина вовсе захлопнется, оставив меня навсегда во тьме и сырости. Тем не менее я упорно продолжал свой спуск. Цепь обрывалась примерно метра за полтора от воды. Тогда пришлось спрыгнуть. С громким всплеском, эхом, отразившимся от стенок колодца, я спрыгнул вниз и оказался на дне кяриза. Воды тут было едва ли по щиколотку. Затхлый, сырой воздух, неприятно раздражал обоняние. Пахло стухшей водой. Перекрутив подсумок со сделанным фонарем на живот, я достал фонарь оттуда и зажег свет. Желтоватый луч тут же осветил все вокруг: проявил мутную воду, а еще ход низковатого туннеля, уходивший так далеко, что фонарь туда не доставал. — Чего-чего⁈ — Вдруг раздался крик Нарыва сверху. Я поднял голову, чтобы посмотреть, что там происходит. — Конники⁈ — Крикнул Нарыв удивленно. Потом стал орать в колодец: — Саша! Конники приближаются к кишлаку! Наливкин приказывает укрыть коней и занимать оборонительные позиции! Я тихо выматерился себе под нос. — Понял. Я проверю быстро и поднимусь! — А⁈ Что⁈ — Закричал Нарыв кому-то на поверхности. — Есть, товарищ капитан! Потом он снова обратился ко мне: — Капитан приказывает в бой не вступать! Наблюдать только! Ну все, я пошел! Я ничего не ответил Нарыву. Только глянул, как голова его скрылась куда-то за край ярко-голубого блюдца. Ну что ж. Ситуация неприятная. Я остался тут без поддержки, да еще и наши заметили каких-то всадников. Если это «Аисты», то возникла настоящая проблема. Тем не менее я невозмутимо зашел в туннель. Каждый шаг мой сопровождался всплеском, звук которого тут же отдавался эхом по всему сводчатому проходу. Меня вел луч фонаря. Он пронизывал тьму, скакал по стенам, отбрасывал блики в мутноватой воде. Когда я преодолел примерно треть туннеля, луч смог дотянуться до его конца. Судя по гладкой, округлой стене из природного камня, ход вел меня в какой-то другой колодец. Этот кяриз был закрыт сверху. Свет туда не попадал. Я замер, пошарил фонарем по видимой мне стене второго колодца. А в следующий момент, справа, почти на периферии зрения, что-то мелькнуло. Затем послышался ряд громких всплесков. «Шаги.» — Тут же догадался я. Я вынул из ножен штык-нож. Медленно и аккуратно, держа его наготове, пошел дальше. Когда оказался у входа во второй колодец, то резко ринулся вперед, подсвечивая себе путь фонарем. На ходу сориентировался и поймал боковым зрением другой проход, что оказался немного вкось, на юго-западной части скважины. Мой луч мелькнул туда и на одно-единственное мгновение, вырвал из темноты лицо. Человеческое лицо. Которое, впрочем, тут же исчезло за аркой прохода в новый туннель. Некто спрятался где-то справа. Послышался резкий всплеск. А потом кто-то пискнул. К этому моменту я догадался, в чем тут дело. Спрятал нож. Как можно спокойнее начал говорить, не надеясь, впрочем, что меня поймут. Полагался я только на доброжелательный тон: — Все хорошо. Выходи. Я тебя не обижу. Я немного подождал. Ни ответа, ни движения. Только гнетущая тишина, разрываемая, время от времени, эхом, падавших с потолков капель воды. — Я друг. Тебе не стоит меня бояться. С этими словами я медленно двинулся вперед. Вошел во второй туннель и осветил незнакомца, что прятался там. Вернее, незнакомку. — Привет, — улыбнулся я. Это была девочка. Возрастом, не больше десяти лет, она захныкала, когда я приблизился. Спиной, сползла по стене и осела в воду, прикрывая лицо руками от яркого света фонаря. Я поспешил отвести луч. «Я ее уже где-то видел», — промелькнула в голове мысль. Несколько секунд мне потребовалось, чтобы вспомнить это знакомое лицо. Я видел ее не так давно. Тогда на мосту, когда мы передавали заблудившегося теленка местным. Она была там. Была с отцом и братом. — Тихо. Все хорошо. Я было потянулся к ней, но забившаяся в угол девочка вздрогнула, пискнула и вжалась в стену еще сильнее. Тогда я замер. Я стал быстро соображать. Перед вылазкой в Афганистан я вспомнил рассказ Наливкина о том, что душманы, забравшие Искандарова, прихватили с собой еще и девочку с ее матерью, прятавших разведчика. А еще убили ее отца и брата. Сидящая в воде девчонка обхватила сбитые в кровь коленки руками. Спрятала от меня лицо. — Я тебя знаю, — тихо и очень доброжелательно проговорил я. — Не бойся меня. Девчонка почти беззвучно плакала. Я видел, как содрогались ее плечи. А потом она все же решилась. Подняла на меня большие, красные от слез глаза. Утерла лицо обратной стороной ладони. Я ей улыбнулся. Девочка непонимающе округлила глаза. Казалось, она не знала, что ей испытывать: страх или удивление. — Тихо, — сказал я и сделал примирительный жест. Потом медленно полез в карман и достал маленький газетный сверточек. М-да. Кажется, Огоньку придется остаться без гостинца, что я для него припас. Развернув сверточек, я показал девочке маленький кусочек сахара. Неспешно протянул ей ладонь, на которой он покоился. Свободной рукой я коснулся губ, ешь, мол. Возьми. Девчонка уставилась на сахар. Потом на меня и снова на сахар. Протянула руку и быстро схватила кусочек. Тут же отправила его в рот. Захрустела им, торопливо пережевывая. С доброй улыбкой я рассмеялся. — Я не причиню тебе вреда, — сказал я и протянул ей руку. — Прошу, пойдем. Я помогу тебе выбраться отсюда. — Так, давай. Держу! Когда я выбрался по цепи из колодца, Нарыв снял девочку у меня со спины. Вытянув ее, посадил на землю. Потом протянул мне руку и помог покинуть зев кяриза. — Так вот кто там прятался? Девчонка? — Нарыв удивленно уставился на девочку, прижавшуюся к стене колодца. Потом добродушно сказал: — ну привет… Старший сержант опустился к ней, но слишком резко. Девчонка испугалась, пискнула и кинулась ко мне. Вцепилась в ногу и прижалась, словно приблудившийся кутенок. — Не пугай ее, — сказал я, — она и так натерпелась. — Это что? — Нарыв нахмурился, — та самая девчушка, о которой говорил нам Наливкин? Ее духи увели? Лицо Нарыва сделалось скорбным, когда он рассмотрел, что девочка осталась в одной только длинной рубахе. Ее намокший подол был порван в нескольких местах. Застарелые пятнышки крови остались на некогда белой, но теперь посеревшей ткани. — У нее даже обувки нет, — сказал грустно Нарыв — босоногая ходит. При виде бедной девчонки лицо старшего сержанта сделалось темное, словно грозовая туча. Нарыв стянул вещмешок со спины. Принялся в нем рыться. А потом достал свежую пару портянок. Протянул девочке — Обувка, — сказал он, — давай, хоть это тебе дам. А то ж ноги об колючку поколешь. Девчушка со страхом и непониманием посмотрела на Нарыва. Когда я тронул ее за плечо, она вздрогнула. Подняла на меня взгляд. Я медленно и деликатно усадил ее на краюшек колодца. Указал сначала на портянки, потом ей на ножку. Она ничего не ответила. Только отвернулась. — Давай. Вяжи, — сказал я Нарыву тогда. Наливкин с Особистом пришли через несколько минут после того, как Нарыв закончил с портянками, и мы накормили девчонку. К слову, с портянками поначалу получалось у него крайне неказисто. Тогда он взял только одну портянку, распорол ее ножом на две и намотал девочке на ноги. На всякий случай, чтобы не развязались, аккуратно закрепил их бечевкой на голеностопных суставах. Девочка сначала боялась, упиралась. Но мы нашли, как ее успокоить. На помощь пришли четвероногие пограничники. К моему удивлению, Булат дался ей, чтобы его погладили. Сначала девчонка боялась и его, но быстро привыкла. Стала гладить и Булю и Альфу по холкам и выпуклым собачьим лбам. Заглядывать им в умные глаза. Именно за этим делом и застали нас капитаны. — Это она там была? — Спросил Наливкин строго. — Так точно, — проговорил я, сидя рядом с девчонкой. Когда она увидела незнакомых мужчин, то снова испуганно прижалась ко мне. Обеспокоенные ее резкими движениями собаки, оглянулись на Наливкина и Шарипова. — Конники сюда не пошли, — проговорил Наливкин. — Они завернули к горам. Вероятно, это члены именно того бандформирования, что держит в плену нашего разведчика. Потому слушайте мой приказ: снимаемся с места. По коням. Направление движения мы знаем. Последуем за душманами, по свежим конским следам. — А… А как быть с ней? — Спросил Нарыв, кивнув на девушку. Наливкин нахмурился. — Она что-нибудь говорила? — Проговорил особист. — Нет. Девочка явно в шоке, — ответил я. Наливкин некоторое время глядел на девочку. Потом заключил: — Это та самая девчонка, которую банда забрала вместе с Искандаровым. Я покивал. — М-да-а-а-а… — выдохнул он. Потом приблизился к девчонке, прячущей от него лицо и жмущейся ко мне, и спросил что-то на Пушту. Когда она не ответила, повторил вопрос на другом языке. Девушка молчала, только сильнее прижимаясь ко мне. — Кажется, она тебе доверяет, — сказал Наливкин. — Я думаю, она улизнула от духов и спряталась в колодце. Но выбраться наверх сил у нее уже не хватило. — И что с ней делать? — Спросил Нарыв. — Не бросать же здесь? Одна она пропадет. Наливкин поднялся. — Придется забрать с собой, — сказал он строго. — Видимо, иначе никак. Шарипов вздохнул, но против ничего не сказал. Я видел в его взгляде сострадание. Он тоже хотел хоть чем-то помочь девчушке. — Может, она голодная, — сказал Шарипов немного смущенно. — Мы уже скормили ей полбанки тушенки, — рассмеялся Нарыв. Внезапно, где-то вдали раздался выстрел. Потом еще один. Потом очередь. Мы напряглись. Прислушались. Девочка снова прижалась ко мне, пискнула от страха. — Сука… — Протянул Шарипов. — Стреляют близковато, — Наливкин приподнял подбородок прислушиваясь. Когда бабахнуло в очередной раз, девочка просто сорвалась с места и дала деру куда-то к домишкам. При этом, она проворно миновала и каскадовцев и пограничников, и даже опешившего Шарипова. — Э! Куда это она⁈ — Подскочил Нарыв. — Не к добру стрельба, — глядя вслед девчонке, проговорил Наливкин. — Нужно уезжать. По коням. Я встал и пошел в сторону домиков, среди которых затерялась девочка. — Селихов? Куда собрался? — Спросил капитан «Каскада» строго. — Верну девчонку, товарищ капитан, — обернулся я. Наливкин поджал губы. — Только быстрее. — Есть. Остальные направились к лошадям, которых расположили немного выше, в глубине кишлака. Я же пошел за девочкой. Я не видел, где именно она спряталась. Не видел, но знал. А потому пошел к дому, где мы отыскали попону. Когда вошел в него, увидел и девчонку. Она, обернувшись попоной, словно одеялом. Прижалась к стене и смотрела на угли, оставшиеся в очаге. Я аккуратно приблизился. Опустился на колено рядом с ней. — Я не дам тебя в обиду, — прошептал я. — Обещаю. Я взял ее на руки прямо так, обернутой в попону. Девочка не сопротивлялась. Она только прильнула к моей груди и затихла. Казалось, она вот-вот закроет глаза и будто бы уснет. Но она не засыпала. Взгляд ее остекленел, направленный в никуда. — Нам пора идти, — проговорил я, — ничего не бойся. А потом я вышел из ветхого домишки. Глава 26 Тонкие струйки дымков тянулись к нему, показавшись из-за отлогого до середины, а потом вздымающегося ввысь склона горы. Я придержал Огонька за уздцы. Погладил по шее, принялся вытаскивать из вьюка, при его седле, новые магазины, чтобы пополнить свой боезапас. В неширокое ущелье, между двумя горами, виденными нами еще из кишлака, мы въехали примерно десять минут назад. Путь к ним занял у нас не меньше часа. Мы шли по следу конников, которые проходили мимо Пурвакшана. Альфа быстро взяла след по отпечаткам копыт, и, меняя собак, мы добрались до ущелья. Дорога оказалась далеко не очевидной. Судя по тому, куда нас повел Булат, душманы в определенный момент сошли с наезженной дороги и повели коней по каменистой местности. Потом они поднялись на небольшой пригорок. Там оказалась скрытая тропа, ведущая как раз в это ущелье. Наливкин увидел в небе дымы, приказал остановиться и спешиться. Скрытая тропа, которой пошли душманы, тянулась дальше, сквозь ущелье, петляя среди гор и скал. — Дальше идти нельзя, — сказал тогда Наливкин, — можно наткнуться на конный разъезд и обнаружить себя. Тогда капитан «Каскада» собирался провести разведку. Группе предстояло взойти на отлогий и невысокий склон горы, за которой, как он думал, и сидели душманы. А потом разведать обстановку с безопасного расстояния. Дальше работать по ситуации. В группу разведчиков Наливкин взял меня и лейтенанта Маслова. Нарыву, Шарипову и Малинину пришлось остаться с лошадями и девчонкой, которую мы взяли с собой. Мы определили примерное место, где они укроются. Это оказалась пещера, которую нашел Малинин, когда поднимался на гору, чтобы выйти на связь с Новобадом. Роясь в седельной сумке, я глянул на девчонку. Несмотря на то что остальные парни пытались добродушно поговорить с ней, она совершенно не шла на контакт. А вот еду у нас брала охотно. Я доложил новый рожок, добытый из вьюка при седле в свой подсумок, а потом взял еще один. Им заменил другой, почти отстрелянный магазин. Когда почувствовал на своей спине чужой взгляд, то обернулся. На меня глядела девчонка. Она сидела у большого камня, вросшего в длинную каменную гряду, которая переходила в почти отвесную скалу, бывшая частью склона горы, под которой мы остановились. Девочка, укутавшаяся в свою попону, словно в одеяло, смотрела на меня совершенно не моргая. А потом, внезапно что-то мне сказала. — Я бы ответил, — проговорил я, — если б понимал, о чем ты говоришь, девочка. — Она сказала тебе спасибо, — перевел вдруг Ефим Маслов, вытаскивая из вьюка своей лошади патроны для СВД. Все это время лейтенант держал свою кобылу рядом, по правый бок Огонька. — Тогда передайте ей, что не за что, товарищ лейтенант, — улыбнулся я. Маслов передал. Тогда девочка что-то у него спросила, и Ефим, кивнув, ответив ей. — Что она говорит? — Спросила, пришли ли мы за шуравик, которого увели разбойники. Я ответил, что да. Мы пришли именно за ним. Когда девочка снова заговорила, лицо Маслова потемнело от ее слов. Он глянул на меня. Я вопросительно кивнул, что такое, мол. — Она просит нас, чтобы мы отыскали и ее маму тоже, — сказал Маслов. Я улыбнулся девчушке. Придержал жеребца за уздцы. Погладил, чтобы успокоить его. А потом пошел к девчонке. Опустился рядом. В этот раз она совершенно не выглядела испуганной. Все еще шокированной — да. Но не испуганной. — Я обещаю, что найду твою маму, — сказал я. Девочка не должна была понять моих слов. Не должна, но, кажется, поняла. Вдруг она достала из-за пазухи какую-то безделицу — крошечную деревянную фигурку на шнурке. Девочка носила ее на шее, словно амулет. Она сняла фигурку и протянула ее мне. Я покрутил маленькую, вырезанную из кусочка дерева игрушку. Она изображала грубо сделанную коровку. Девочка что-то проговорила. — Она просит, — сказал лейтенант Маслов, который следил за нами с девчонкой, — чтобы ты показал это ее маме и сказал ей, что девочка жива. — Товарищ лейтенант, спросите, как звать эту девочку? — Попросил я. Маслов спросил. — Тахмира, — тихо ответила девочка. Закатившееся за далекий горизонт солнце, окрасило небо в кроваво-красный цвет. Наливкин оторвался от своего бинокля. — Намаз у них начинается, — проговорил он, — вон, смотри. Высыпали все на площадь. Когда мы поднялись по склону, а потом стали спускаться на его обратную сторону, нам открылся лагерь врага. Внизу, у подножья скал, стояли руины древнего караван-сарая. Видимо, когда-то в древности, он стоял на широкой горной дороге. Но афганские горы капризны. Наверное, что-то случилось, и по этой дороге перестали ходить. Караван-сарай опустил, да так и остался запечатанным тут, в горах. А потом стал пристанищем для моджахедов. Сейчас его руины представляли собой квадрат из полуразрушенных, изъеденных ветром стен с площадью и какими-то фундаментами внутри. И в стенах, и за их пределами, были расставлены палатки и небольшие хижины. Тут и там душманы, шевелившиеся между своих жилищ, словно пестрые насекомые. Жгли тут костры, готовили пищу. Отдыхали. Вдруг моджахеды собрались и вышли на небольшое открытое место в стенах и принялись готовиться к вечерней молитве. Мы сидели в валунах, которыми был усеян весь голый и обветренный склон коры. Сидели и наблюдали. — Не вижу, где могли бы держать пленных, — сказал капитан, и протянул Маслову бинокль. Лейтенант взял, уставился в окуляры. — Ямы нигде не видать. Хитро они спрятали пленников. Внутри караван-сарая, вряд ли стали бы рыть такую. Там везде древние фундаменты. Но и за стенами ни черта нету. Мы понимали, что в каменных жилищах пленных не стали бы держать. Добротных построек в караван-сарае была совсем немного. Их наверняка забрали себе наиболее уважаемые душманы. — Разрешите, товарищ лейтенант? — Спросил я. Маслов протянул мне бинокль. Я стал наблюдать. Большинство душманья высыпало на площадь. Она расстелили там коврики, стали на них, чтобы приступить к молитве. А вот места, где бы у душманья могло располагаться узилище, если оно, конечно, было, я не заметил. Зато заметил нескольких рабов, трудившихся у восточной стены караван-сарая. Там они вычерпывали большую выгребную яму, своими плетеными черпаками. — Что делать будем, товарищ капитан? — Спросил Маслов у Наливкина. Тот не ответил сразу. Мрачно задумался, не отводя взгляда от базы душманов, что развернулась внизу, под нами. — Заходить рискованно, — проговорил Наливкин, — их там не меньше пяти десятков сидит. Да и, светло еще. — Аисты идут у нас по пятам. Долго выжидать не получится, — заметил Наливкин. — Аисты идут не только за нами, — сказал я, прикинуть. — У кишлака стреляли. Возможно, что Чохатлор наткнулся на разъезд этих. — Это только домыслы, товарищ сержант, — проговорил Наливкин. — Нас мало. Кроме того, мы спрятались, — возразил я, — Аисты, скорее всего, просто потеряют наш след. Мимо пройдут. Вон там, смотрите. Я указал вниз. На старую дорогу. Сейчас она белела, усеянная каменной крошкой. И отличить ее от общего пейзажа было непросто. Дорога тянулась прямо к караван-сараю, проходя мимо него. А дальше, и вовсе будто бы исчезала совсем. Она сужалась, переходя в едва заметную тропу, уходящую куда-то в горы. Видимо, когда-то здесь активно ходили караваны. Теперь же, дорога была заброшенной. Можно предположить, что об этом месте мало кто догадывался. Сарай стоял удобно. Отличная база для группировки духов. Знай о нем банда покрупнее, давно бы выбила отсюда этих душманов и сама забрала такое лакомое место. Но этого до сих пор не произошло. Тем не менее разъезд, за которым мы шли, поехал не по тянущейся внизу дороге. Он пошел горной тропой, с обратной стороны. Видимо, они понимали, что за ними хвост, и просто перестраховались, чтобы не привести бандитов основным путем. Конный разъезд душманов не мог знать, что по их следу идем мы. — Дорога. И что? — Спросил Наливкин. Тогда я изложил свои мысли, относительно дороги и душманского разъезда: — Возможно, те всадники были не единственные, а лишь те, которым удалось уйти от Аистов. — Думаешь, «Чохатлор» вел перестрелку с оставшейся частью разъезда? — Нахмурился Наливкин. — Да. И, вполне возможно, они узнают, как сюда добраться. А потом нападут. В конце концов, им нужен советский разведчик. Да и мы тоже нужны. Одноглазый командир «Чохатлора» убежден, что мы тоже будем здесь. — Если вы правы, товарищ сержант, — кисловато начал лейтенант Маслов и кивнул вниз, — то духи поступают очень опрометчиво, раз уж молятся, вместо того, чтобы готовиться к бою. Я не ответил, заметив на дороге движение. — Так, это уже интересно, — проговорил Наливкин, наблюдая в бинокль, который Ефим ему вернул. Впрочем, и без бинокля можно было рассмотреть, что происходит. По широкой дороге к караван-сараю мчались четыре лошади и всего три конника. Вернее, три живых конника. Последний, привязанный к седлу, осел на гриву. Его конь скакал на привязи. Нес своего смертельно раненного, а может быть, и убитого наездника вслед за первыми тремя. — Они из боя. Смотрите, — сказал Маслов. — А вы, товарищ Селихов, проницательны, — ухмыльнулся мне Наливкин. Конники, тем временем, просто ворвались в караван-сарай. Там тут же началась суета и беготня. Вечерняя молитва закончилась так же быстро, как и началась. Банда принялась готовиться к бою. — У меня есть идея, товарищ капитан, — сказал я. — Она рискованная, но может сработать. — Время играет против нас, — вдохнул Наливкин и задумался. Потом, погодя немного, продолжил: — Ждать подкрепления мы не можем. Какой у тебя план, Селихов? — Спустимся ниже, — сказал я. — Станем наблюдать. Когда завяжется бой с аистами, под шумок проникнем в караван-сарай и попытаемся отыскать пленных. — А если не завяжется? — Ефим глянул на меня и приподнял бровь, — если Аисты их не найдут? — Тогда у нас больше вариантов, — пожал я плечами. — Можем вызвать подмогу и дождаться темноты. Но что-то мне подсказывает, что «Аисты» придут. Видя, как бандиты готовятся к бою, закрывают главные ворота и занимают стрелковые позиции, Наливкин сказал: — Да. «Аисты» придут. Значит так. Слушай мою ко… Он недоговорил. Все потому, что раздался свист мины. — Обстрел, — бросил Маслов. — Караван-сарай обстреливают… Свист нарастал слишком быстро и оказался громче, чем должен был быть. — Сука… — Выдохнул Наливкин, тоже смекнув, что к чему. — В укрытие! — Крикнул я. В следующий момент, едва мы успели залечь, рядом с нашей позицией раздался взрыв. Nota bene Книга предоставлена Цокольным этажом , где можно скачать и другие книги. Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом . У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах . * * * Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом: Пограничник. Том 5: Охота на "Черный аист"